уворачивались, – но она со смехом добивалась своего!
– Антоша, помнишь?
– Помню…
– Что же с ней случилось?
– Вот, слишком стремительно прожила своё детство…
– Да, наверное, ты прав, как это ни грустно. У меня, действительно, нет ощущения, что я общаюсь с четырёхлетним ребёнком. Ей не четыре – ей четырнадцать! У неё переломный возраст со всеми его странностями и заскоками. И если думать именно так: что ей четырнадцать, – то всё объяснимо и ничего странного в её поведении нет. Многие подростки бунтуют против нежностей, отстаивая таким способом свою независимость.
– Да, это так.
– Но ты был другим.
– Я был другим… А Ксюша –
– Слава Богу, хотя бы ты не отталкиваешь меня.
Антон крепко держал меня за руку, и рука у него – сильная и горячая. Эта рука не даст мне утонуть в волнах отчаянья…
Когда я вернулась в палату, Ксюша сидела и вырезала. Она не спросила меня, где я так долго была, и почему у меня заплаканные глаза. Не заметила? Или ей просто всё равно?
– Посмотри, как я петуха здорово вырезала! – сказала она и протянула мне вырезанного петуха.
– Очень здорово. И хвост, и гребень. Молодчина.
Ну, что ж: так – значит, так. Вот сидит рядом со мной моя доченька. Да, странная, да, непонятная, да, непостижимая. Да, не любит и не умеет целоваться. (На данном этапе жизни. Почему-то разучилась). Так что ж с того? Просто все люди разные… ОНА – ТАКАЯ. И я её люблю. Люблю бесконечно. И буду с ней до тех пор, пока она будет во мне нуждаться.
Конечно, и она любит меня. Разве я не знаю, не чувствую этого? Но она передаёт мне свою любовь, свою нежность не через прикосновения и поцелуи, – а по-другому. Вот она сидит рядышком и вырезает очередного петушка, и просит: “Давай вырезать вместе”. Это и есть её объяснение в любви. А ещё она просит: “Расскажи мне ещё что-нибудь о своём детстве”. Это и есть её нежность, её ласка. Ей
– Расскажи ещё что-нибудь, мне интересно.
– Слушай…
Наше с Ксюшей больничное общение, этот наш уже-почти-месяц очень напоминают мне другой месяц: апрель 74-го года в Риге – мы с отцом в клинике Страдыня. Когда дни проходили в этом же ненасытном: “Расскажи!” – “Слушай… ”
Сейчас – как и тогда, двадцать лет назад, я проживаю свою жизнь заново. Тогда – с отцом, теперь – с дочерью.
Иногда мне кажется, что Ксюша настолько глубокий человек, так глубоко чувствует и переживает, так остро контактирует с людьми (на каких-то своих, непостижимых, уровнях) – что она просто не нуждается в объятиях и поцелуях. Видимо, прав Антон: она переросла их! Да и в словах особо не нуждается тоже…
А каким прекрасным было утро 1-го октября, когда отец Анатолий приехал причащать нас с Ксюнечкой!
Мы так волновались, так ждали! Утром помолились, читали Евангелие.
Потом убирали палату, навели чистоту и красоту. То и дело выглядывали в окошко: не идут ли папа с батюшкой? Волновались: починил ли Серёжа Трофимов машину? А если нет, то согласится ли батюшка ехать на трамвае? Впрочем, почему бы ему и не согласиться?…
К счастью, машину Серёжа починил и с ветерком доставил батюшку к воротам инфекционной больницы. (Наверное, это и был тот самый дирижабль, который он надул для нас во сне?…)
Батюшка прошёл в отделение беспрепятственно. А с ним – и наш папочка, который по причине своей бородатости был тоже принят за священника. В руках он нёс большущий пакет с пирожками от Гали Трофимовой, Серёжиной жены, Галя – великая мастерица в этом деле, – Ксюша оценила.
Папа вошёл в палату – и ахнул: “Как же у вас красиво, девочки! Просто филиал Речвока!”
…А потом я исповедовалась, а Ксюнечка общалась с папой. Они вышли в коридор и сидели там в обнимку в “шастиновском” кресле. Они не виделись до этого двенадцать дней! (Не считая одного раза через окошко). Самая долгая разлука папы с дочкой.
…Потом мы с Ксюнечкой причащались. А десятки глаз – сквозь внутренние окна – смотрели на нас.
И на следующий день, в воскресение, у нас опять гостил папа! Уже по- настоящему, без спешки. Дежурила приветливая медсестра Галина Павловна, и, хотя не положено, но она с улыбкой пропустила к нам папочку. Вернее – с улыбкой “не заметила”, как он нырнул в наш бокс.
Ксюша так и повисла на нём!… И даже не стёрла со щеки папин поцелуй!
Папа был у нас целых три часа. И всё это время они с Ксюшей играли, играли, играли… А ещё читали, читали, читали…
А я сидела, привалившись спиной к стене, смотрела на них и – ОТДЫХАЛА!
А потом мы все вместе, как дома, пили чай и обсуждали планы: чем нам ещё тут можно заняться? Вроде вырезанием, раскрашиванием и лабиринтами Ксюша немного пресытились.
– Учитесь читать, – сказал папа.
– Ну, это по ходу дела… Это потихоньку происходит, ненавязчиво. Но это не может быть наполнением жизни.
– Тогда, может, пластилин принести?
– Пластилин не хочу! – неожиданно сказала Ксюша.
– Тогда что?
И тут меня осенило:
– Придумала! Мы с Ксюшей будем заниматься рукоделием. Будем шить, вышивать и делать мягкие игрушки!
