Бабушка вымыла меня в ванной, расчесала волосы, заплела в косы красивые голубые ленты и велела надеть праздничное, беленькое платье. «Ведь уже почти праздник», – сказала она. Удовлетворённо оглядела меня с ног до головы, поцеловала и сказала: «Волосы ещё влажные, но ничего, на солнышке высохнут. Иди, деточка, погуляй».
И я отправилась гулять, незаметно прихватив с собой веник и совок. То же сделал и Мишка. У нас заранее это было договорено.
И мы начали мести и скрести наш подъезд – с самой верхней ступеньки, до самой нижней. И все лестничные площадки, конечно, тоже. Пыль в подъезде стояла столбом!…
Интересно, что за тот час никто в подъезд не вошёл и не вышел. Мы выбрали удачное время. Так что могли трудиться инкогнито, как нам того и хотелось.
Мы поработали на славу! Мы были очень довольны собой. Мы сделали праздничный подарок всем жильцам родного подъезда.
…Когда я постучала к себе в квартиру, и бабушка открыла мне, она испуганно всплеснула руками:
– Боже мой! Что это с тобой?! Ты как трубочист! Я ж тебя только что помыла! Ты что, куда-то упала?
– Никуда я, бабушка, не упала. Ты лучше погляди на лестницу. Это мы с Мишкой её подмели! – гордо сказала я.
– А кто вас просил?
– Никто, бабушка. Мы – сами! Это – всем сюрприз! К Первому мая.
– А ну, сюрприз, горе моё луковое, полезай-ка обратно в ванную! – со вздохом сказала бабушка, не зная, то ли ей сердиться, то ли смеяться.
А вечером она рассказывала маме:
– Открываю дверь – а там трубочист! Видела бы ты её, Лиля. Платье – чёрное! Волосы все набиты пылью. Как чертёнок! Только глаза радостно сверкают… А я час назад её помыла! Платьице белое надела. Представляешь, весь подъезд с Мишкой подмели. Это надо ж до такого додуматься. Всю пыль на себя собрали!
– Да, необычные дети… – задумчиво сказала мама. – Я заметила, что на лестнице очень чисто. Надеюсь, ты не ругала её? За добрые дела нельзя ребёнка ругать.
– Ну, поворчала, – признаётся бабушка. – Могла ж она меня предупредить заранее. Чтобы я зря её не мыла.
Я не выдерживаю, вбегаю на кухню и кричу:
– Но ведь тогда не было бы СЮРПРИЗА! Ну, как ты не понимаешь, бабушка?
Мама и бабушка с минуту молча смотрят на меня, а потом начинают смеяться…до слёз…
Надо признаться, что любовь к сюрпризам сохранилась у меня на всю жизнь. Та первомайская уборка была только началом моей сюрпризной деятельности. Да, мне по-прежнему нравится совершить чего-нибудь этакое, чего от меня совершенно не ждут…
И чаще всего свои сюрпризы я творю по ночам, пока мои домашние спят. То сделаю генеральную уборку. То отредактирую книгу. То придумаю новый спектакль. То вычищу все звериные вольеры. То сочиню сорок стихотворений за ночь – случаются и такие сюрпризы…
Главное, никто в моей нынешней жизни не спросит: «Кто тебя просил это делать?» Потому что знают: просила моя душа. А ей отказывать в таких невинных желаниях никак нельзя. А иначе…
Иначе жизнь станет очень скучной. И никто тогда не всплеснёт руками и не скажет: «Ну, ты даёшь! Это надо же!…»
ПРО КОСУ И ДОЖДЕВУЮ ВОДУ
Это так уютно: утро, мама с Фёдором ушли на работу, мне в школу во вторую смену, после обеда, я сижу на табуретке на кухне, смотрю в окно, а бабушка расчёсывает мои волосы… И нахваливает, какие они у меня в Оренбурге стали густые, и как быстро растут.
Бабушка говорит:
– Это потому, что мы их моем дождевой водой. Дождевая вода – самая полезная для волос. Смотри, какая толстющая коса вымахала! Едва могу обхватить рукой…
…И всегда, когда шёл дождь, бабушка выставляла на балкон большое жестяное ведро – для сбора дождевой воды…
Сейчас никто уж так не делает. Разве что где-нибудь в деревне…
НАШ ДВОР
В нашем дворе девчонок и мальчишек было приблизительно поровну. Человек по двадцать, а, может, и больше. Полный двор ребятни!… Послевоенное поколение. Самым старшим – лет по двенадцать. А вот ребят постарше не помню. Видимо, никто в войну в нашем дворе не рождался.
Многих мальчишек в ту пору звали Витьками. Особенно тех, кто родился сразу после войны, в сорок шестом году. Отцы пришли с фронта и назвали своих сыновей в честь победы – Викторами. Вот им, Викторам, сейчас было как раз по двенадцать лет. А те, кто помладше – это Вовки да Кольки, Генки да Тольки, Сашки, Серёжки, Аркашки… А среди девочек сплошные Галки, Ирки да Алки, Люды и Любы, Инки да Нинки, Светки и Лариски…
Две большие компании. Девочки с утра до вечера прыгают – в «классики», через скакалку и через мяч.
Весь двор был изрисован «классиками»… Существовало много способов прыганья в «классики»: там были свои, сложные и неколебимые правила. Разные уровни сложности – для начинающих и для «асов». Девочки обожали «классики».
Но всё же фаворитом у нас была скакалка. Каждый день устраивались соревнования: кто кого перепрыгает? До сих пор помню множество разных способов прыганья через скакалку: на двух ногах, с прискоком, с подлётом, с переменой ног, со скрещенными ногами… Всё это проделывалось с вращением скакалки вперёд, и то же самое – с вращением скакалки назад. Потом на одной правой ноге, потом – на одной левой… И так далее, и так далее… Можно было прыгать соло, можно – парами, можно даже тройками. Можно было прыгать на время (кто дольше?), можно было прыгать на скорость (кто скорее пропрыгает, к примеру, сто раз?) А ещё мы любили прыгать через скакалку, которую крутят две другие девочки, – и тоже прыгали самыми разными способами. И соло, и парами…
А что мы выделывали с мячом! Каких только видов прыганья через него у нас не было!… Можно сказать, что и мяч, и скакалка – это был дворовый, общедоступный, очень заразительный вид спорта. И, безусловно, самое настоящее искусство. Чуть девочка начинала ходить, ей тут же покупали мяч и скакалку. Мяч и скакалка были у каждой девочки, без них жизнь послевоенного поколения девочек была бы совершенно бессмысленна. Думаю, что художественная гимнастика зарождалась не где-нибудь, а в послевоенных дворах. И именно в это время – пятидесятые годы прошлого
