– Ну, солдат Найкель, сейчас мы займемся твоим воспитанием.
Сразу же после этих слов Паркера один из конвойных с хаканьем нанес удар Филиппу по почкам. Филипп взбеленился и даже думать забыл про угрозу трибунала. Он вырвал винтовку из рук конвойного и пнул его в пах. Солдат согнулся вдвое и затих в углу. Филипп, разворачиваясь, ударил прикладом Паркера в лоб. Сержант отлетел к дверям, схватившись за лицо – между ладоней у него сочилась кровь. Филипп приготовился уже к драке с оставшимися двумя, но… Второй караульный даже не думал вступать в драку, а просто спустил предохранитель винтовки и прицелился в Филиппа. Сержант, начальник караула, тоже держащий заключённого под прицелом, спокойно сказал:
– Аккуратно положи оружие на пол, иначе сейчас станешь трупом. Мы скажем, что ты пытался совершить побег. Ты будешь мертв, а мы получим премии за бдительность. Слышал, что я сказал?
Филипп мучительно осознал, что так всё и будет. Двоих он вырубить сразу не сможет – кто-нибудь его точно пристрелит. А потом выдадут историю за попытку к бегству с похищением оружия. Найкель нагнулся и положил 'Гаузер' на бетонный пол, а затем, избегая удара сапогом, следом упал и сам. На него градом посыпались удары. Сначала он уворачивался, но потом получил ботинком по голове, и в глазах заблистали сверхновые. Филипп перестал ощущать удары. Два сержанта и караульный ногами и прикладами избивали бесчувственное тело, и только второй солдат все еще стонал в углу, свернувшись в клубок и сжимая распухшие гениталии.
Филипп пришёл в сознание и невольно застонал – все тело ломило, а голова болела так, будто по ней проехался тяжелый танк. Он попробовал приподняться, но в глазах мельтешили кровавые звёздочки.
– Лежи, тебе еще рано вставать.
Над ним кто-то склонился. Филипп узнал солдат, с которыми он успел коротко познакомиться перед экзекуцией.
– Прилично они тебя отделали. Это ты так подъехал Паркеру?
– А что, по нему заметно? – едва шевеля распухшими губами, спросил Филипп.
– Не то слово. Его левый глаз полностью заплыл, совсем как у тебя, и здоровый шишак на лбу.
Филипп потрогал свой левый глаз и поморщился. После короткой ревизии он обнаружил на себе массу побоев, синяков и ушибов. Переломов, слава Богу, не было. Он со стоном сел и огляделся. Вокруг те же стены, зато сам Филипп приобрел несколько 'украшений'. Он поднялся с пола (нары были убраны в стену) и потряс головой. Шея болела, но его не тошнило, значит, сотрясения мозга нет.
– Долго я тут валялся?
– Нет, не очень. Может быть, минут десять. Давай-ка познакомимся, – солдат постарше протянул Филиппу руку. – Меня зовут Константин Тадас, а его – Вениамин Нечаев.
– Можно просто Веней.
– Филипп Найкель. А вас сюда надолго упекли?
– На пять суток. Больше командир роты не имеет права объявлять, это по уставу не положено, но он может добавить еще пять и так далее. Мы тут уже вторую неделю сидим.
– И за что, если не секрет?
– Его – за драку с тяжелыми последствиями, а я – за то, что продал шинель старшины роты.
Филипп улыбнулся, хотя верхняя губа сильно болела.
– А продал зачем?
– У-у, если бы ты видел его шинель! Она была совсем не по уставу шикарная, в такой и генералу не стыдно показаться на улице. А наш старшина всех достал своими придирками, вот я и продал его шинель командиру второй роты, майору Плошка. Сам понимаешь, что старшина у майора не потребует ее обратно. Вот он обозлился и засадил меня сюда. Добавляет мне срока по двое суток уже восьмой раз. Кстати, сержант Паркер из нашей роты.
– Выходит, что мы с тобой в одной роте?
