Ведьма с Портобелло

Я был уверен: речь – обо мне. Неужели Афина устроила этот спектакль ради меня?

– На этом – все, – произнесла она. – Принесите мне ребенка.

Виорель, напуганный преображением матери, упи­рался, но Андреа ласково взяла его за руки и подвела к ней.

Афина – или Айя-София, или Шерин, не важно, как звали ее, – ощупала затылок мальчика, точно так же, как за несколько минут до этого – мой.

– Пусть не пугает тебя то, что ты увидел здесь, сы­нок. Не пытайся отринуть это, ибо в конце концов оно уйдет само. Постарайся по мере сил призвать к себе ангелов. Сейчас тебе страшно – но не так, как должно быть страшно, потому что в этой комнате мы с тобой – не одни. Ты перестал смеяться и танцевать, увидав, как я обняла твою маму и попросила позволения говорить ее устами. Знай, что она разрешила мне это – иначе ни­чего бы не было. Я всегда появлялась в образе света, я и сейчас остаюсь в нем, но сегодня решила заговорить.

Мальчик обнял ее.

– Вы можете идти. Дайте мне побыть с ним на­едине.

И мы двинулись к выходу, оставляя мать и сына. Возвращаясь на такси домой, я попытался было загово­рить с Андреа, но она попросила – если уж непременно надо вести беседу, не затрагивать в ней то, что проис­ходило у нас на глазах.

И я затих. Мою душу одновременно переполняла печаль – потерять Андреа было бы очень трудно для меня – и осеняло глубокое умиротворение: недавние события привели к переменам, избавив меня от сомни­тельного удовольствия признаваться женщине, кото­рую я сильно люблю, в том, что влюблен и в другую.

Так что в этом случае я предпочел замолчать. Когда приехали домой, я включил телевизор, Андреа ушла в ванную. Я закрыл глаза, а когда открыл их, в комнате было совсем светло – оказывается, я проспал десять часов. Андреа оставила мне записку – не хотела меня будить, ушла в театр, сварила кофе… Записка была весь­ма романтично украшена сердечком и отпечатком густо накрашенных губ.

Я понял, что она ни в малейшей степени не намерена «отдавать свою вселенную» без боя. Она собирается бо­роться. А моя жизнь станет сущим кошмаром.

Когда ближе к вечеру она позвонила, голос ее звучал как всегда. Рассказала, что старый актер был у врача, и тот определил, что предстательная железа воспалена. Анализ крови показал повышенное содержание ПСА (ПСА – простатический специфический антиген, ве­щество белковой природы, которое вырабатывается клетками предстательной железы.). Предстоит сделать биопсию, но, судя по клинической картине, есть высо­кая вероятность злокачественной опухоли.

– Доктор сказал ему: вам повезло, даже если со­бытия пойдут по самому неблагоприятному варианту, возможна операция, при которой шансов на полное вы­здоровление – 99 из 100.

Дейдра О'Нил, она же Эдда

Какая там еще Айя-София! Это была прежняя Афина, но Афина, прикоснувшаяся к самой глуби той реки, что течет через душу, то есть установившая связь с Матерью.

Она заглянула в другую реальность, увидела, что там происходит, – только и всего. Мать молоденькой актрисы умерла и находится там, где времени не суще­ствует, а потому способна отклонить вектор события. А мы, живые, ограничены познанием настоящего. Меж­ду прочим, это не так уж мало: распознать тлеющую бо­лезнь, пока она еще не успела развиться, прикоснуться к нервным центрам, высвободить энергию – все это нам по плечу.

Разумеется, многие погибли на кострах, многих жда­ло изгнание, многие спрятали и угасили искру Великой Матери в своей душе. Я никогда не побуждала Афину вступать в контакт с Могуществом. Она сама решилась на это, ибо Мать подавала ей знаки – то являясь в виде света, когда Афина танцевала, то превращаясь в буквы, когда она изучала каллиграфию, показывалась то в пла­мени свечи, то в глубине зеркала. Не знала моя ученица, как уживаться с Нею, – но лишь до тех пор, пока один ее поступок не вызвал к жизни всю эту череду проис­шествий.

