Настоящая фантастика – 2012 (сборник)

– Почем ты знал, что выиграешь?

– Просто предположил.

– Просто предположил?

– Да.

– Иди ты».

И вот тут подполковник начал.

Щелкнув мышкой, сержант развернул окно во весь экран.

Первый удар пришелся под дых. Тело на платформе изогнулось, но как-то слабо, заторможенно. С губ сорвался протяжный стон.

«– Опять?»

Приноровившись, подполковник принялся месить бока – как пекарь вымешивает тесто. Равномерно двигались крепкие, поросшие жестким рыжим волосом руки, вяло извивалось тело. Стон эхом дробился в наушнике, транслировавшем звук одновременно с двух окон.

«– Господи, да не молчи! Снова?

– Твою ж… мать… а ты… как… думаешь?

– Прекратите! Прекратите немедленно! Мы не будем больше играть!»

Подполковник замер. Блестели на лысине бисеринки пота, и капля скользила вниз по виску к подбородку.

«– Черта с два!»

Рот заключенного был полон крови, он говорил захлебываясь, но слова в наушнике раздавались предельно четко. Лишь иногда он кашлял, выталкивая вязкие кровавые сгустки, и тогда программа модулятор виртуальной среды воспроизводила звук.

«– Послушай меня, это глупо.

– Нет, это ты послушай меня. Мы сейчас сделаем генератор истинно-случайных чисел. И будем играть дальше.

…

…

…

– Как?

– Я стану твоим внешним устройством. И тогда им придется прекратить».

– Ах ты ж скотина. – Подполковник вынул из кармана платок, вытер лицо и лысину. Потом положил ладонь на лоб заключенного, склонился к нему. – Скорее ты сдохнешь, сучонок, чем заставишь меня прекратить.

– Лев Геннадьевич, – сержант не заметил, как сам покрылся холодной испариной.

– Спокойно, Храмченко. Долго он не продержится. Я разберусь с этим гаденышем, а потом ты уничтожишь искина. Перестройка архитектуры собственного сознания заключенным 6616 вызвала сбой в программе «морга» и безвозвратную потерю данных – никто и не почешется. Главное, не будем торопиться. – Палец сержанта замер над клавишей Del. Руки слегка дрожали.

«– Бестолковая железяка, откуда мне знать, как ты это сделаешь, – продолжался тем временем разговор заключенных. – Теперь-то мне ясно, как так вышло, что примат человека над машиной установлен конституционно. Башкой думай! Или что там у тебя заместо? Я здесь точно такой же поток управляемых данных, как и ты. Только ты работаешь в виртуальной среде, а я здесь всего лишь юзверь, беспомощный и бестолковый. Зато у меня есть внешнее устройство. Хорошее такое внешнее устройство под метр девяносто, на которое прямо сейчас случайным образом генерируются болевые сигналы. Вот ты и думай. А я посмотрю. Играем».

– Играем. – Лев Геннадьевич Жарков поджал губы, выпятив квадратный подбородок, и, мерно сопя, продолжил начатое.

Заключенный снова закашлялся, а сержант снова развернул окно с игральной доской.

«– Шесть и девять, ты первый.

– Опять я первый? Какой алгоритм?

– Ты сбрасывай, я скажу, когда получится.

– Не тяни только… Больно».

Падали, ударяясь о борта, кости, игроки передвигали шашки, а подполковник Лев Геннадьевич Жарков сосредоточенно и размеренно работал кулаками. Серая рубашка промокла, потемнев на спине и подмышками, глаза разъедал соленый пот, но он только смаргивал, не отвлекаясь ни на миг, ни на секунду не сбавляя темпа. Тело на платформе саркофага, медленно, с трудом преодолевая сопротивление ворсистого ложа нейроконтактов, сжималось в тугой узел, принимая позу зародыша. Уступая сокращению мышц, отрывались от кожи тонкие хоботки, и их место тут же занимали другие.

Через несколько минут заключенный перевернулся на бок и затих так, лишь иногда вздрагивая. Из уголка рта растеклась по платформе кровавая лужица. Зашевелился, почуяв живое, ворсистый ковер, но скоро замер, охладев к остывающей крови.

«– Что это?!»

Сержант вздрогнул. Подполковник остановился, тяжело дыша. Храмченко переводил взгляд с одного окна на другое. Подполковник вытирал лысину, выжимал уже мокрый насквозь носовой платок, игра приостановилась.

Младший сержант службы исполнения наказаний почувствовал вдруг, как неприятно липнет к спине рубашка, и ощутил покалывание в кончиках пальцев. Руки, ноги – все свело до невозможности пошевелиться. Он поднял занемевшую руку и потер затекшую шею.

«– Что это?

– Кажется, у меня получилось.

– Ну и как?

– …больно.

– Больно? Тебе больно?

– Думаю, да».

В наушниках раздался нервный смешок. Холодея, сержант Храмченко переключил экран, чтобы увидеть, как стоит, безвольно опустив руки, над содрогающимся в конвульсиях телом подполковник Жарков. Заключенный смеялся. Все сильней и сильней.

«– Это пять! Знаешь, приятель, мне кажется уже лучше!»

– Это правда.

– Что?

– Тебе действительно стало лучше. Но все равно. Это очень неприятные ощущения.

– Забей! Играем!

– Ты сильно пострадал, друг.

– Мертвые не боятся смерти, а мы с тобою отсюда уже не выйдем. Сбрасывай!

– Шесть.

– Девять.

– Ты опять ходишь первым.

– Черт».

Стучали о борта кубики, стучали по полю шашки, но Храмчено уже не следил за игрой. Палец его дрожал над клавишей Del. На экране монитора, в голубоватом, мерцающем свете ламп над скорчившимся в ложе саркофага телом стоял, сжимая кулаки, подполковник Жарков. Камера показывала блестящую лысину, багровый затылок, медленно вздымающиеся при каждом вдохе плечи.

Ниже, свернувшись в позе зародыша, улыбался заключенный, шевелил искусанными в кровь губами – слов уже было не разобрать.

– Су-у-ука! – протянул подполковник с надрывом, а заключенный вновь рассмеялся тихонько.

«– Шестерки. Так, по-твоему, мне, и вправду, везет?»