Ведьма с Портобелло

постичь суть и смысл пробела.

– Какого пробела?

– В Дубае я изучала каллиграфию. Я танцую при всяком удобном случае. Но музыка существует лишь потому, что существуют паузы. А фразы – лишь благо­даря пробелам. Занимаясь чем-нибудь, я чувствую себя полноценным человеком, но ведь никто не может дей­ствовать на протяжении двадцати четырех часов кря­ду. И вот, когда я останавливаюсь, остро ощущаю, что чего-то не хватает.

Вы часто говорили мне, что я с рождения отличалась беспокойным нравом. Но ведь я не выбирала себе такую манеру поведения – мне бы тоже хотелось сидеть здесь и смотреть телевизор. Однако это невозможно: мысли в голове несутся без остановки. Иногда мне кажется – я схожу с ума: я должна постоянно что-то делать – тан­цевать, писать, продавать земельные участки, заботить­ся о Виореле, читать все, что подвернется под руку. Вы считаете, что это нормально?

– Такой уж у тебя темперамент, – сказал мой муж.

На этом разговор оборвался так же, как и все пред­шествующие: Виорель заплакал, Шерин замкнулась в молчании, а я в очередной раз убедилась в том, до чего же неблагодарны дети по отношению к своим родите­лям, а ведь те столько сделали для них. Однако наутро, за кофе, прерванный разговор возобновил мой муж.

– Некоторое время назад, когда ты работала в Ду­бае, я побывал в Бейруте, хотел понять, нельзя ли нам вернуться на родину. Нашего дома больше не существу­ет, но страна восстанавливается, хотя в ней стоят ино­странные войска и время от времени происходят втор­жения. Я так обрадовался тогда и подумал: быть может, пришло время все начать заново? И эти слова «начать заново» вернули меня к действительности: я понял, что уже миновал тот рубеж, до которого можно позволить себе такую роскошь. Теперь я хочу лишь продолжать то, что делаю, а рисковать, затевая что-нибудь новое, боль­ше не намерен.

Я стал искать людей, с которыми когда-то общался, встречался, пил виски по вечерам. Большинства уже нет, а оставшиеся постоянно жалуются на гнетущее чувство неуверенности в завтрашнем дне. Я прошелся по знакомым местам и повсюду ощущал себя посторон­ним – мне там больше ничего не принадлежало. А хуже всего – то, что мечта о возвращении меркла и тускнела с каждой минутой, с каждым шагом по улицам когда-то родного города.

И все же это было необходимо. Песни изгнания про­должают звучать в моей душе, и я знаю, что никогда больше не буду жить в Бейруте. Но дни, проведенные там, помогли мне осознать, где я нахожусь ныне, и оце­нить каждую секунду, проведенную в Лондоне.

– Что ты хочешь мне этим сказать?

– Что ты права. Быть может, и в самом деле стоит понять смысл пробелов. Отправляйся, мы присмотрим за Виорелем.

Он ушел к себе в кабинет и вернулся, держа в руках желтоватую папку, где хранились документы об удоче­рении, – и протянул ее Шерин. Потом поцеловал ее и сказал, что ему пора на службу.

Хирон Райан, журналист

В то утро 90-го года из окна моего номера на шестом этаже отеля я мог видеть лишь здание правительства. На крыше только что подняли го­ сударственный флаг, указывая точное место, откуда на вертолете бежал страдающий манией величия диктатор, которому спустя несколько часов предстояло принять смерть от руки тех, кого он угнетал двадцать два года.

Дома старой постройки были снесены по приказу Чаушеску – он мечтал выстроить новую столицу, спо­собную соперничать с Вашингтоном. Бухарест мог бы гордиться званием города, подвергшегося наибольшим разрушениям, не связанным с военными действиями или природной катастрофой.

В день приезда я в сопровождении переводчика пред­принял было прогулку по улицам румынской столицы, но не увидел ничего, кроме нищеты и растерянности. У меня возникло стойкое ощущение, что здесь нет ни будущего, ни прошлого, ни настоящего, а люди живут словно бы в некоем подобии лимба, не зная толком, что происходит в их стране и в остальном мире. Десять лет спустя, вернув­шись туда и увидев страну, восставшую из пепла, я понял, что человек способен преодолеть любые трудности – и румынский народ дал прекрасное тому доказательство.

Но в то серое утро, стоя в сером холле убогого отеля, я беспокоился лишь о том, сумеет ли переводчик раздо­быть автомобиль и достаточный запас бензина, чтобы можно было продолжить сбор материала для докумен­тального фильма, заказанного мне Би-би-си. Переводчик задерживался, и я пребывал в сомнениях: уж не придется ли возвращаться в Англию ни с чем? А ведь я уже вложил немалые деньги в контракты с историками, в сценарий, в съемки нескольких интервью. Однако телекомпания, прежде чем подписать окончательный договор, требо­вала, чтобы я отправился в некий замок и сам убедился, в каком состоянии он находится. Путешествие грозило обойтись куда дороже, нежели я предполагал.

Попытался дозвониться моей подруге – телефо­нистка сообщила, что ждать соединения придется не меньше часа. Переводчик с машиной мог появиться с минуты на минуту, времени терять было нельзя, и я ре­шил не рисковать.

Попытался найти какую-нибудь газету на англий­ском – тщетно. Чтобы скрасить ожидание, принялся разглядывать – как можно более незаметно – людей, пивших чай в холле и, вероятно, не имевших никакого отношения к тому, что происходило здесь в прошлом году, когда начались народные восстания, когда хлад­нокровно убивали мирных жителей Тимишоара, когда шли уличные бои с грозной «секуритате», отчаянно пытавшейся удержать ускользающую власть. Я заметил троих американцев, весьма привлекательную женщину, которая, впрочем, не отрывалась от журнала мод, и це­лую группу людей, сидевших за столом и громко пере­говаривавшихся на неведомом мне наречии.