Афина, всем и всегда твердившая о необходимости быть другими, ничем, по сути дела, не отличалась от остальных смертных. Она двигалась по жизни в своем ритме, со своей, так сказать, «крейсерской скоростью». Была любопытней, чем другие? Возможно. Умела пре­одолевать свои житейские трудности тем, что не согла­шалась считать себя жертвой? Несомненно. Испытывала необходимость разделить с другими – будь то служащие банка или актеры – приобретенные познания? Вот на этот вопрос нельзя ответить однозначно: иногда – ис­пытывала, а иногда я старалась побудить ее к этому, ибо человек не предназначен для одиночества и, взглянув на себя чужими глазами, лучше постигает свою суть.

Но этим мое вмешательство исчерпывалось.

Ибо Мать в тот вечер сама пожелала незримо по­явиться у Афины и, быть может, шепнуть ей на ухо нечто вроде: «…иди наперекор всему, что знаешь и умеешь. Ты изумительно владеешь ритмом – сделай так, чтобы он прошел через твое тело, но не подчиняйся ему». И пото­му Афина предложила актерам это упражнение: сфера ее бессознательного уже была подготовлена к общению с Матерью, но сама она всегда была настроена на одну и ту же волну, и это не давало внешним элементам воз­можности проявиться.

Со мной произошло нечто подобное. Наилучший способ погрузиться в медитацию, войти в контакт со светом – это вязание, а вязать меня еще в детстве на­учила мама. Я умела считать петли, двигать спицами, создавать красивые вещи через эту однообразно повто­ряющуюся гармонию. Но однажды мой покровитель попросил меня вязать совсем иначе – неразумно, нера­ционально! Мне, привыкшей и наученной работать тер­пеливо, усидчиво, аккуратно, это было как нож острый. Но покровитель настаивал, чтобы я сделала отврати­тельную работу.

Битых два часа, перебарывая головную боль, я счи­тала все это вздором и нелепостью, но не могла допу­стить, чтобы спицы вели мои руки, а не наоборот. Сде­лать что-нибудь не то способен каждый, зачем надо было просить об этом меня? Потому что он знал – я одержима страстью к геометрической четкости и к со­вершенству.

Но вот внезапно это произошло – спицы замерли, я ощутила внутри себя некую огромную пустоту, тотчас заполнившуюся теплым, любящим, душистым, друже­любным присутствием. И все вокруг преобразилось, и мне захотелось говорить такое, на что в обычном сво­ем состоянии я никогда бы не решилась. Нет, я остава­лась прежней, хотя – допустим такой парадокс – уже не была тем человеком, в оболочке которого привыкла жить столько лет.

И вот, во всеоружии собственного опыта, я могу «видеть», что произошло в тот вечер: душа Афины сле­довала звукам музыки, тогда как тело ее двигалось в противоположном направлении. По прошествии некоторого времени душа отделилась от тела, и в открывше­еся пространство наконец смогла проникнуть Мать.

Вернее – там появилась искорка Матери. Древняя, но выглядящая юной. Мудрая, но не всемогущая. Осо­бенная, но лишенная всякой спеси. Изменилось вос­приятие мира, и она обрела способность видеть то же, что различала когда-то в детстве – параллельные все­ленные людей этого мира. В такие мгновения мы можем видеть не только физические оболочки людей, но и их чувства. Говорят – и я верю этому, – таким свойством обладают и кошки.

Между миром вещественным и миром духовным су­ществует нечто вроде занавеса, меняющего свой цвет, плотность, освещенность. Мистики называют его «ау­рой». Когда этот покров снят, все становится простым: аура рассказывает обо всем, что происходит. Случись мне в тот вечер быть у Афины, она видела бы вокруг моего тела лиловое свечение с несколькими больши­ми желтыми пятнами. И это значило бы, что впереди у меня еще долгий путь и что я еще не выполнила предна­значенное мне на этом свете.