– Выходит так. От меня тебе огромное спасибо за то, что приложил этой свинье. Да и ребята будут рады.
В коридоре раздался вопль дневального 'Смирно'
– О-о, начальство пришло. Готовься к утренней проверке. Постарайся с комендантом вообще не разговаривать – он дурак, каких поискать.
Филипп осмотрел себя: весь в синяках, еще недавно новенькая форма была помята и окровавлена, одним словом, ему только на парад. Дверь открылась, и в камеру ввалился полковник, круглый, словно мячик. Ремни, туго стягивающие его, только подчёркивали это сходство.
– Встать! Смирно! – позади полковника раздался голос начальника караула.
Взгляд полковника скользнул по Тадасу и Нечаеву и остановился на Филиппе.
– Новенький? Красавец, ничего не скажешь. Кто это вас так?
– Я таким родился, сэр, – как Филипп ни хотел, чтобы скотине Паркеру досталось, но он решил, что лучше сделает это сам, а не посредством начальства.
– Родился, говоришь? Таким ты и умрешь, если будешь дерзить и не отвечать на мои вопросы. Еще раз спрашиваю: кто вас избил?
– Я прибыл на 'вертушку' в таком виде, сэр.
– И форму тебе такую выдали, да? Странно, впервые вижу, чтобы кровь использовали вместо камуфляжа. Значит, не хочешь говорить? В таком случае, объявляю вам еще десять суток ареста в карцере от своего имени. Если ты меня не знаешь, то я – полковник Швец, комендант этого гарнизона.
Филипп пожал плечами и спросил:
– Мне как, сразу отправляться в карцер или поведут попозже?
– Люблю решительных людей. – Швец улыбнулся и злобно добавил: – Но не люблю наглых солдат. Сержант Цик, проведите заключенного в карцер и научите его уважению к начальству. Здесь тебе не вообще, понял?
Филипп не понял, что 'вообще' и недоуменно посмотрел на коменданта, а затем на Тадаса, Тот незаметно постучал себя согнутым указательным пальцем по виску – мол, полковник не в себе, не обращай внимания. Филипп и не обращал бы внимания на это, если бы его не собирались упечь в карцер. Но от его желания или нежелания ничего не зависело, и спустя пять минут Филипп оказался в комнатушке, размером метр на метр и с малюсеньким окошком где-то высоко вверху, через которое попадало внутрь немного света, но никак не воздуха. Он обернулся к сопроводившему его караульному и сказал:
– Здесь воняет, хуже, чем в свинарнике. Наверное, у вас в постели стоит такой же запах.
Филипп сказал это, чтобы немного позлить разводящего и караульных, хотя понимал, что лучше не делать этого. Сержант усмехнулся.
– Раз ты такой чистолюбивый, мы проведем санобработку.
Какую санобработку приготовил ему сержант, Филипп узнал очень скоро. Через несколько минут дверь карцера распахнулась, и под ноги Филиппу караульный вылил ведро с какой-то жидкостью, после чего дверь закрылась. Узник принюхался, хотя особой необходимости в этом не было – запах хлорки распространился моментально по крошечной камере. Глаза заслезились, во рту жгло, но Филипп понимал, что никто ему не поможет, а потому он, чтобы не доставлять удовольствия своим мучителям криками о помощи, молча опустился на корточки и закрыл глаза.
Сколько он так просидел, неизвестно. Голова кружилась, и тошнота подкатывала к горлу липкими волнами. Филипп со стоном поднялся, размял затекшие ноги и попытался открыть глаза. Опухшие веки не поднимались.
'Может, это и к лучшему – смотреть здесь не на что, только глаза окончательно разъест', – подумал Филипп.
– Эй, ну как ты? – раздался голос из-за двери.
– Спасибо, неплохо. Во всяком случае, мои раны продезинфицировались. Здесь все микробы подохли. – Филипп помолчал и закончил: – Чего и вам желаю.
– Смотри-ка, а он еще может острить! Значит, не перевоспитался. В таком случае, посиди еще, подумай, скажем, о смысле жизни.