Я уж собирался было в тысячный раз подойти к две­рям отеля и выглянуть наружу – нет ли моего перевод­чика, – когда вошла она. Мне показалось, что ей – лет двадцать (Афине было 23 года, когда она поехала в Ру­мынию. – Прим. ред.). Она села за столик, заказала себе что-то на завтрак, и я услышал английскую речь. Никто из мужчин не обратил внимания на вошедшую, а вот дама, листавшая журнал мод, подняла голову.

То ли от снедавшего меня беспокойства, то ли от тоски, которую наводил на меня этот отель, я набрал­ся смелости и подошел к столику этой девушки – чего обычно не делаю, – обратившись к ней с каким-то ни­чего не значащим замечанием.

Она улыбнулась, назвала свое имя – и я насторо­жился. Проститутка? Но она говорила по-английски без малейшего акцента и была скромно одета. Я решил ни о чем не расспрашивать и стал говорить о себе, при­чем заметил, что женщина за соседним столом отложи­ла журнал и внимательно прислушивается.

– Я – независимый тележурналист, сейчас работаю на Би-би-си и вот пытаюсь понять, как бы мне добрать­ся до Трансильвании…

При этих словах глаза ее блеснули.

– …чтобы собрать материал для фильма о вампи­ре, – договорил я и выждал, зная, что это всегда пробуждает в людях любопытство. Однако здесь произо­шло обратное: едва лишь я упомянул о цели поездки, искра интереса в ее глазах погасла.

– Сядьте в автобус, только и всего, – ответила она. – Хоть я и не верю, что найдете то, что ищете. А хотите по­больше узнать о Дракуле – почитайте книжку. Автор, впрочем, никогда не бывал там, куда вы собрались.

– А вы-то бывали в Трансильвании?

– Не знаю…

Но это не было ответом: возможно, она, хоть и гово­рила как настоящая англичанка, просто не нашла нуж­ных слов.

– …но направляюсь как раз туда. На автобусе, ра­зумеется.

По одежде ее трудно было принять за искательницу приключений, которая колесит по свету в поисках экзо­тических мест. Я вновь подумал о том, не проститутка ли она, – быть может, это лишь способ заинтриговать меня.

– Может быть, вас подвезти?

– Я уже взяла билет.

Но я продолжал уговаривать ее, думая, что это – всего лишь кокетство. Она не соглашалась, твердя, что хочет путешествовать в одиночку. Тогда я спросил, от­куда она родом, и заметил, как она замялась, прежде чем ответить:

– Из Трансильвании, я же сказала.

– Вы не совсем так сказали. Но, как бы то ни было, смогли бы помочь мне в выборе натуры для съемок.

Внутренний голос шептал мне, что отступать нель­зя – надо попытаться еще раз: я решил, что все же имею дело с проституткой, и мне очень бы хотелось заполучить такую спутницу. Однако вежливо, но твердо она отклонила мое предложение. Тут с ней заговорила женщина, сидевшая за соседним столиком, причем мне показалось – с целью защитить мою собеседницу. На­стаивать было неудобно, и я отступился.

Вскоре появился запыхавшийся переводчик и сооб­щил, что все улажено, но обойдется несколько дороже, чем предполагалось. (Кто бы сомневался!) Поднялся в свой номер, взял загодя собранный чемодан, сел в рус­ский, разваливающийся на кусочки автомобиль, и дви­нулся по широким проспектам, где почти не было улич­ного движения, везя с собой маленький фотоаппарат, вещи, заботы, бутылки с минеральной водой, сэндви­чи – и неотступно преследующий меня образ.

В последующие дни, пока я пытался сочинить сцена­рий о Дракуле как о реальном историческом персонаже и брал интервью у местных крестьян и интеллигентов по поводу этого мифа (толку от этих бесед, как я и пред­полагал, было мало), меня вдруг осенило: я не только и не столько пытаюсь смастерить документальный фильм для британского телевидения, сколько мечтаю о новой встрече с девушкой – высокомерной, неприветливой, каждым словом и жестом заявляющей о собственной самодостаточности, – которую встретил в ресторане бухарестского отеля. Она должна сейчас быть здесь, ря­дом со мной. Я не знал о ней совершенно ничего – ни­чего, кроме имени, – но, подобно вампиру, она высасы­вала из меня всю энергию.

Чушь какая-то, полная бессмыслица, нечто такое, что недопустимо и невозможно в моем мире и в мире тех, кто рядом со мной.

Дейдра О'Нил, она же Эдда

Не знаю, что вы будете де­лать здесь. Но что бы ни делали, должны идти до конца. Она взглянула на меня удивленно:

– Кто вы такая?

Тогда я заговорила о женском журнале, лежавшем передо мной, и мужчина за соседним столиком, вы­ждав немного, поднялся и вышел. Теперь я могла ска­зать, кто я.

– Если вас интересует моя профессия, то несколько лет назад я окончила медицинский факультет. Но едва ли вы хотели получить такой ответ.

И, помолчав, добавила:

– И следующий ваш шаг – попытаться искусно по­ставленными вопросами понять, что я здесь делаю,– здесь, в стране, только что вынырнувшей из-под много­летнего свинцового гнета.

– Да нет, я спрошу прямо: что вы здесь делаете?