Есть еще и то, что люди называют «призраками». Это – случай с матерью' той молоденькой актрисы, единственный, впрочем, случай, где судьба должна была быть изменена. Я почти убеждена в том, что девушка еще до того, как задала свой вопрос, знала – мать нахо­дится рядом с нею. Единственное, что удивило ее, – это история с кошельком.

И все гости Афины, прежде чем начать этот танец поперек ритма и такта, испытывали смущение. Почему? Потому что привыкли «все делать как следует». Никому не нравятся промахи и ошибки, особенно когда мы сами сознаем, что дали маху. Никому – и Афина здесь не исключение: ей тоже нелегко далось предложение, идущее вразрез со всем, что она любила.

Я очень рада, что в тот миг победа осталась за Ма­терью. Один спасся от рака, другой определил наконец истинную природу своей сексуальности, третий сможет теперь выбросить снотворные таблетки. И все это по­тому, что Афина сломала привычный ритм, ударив по тормозам в тот миг, когда неслась на предельной скоро­сти. И все перевернула вверх дном.

Вернусь к моему вязанию: я пользовалась этим за­нятием еще какое-то время – пока не научилась вызы­вать у себя это присутствие, не прибегая ни к каким уловкам. Я узнала его и привыкла к нему. То же самое произошло и с Афиной – как только мы узнаем, где находятся Врата Восприятия, уже не составляет труда отворить их. Надо лишь привыкнуть к нашему «стран­ному» поведению.

Остается добавить, что вязать я стала быстрее и луч­ше, точно так же, как и в танце Афины – после того, как она сломала барьеры, – прибавилось и души, и грации.

Андреа Мак-Кейн, актриса

Мало сказать, что история эта получила широкую огласку, – она распространя­лась, как лесной пожар. В свободные от репетиций и спектаклей часы все мы набивались в дом Афины, при­водя с собой друзей. Она вновь заставила нас танцевать, не слушая ритма, не попадая в такт, словно нуждалась в коллективной энергии, чтобы встретиться с Айя-Со­фией. Сын ее и в этот раз был здесь, и я наблюдала за ним. Когда он сел на диван, музыка оборвалась и начал­ся транс.

Затем последовали вопросы. Как и следовало ожи­дать, первые три касались любви – будет ли он жить со мной, любит ли она меня, не изменяет ли он мне. Афина хранила молчание. Задавшая четвертый безответный вопрос продолжала допытываться:

– Ну, так как все-таки – изменяет он мне или нет?

– Я – Айя-София, мировая мудрость. Я сотворила мир с помощью одной лишь Любви. Я – начало начал, а до меня не было ничего, кроме хаоса.

А потому, если кто-нибудь из вас хочет управлять силами, победившими и преодолевшими хаос, не обра­щайтесь к Айя-Софии с вопросами. Для меня любовь заполняет все. Она не может быть желанной – потому что несет в самой себе свой конец. Не может предать, ибо не связана с обладанием. Не может быть удержана, ибо, подобно реке, преодолеет все препоны. Тому, кто желает властвовать над любовью, придется перекрыть источ­ник, питающий ее, и в этом случае пусть не сетует он, что вода, которую удастся ему собрать, будет гнилой.

Она обвела взглядом всех присутствующих – боль­шая их часть была здесь впервые – и начала пере­числять то, что прочла у них в глазах: страх болезней, проблемы на работе, нелады с детьми, сексуальность, нереализованные возможности, невостребованные спо­собности. Помню, как она обратилась к женщине лет тридцати:

– Твой отец вдалбливал тебе, как должны идти дела, как должна вести себя женщина. Ты всегда жила наперекор своим мечтам и никогда не проявляла свое «хочу». Оно заменялось «нужно», «должно» или ожида­нием. Но ведь ты прекрасно поешь. Год занятий – и ты сможешь переменить свою судьбу.