Ворон

всегда с собой важная книга, которую я читаю, когда в командировках мне нечем заняться. Ее автор — так же как и я — продавец кофе. Помимо этой книги я, как правило, беру с собой еще одну — какое-нибудь классическое произведение нидерландской литературы.

У Нидерландов почти нет классиков, но я, тем не менее, употребляю это слово. Я читаю эти книги с карандашом в руках, подчеркиваю те слова, которые не понимаю, и ищу в словаре их значение.

Время от времени мне в этих книгах встречаются пассажи, которые как будто написал я сам. Я выписываю эти отрывки в свою тетрадь. Когда мне скучно в магазине, я переписываю их по несколько раз, так я упражняюсь, стараясь улучшить свой нидерландский.

Сегодня я уже семнадцать раз переписал первую строфу поэмы «Май» Хермана Гортера. Поэт описывает девушку по имени Май, «одну из двенадцати сестер», лодка которой пристает к морскому берегу.

Меня душила зависть, оттого что не я, а Херман Гортер написал это стихотворение:

Новую песню сложила весна:
Звонкою трелью пусть льется она,
Трелью, что летом встречает закат,
Город старинный ей будет рад —
В доме темно, но снаружи пока
Сумерки лишь начались, облака
Солнечный блик опалил, и в окно
Мне помахал из-за домов.
Начал на дудке мальчишка играть,
Сочные ноты стал ветер срывать,
Словно спелые вишни в саду,
Где он гуляет, встречая весну…

Природа, которую описывает Гортер, — это природа Исфахана!

А девушка Май — это девушка из Исфахана, о которой я вскоре вам расскажу.

Я включил это стихотворение в повествование потому, что слова другого писателя, попадая в твое произведение, в той или иной степени становятся твоими.

Херман Гортер сделал то же самое. То, что он представил нам как оригинальное голландское стихотворение, на самом деле является древним персидским текстом — это одно из персидских стихотворений о весне, которые я читал в юности. Гортер использует почти тот же сюжет, те же слова и выбирает ту же направленность, но, что удивительно, голландская версия получилась более сильной, убедительной и напряженной. Персидский читатель во мне видит, как девушка Май исчезает на таинственных улицах Исфахана.

Словно дитя, чью жизнь бог оборвал,
Словно цветок, который увял,
Так лежит скошенный мак в полях.
Она лежала в закатных лучах,
Солнце ее в последний раз обожгло
И вместе с ней в небытие ушло.

К сожалению, Херман Гортер так и не смог полюбоваться Исфаханом. В отличие от меня. И любой, кто отправится в Исфахан, несомненно встретит там Май, оставит там свое сердце и станет поэтом.

Я должен ненадолго прерваться. В магазин зашел мой постоянный клиент из Афганистана. Сегодня вечером моя жена вместе с подружками пойдет по магазинам. Тогда у меня будет время рассказать вам, каким ветром меня занесло в Исфахан и как он на меня повлиял.

Когда несколько лет спустя я собирался поступать в Тегеранский университет, чтобы изучать персидскую литературу, меня все отговаривали: «Это не профессия, только те, у кого обе руки левые, идут на литературу».

Поэтому я стал изучать точные науки.

Однако технические специальности таили в себе наибольшую опасность. Родители, затаив дыхание, наблюдали за своими детьми, если те выбирали это направление. Говорили, что ребенок поступает в университет невинной овечкой, а через несколько лет выходит оттуда львом. Студенты этого направления были самыми сообразительными молодыми людьми в стране. Позднее именно они будут занимать ключевые посты в государстве. Однако важнее было то, что эти студенты полагали, будто народ нуждается в них. Они полагали, что их призвание — думать об Иране, и знали, что если в будущем в стране начнутся перемены, то они будут теми, кто даст им старт. Поэтому эти студенты довольно быстро становились политическими активистами. Интересы страны были важнее учебы.

Едва поступив в университет, я познакомился со студентом последнего курса отделения индустриального проектирования. Он пригласил меня в кафе, которое находилось за пределами университета.

Год спустя я уже был активным участником подпольной газеты левого толка, выступавшей против шаха, а значит, и против американцев.

В то время Советский Союз еще был очень могущественной страной, и у Ирана с ним была общая граница протяженностью более двух тысяч километров.

Вместо американских и европейских книг я начал читать русские.

Таких писателей, как Оноре де Бальзак, Виктор Гюго, Эрнест Хемингуэй, Эмиль Золя, Альбер Камю, Марк Твен и Даниель Дефо сменили такие русские авторы, как Белла Ахмадулина, Анна Ахматова, Чингиз Айтматов, Федор Достоевский, Николай Гоголь, Антон Чехов, а особое место среди них занимал Михаил Шолохов и его шедевр «Тихий Дон», а также Максим Горький и его роман «Мать».

Чтобы стать знаменитым писателем, я должен был стать голосом народа, точно таким, каким был Михаил Шолохов, или Максим Горький.

Дядя Джалель был тем, кто стал причиной нового поворота в моей жизни. Во время одного нашего разговора он сказал:

— Поезжай в Исфахан, прежде чем всерьез взяться за перо.

Я спросил его зачем.

— Ты сам поймешь.

Дядя Джалель всегда оказывался прав. Я отправился в Исфахан. Всем стоит хоть раз побывать в Исфахане. Приехав туда, ты говоришь себе: «Это мой город. Я хочу здесь остаться».

Что-то странное в воздухе этого города, здесь отсутствует связь времен. Такое чувство, будто когда- то давно ты забыл здесь часть самого себя.

С ума можно сойти от его таинственной красоты, от синих мечетей, от старых площадей, от реки Заянде, которая была свидетелем многих исторических событий и которая завораживающе красиво несет свои воды через город, от старого моста Си-о-Се Поль, который, будто старинное каменное стихотворение, соединяет две части города друг с другом.

Дядя Джалель, который понял, что я почти утонул в русском интеллектуальном наследии, хотел, чтобы я вернулся к своим культурным истокам. Исфахан сразу вызывает любовь и пробуждает желание поведать об этой красоте. Но нельзя сказать синей мечети: «О, как ты прекрасна!»

Нужно найти женщину, девушку из Исфахана, чтобы сказать ей: «О, как ты прекрасна! Твоя красота убивает меня».

Одинокий, потерянный, я стоял в синей мечети и вдруг заметил девушку. Ее таинственное лицо было