который сама же и принесла маме, чтобы подлизаться. Хотя вряд ли я на самом деле хотела переезжать и все такое. Это тоже уже ничего не изменит. Место и расположение тела не имеет значения, когда внутри этого тела горит огонь, сжигающий все живое на своем пути. Так я и жила, ходила на работу, встречалась с разными знакомыми (язык не поворачивается назвать их друзьями, друзей у меня теперь нет), даже с кем- то ходила в кино, целовалась, но теперь не могла бы даже вспомнить имя.
А через какое-то, в общем-то, непродолжительное время случилось оно: Катерина сначала пропала чуть ли не на несколько недель, а потом появилась, еще более бледная и худая, с заострившимся лицом, усталая, в своем старом пальто, а рядом шел Сергей и держал в руках сверток с их новеньким ребенком. Тот родился в срок, был здоров, кричал, требовал прогулок, так что теперь стало сложно выйти из подъезда, чтобы не столкнуться с Катериной. Она ходила важная, сосредоточенная, погруженная в себя, и смотрела теперь как-то совсем мимо меня, словно я вообще утратила какое бы то ни было значение в ее жизни. Для меня это было равносильно полному провалу, цветку в горшке в окне конспиративной квартиры. И оставалось только слопать ампулу и вывалиться из окна, как профессор Плейшнер. Нет, конечно же, я говорю несерьезно. Только именно после того, как Катерина родила, я окончательно осознала, насколько пуста и бессмысленна моя жизнь. Я трачу восемь часов каждого своего дня на то, чтобы переложить стопку бумаг из кучи справа – к работе, в кучу слева – отработанные. А также десять раз на дню рассказывать людям про какие-то кредиты и вклады, смотреть счета, пытаться заработать денег для банка. Зачем и для чего я это делаю? Просто юридическое лицо купило восемь часов моего времени в будние дни за сравнительно недорогую цену.
– Нет, ну, если так рассуждать, то, конечно, депрессия будет бесконечной, – заверила меня Танечка.
– А как рассуждать? Сорок часов в неделю, сто шестьдесят часов в месяц, а если умножить на двенадцать месяцев… – сосредоточенно считала я, благо калькуляторы в банках есть на столе у любого сотрудника.
– Умножай на одиннадцать, потому что месяц – отпуск, – влезла наша охрана с деловитым видом.
– Да, отлично. И все равно получается, что если считать сорок лет… во сколько мы на пенсию выходим? – подняла голову я. Татьяна вытаращилась на меня и повертела пальцем у виска.
– Ты еще спроси, во сколько мы примерно лет помираем! И все посчитай.
– Согласно нашему законодательству, кажется, бабы с пятидесяти лет, а мужики с пятидесяти пяти, – не обращая внимания, продолжила охрана. Кажется, его мои расчеты тоже заинтересовали.
– Ты где это взял? Это же очень рано, – возразила Татьяна.
– Я… не помню, где взял, – помотала головой охрана. А потом осклабилась: – А, вспомнил. В троллейбусе говорили. В объявлении.
– Ладно, мы не в троллейбусе. У них там вредная работа и все такое. Берем шестьдесят лет – это средняя цифра, все согласны? – возбужденно продолжала я. – Мне двадцать шесть. Стало быть, мне в таком режиме работать еще тридцать девять лет. Для ровного счету – сорок.
– Звучит пугающе, – поежилась Татьяна. Остальной банковский народ тоже с интересом поглядывал в нашу сторону. Кто-то, я видела, втихую тоже что-то считал на калькуляторе.
– Сорок лет множим на сто шестьдесят часов и на двенадцать месяцев – и получаем… семьдесят шесть тысяч восемьсот часов! – торжественно провозгласила я. Народ помолчал, а потом задумчиво спросил:
– А это много или мало?
– А мы продаем или покупаем? – ехидничала охрана.
– Мы продаемся, – с демонической улыбкой пояснила я. – А это значит: три тысячи двести дней, сто шесть и шесть, шесть, шесть, шесть после точки месяцев, если считать, что в среднем месяц – это тридцать дней, или восемь целых и девять десятых года.
– Н-де, – процедила охрана. – Прямо даже как-то жалко.
– Только вдумайтесь, мы продаем минимум десять лет нашей жизни, лучшие десять лет, причем часы бодрствования и активности! А что получаем взамен?
– Зарплату, – грустно развела руками Татьяна. Народ начал успокаиваться. Десять лет – цифра, конечно, страшная, но…
– Надо же вычесть время перекуров и чаепития, во время которых мы не работаем, а получаем удовольствие, – вставила операционистка Леночка, которая на чаепития и перекуры тратила, наверное, треть своего рабочего времени.
– А я болею часто, – добавил менеджер Витя. – И вообще, а что делать, если не работать?
– Это вопрос, – согласилась с ним я.
Мысли о бренности бытия продолжали терзать меня денно и нощно. Особенно нощно, лежа одна, в своей спальне, освещенной уличным фонарем, и слушая, как шуршит наш старенький дом, я чувствовала, как жизнь моя протекает сквозь мои пальцы. Сквозь меня. А я только стою и покорно жду, куда меня вынесет волной, на какую отмель. Нет уж! Я чувствовала, что надо срочно что-то менять, пока пески времени не просыпались на дно песочных часов и мне не настала пора идти и оформлять заслуженную пенсию. После всех расчетов это время уже казалось не за горами. И вот однажды ночью, когда фонарь был особенно ярок из-за дополнительного света полной луны, я вскочила в кровати часика эдак в три ночи и сказала самой себе:
«Свекровь-то была права! Надо тоже родить. Родить для себя. Безо всяких этих мужиков. И будет кого любить. И кто-то будет любить меня».
«Ты сошла с ума? – спросил меня внутренний голос, тут же откуда-то появившийся в голове. – Как ты это видишь?»
«А прекрасно вижу! – уперлась я. – У меня есть мама, она поможет. Она, кажется, уже несколько лет только и делает, что спокойно вдыхает и выдыхает. Пусть для разнообразия помогает мне с внуком».
«Ну, допустим, – согласилась я сама с собой. – Но что ты знаешь о детях? Что ты знаешь о матерях? Да если тебе дать ребенка, ты его забудешь в супермаркете, пока будешь искать легкий майонез. В тебе же никакой ответственности. Ты же не хозяйственна, неаккуратна, никогда не соблюдала режим».
«Это голос Сергея тут?» – полюбопытствовала я. Так обо мне высказывался только мой бывший муж, и надо же, он, видимо, даже меня саму умудрился убедить в собственной правоте.
«Ты не справишься», – снова прозвучали нотки паники.
«Но… но что же делать? Не заводить же кота! – чуть не расплакалась я. – Хочу ребенка! Хочу!»
«Успокойся, – попыталась воззвать к совести я. – Успокойся, дура ты, дура. И потом, подумай, а где ты, в самом деле, раздобудешь ребенка?!»
«О, разве это вопрос?» – удивилась я и посмотрела на луну сквозь пыльное стекло. Кстати, если тут будет жить ребенок, окна придется регулярно мыть. Я деловито провела пальцем по стеклу, долго рассматривала отпечаток пыли на подушечке пальца, и от мыслей о том, что у меня будет маленький кусочек меня самой, становилось все лучше и лучше. Пусть Сергей тогда делает что хочет, пусть даже будет счастлив (ох, нет, это я погорячилась, конечно, этого я ему не желаю, но…), пусть ему пусто будет, но меня это уже не станет волновать. У меня появится ребенок. У меня появится семья. Семья, которая не сможет уйти от меня на первый этаж. По крайней мере, до восемнадцати лет. Но даже и потом, как там сказала Елена Станиславовна? Сын не может изменить тебе с другой матерью? А может, мне еще повезет, и у меня будет девочка? Да, девочка – это было бы просто идеально! Маленький девчачий клуб. Мы бы с ней наряжались, красились, ходили в кино на романтические комедии. Мы бы понимали друг друга. Я бы прижимала ее к себе.
«Сначала надо ее родить!» – снова раздался непрошеный внутренний голос, разрушив розовое облако моих метаний. Так я и провертелась до самого утра, перемалывая одну мысль за другой. Вернее, одну кандидатуру за другой – кто из знакомых мне мужчин мог бы выполнить это деликатное поручение. Только не один из безымянных знакомых, с которыми я встречалась в этих кинотеатрах или клубчиках за этот год. Все они пьют или вообще придурки. Рожать от придурка – это не наш метод, верно? Аркашка? Ой-ей-ей, даже и помыслить страшно. Тогда кто? Может, поговорить с мамой? Нет, пожалуй, с мамой об этом лучше не разговаривать вообще. Позвонить уже из роддома. А то я такого наслушаюсь, что, пожалуй, и передумаю. Нет-нет, мама – это не вариант. Тогда кто? Елена Станиславовна? Но после ее предательства – я имею в виду ее явку с повинной на эту свадьбу, которая тут пела и плясала всем ветрам назло, – нет, с ней я вообще не готова говорить.
