Ведьма с Портобелло

– Но я еще не закончила.

– Как-нибудь в следующий раз.

Такая реакция режиссера всех несколько смутила. Отогнав первоначальные сомнения, я подумала, что нам вроде бы понравилось занятие Афины. Мы такого раньше не видали – это не то что изображать предме­ты или людей, представлять свечу или яблоко, сидеть в кругу, взявшись за руки, притворяясь, что исполняешь священный ритуал. Это был какой-то абсурд, и просто нам хотелось знать, как далеко он может зайти.

Афина – лицо ее было совершенно бесстрастно – наклонилась за своей сумкой. В этот миг из партера до­несся чей-то возглас:

– Изумительно!

Это оказался Хирон, пришедший вместе с Афиной. Режиссер побаивался журналиста – у него были об­ширные связи в различных изданиях и приятели среди театральных критиков.

– Вы перестали быть личностями и превратились в носителей голой идеи! Очень жаль, что у вас – репети­ция, но ты не горюй, Афина, мы найдем другую группу, и я все же узнаю, чем кончается твоя лекция. Это я беру на себя.

Я еще помнила свет, скользивший по моему телу и потом замерший на пупке. Кто же все-таки эта женщи­на? Интересно, испытывали ли мои коллеги те же ощу­щения, что и я?

– Минуточку, – сказал режиссер, оглядывая удив­ленные лица своих актеров. – Может, мы все же сдви­нем немного репетицию и…

– Не надо. Я должен немедленно ехать в редакцию и писать про эту женщину. Вы делайте то же, что и всегда, а вот я нашел потрясающий сюжет.

Если Афину и занимало, чем кончится этот спор, то виду она не показала. Спустилась со сцены, подошла к Хирону. Когда они покинули зал, мы все обступили ре­жиссера, спрашивая, зачем же он так вел себя?

– При всем моем уважении к Афине, должен ска­зать, что наш разговор о сексе – помните, тогда, в ре­сторане? – был куда интересней, чем все эти глупо­сти, которыми мы тут занимались. Помните, она вдруг надолго замолчала? Она просто не знала, как продол­жить!

– А у меня были очень странные ощущения, – ска­зал один из актеров постарше. – Когда она произнесла слово «центр», мне показалось, будто вся моя жизнен­ная сила сосредоточилась в пупке. Никогда раньше по­добного не испытывал.

– Ты… уверен? – спросила актриса, и по тому, как она это спросила, было ясно: те же ощущения посетили и ее.

– Эта женщина похожа на ведьму, – сказал режис­сер, обрывая разговор. – Ну, давайте работать.

Мы начали с растяжек, разогрева, медитации – все, как предписывает учебник. Затем пошли этюды, а затем приступили к читке новой пьесы. Постепенно присутствие Афины стало тускнеть и блекнуть, и все стало таким, как всегда, – театром, ритуалом, создан­ным тысячелетия назад, где мы привычно притворя­лись другими.

Но это было всего лишь представлением. Другой была Афина, и я твердо решила, что непременно уви­жусь с нею снова. Не последнюю роль в этом сыграли слова режиссера.

Хирон Райан, журналист

Сам того не замечая, я со­вершал те же самые действия, которые Афина предлага­ла актерам, то есть выполнял все ее требования – с той лишь разницей, что глаза не закрывал и следил за проис­ходящим на сцене. В тот миг, когда она произнесла: «Обо­значьте движение!», я положил руки на живот и, к своему несказанному удивлению, увидел, что все, включая режис­сера, сделали то же самое. Что бы это могло значить?

В тот день мне надлежало сочинить скучнейшую статью – настоящее упражнение на усидчивость! – о пребывании лидера одной страны в Великобритании. В паузах для развлечения стал спрашивать коллег, ка­кое движение они сделают, если я попрошу обозначить «центр»? Большая часть отшучивалась, говоря что-ни­будь о политических партиях. Один приложил ладонь к сердцу. Другой ткнул пальцем вниз, к центру земли. И никто – решительно никто! – не воспринял пупок как центр чего-либо.

В конце концов один из тех, с кем мне удалось по­говорить с тот день, объяснил мне кое-что.

Вернувшись домой, Андреа приняла душ, накрыла на стол и поджидала меня к ужину. Откупорила бутыл­ку очень дорогого вина, разлила его по бокалам, про­тянула мне один:

– Ну и как прошел вчерашний ужин?

Как долго способен человек уживаться с ложью? Мне не хотелось терять женщину, сидевшую передо мной, – в трудные минуты, когда я чувствовал, что совершенно неспособен найти хоть какой-то смысл в своей жизни, она неизменно оказывалась рядом. Я любил ее, но в том безумном мире, в пучину которого я, сам того не зная, погружался, сердце мое отдалялось от нее, ибо я пытался примениться к тому, что, быть может, знал, но принять не мог: славы одного из партнеров хватит и на второго.

И поскольку всегда предпочитал синицу в руке, то постарался представить случай в ресторане как нечто совершенно незначительное. Тем более что там и вправ­ду совершенно ничего не было, если не считать, что мы прочли друг другу строки арабского поэта, сильно на­страдавшегося из-за любви.

– Афина – человек трудный и неуживчивый. Андреа рассмеялась:

– Именно поэтому она должна быть безумно при­тягательна для мужчин: она пробуждает инстинкт защитника, живущий в каждом из вас, но остающийся невостребованным.

Лучше бы, конечно, сменить тему. Я всегда был убежден, что женщины обладают сверхъестественной способностью знать, что происходит в душе мужчины. Все они – ведьмы.

– Я собираю материал по поводу того, что было вче­ра в театре. Ты, может быть, не знаешь, но я сидел с от­крытыми глазами.

– При твоей профессии иначе нельзя. Ты будешь говорить о моментах, в которые ведут себя схожим об­разом. Мы много обсуждали это вчера в баре, после ре­петиции.

– Знакомый историк рассказал мне, что в одном древ­негреческом храме, где предсказывали будущее (храм Аполлона в Дельфах. – Прим. ред.), стоял кусок мрамора, называвшийся «пуп». По тогдашним представлениям, именно там находился центр планеты. Я порылся в га­зетных подшивках и обнаружил вот что: в иорданском городе Петра есть еще один «конический пуп», симво­лизирующий уже центр всего Мироздания. И первый – в Дельфах, – и второй пытаются обозначить ось, через которую проходит энергия мира, – иными словами, сде­лать зримым то, что принято считать невидимым. Иеру­салим тоже называют «пуп земли», так же, как некий остров в Тихом океане, и еще какое-то место – я забыл где, потому что никогда не соотносил одно с другим.

– Танец!

– Что?

– Нет, ничего.

– Я понял, о чем ты говоришь: о восточных танцах живота, самых древних из всех, о которых есть упоми­нания. Ты не хотела говорить, потому что я рассказы­вал тебе, как в Трансильвании видел танец Афины. Она была одета, но…

– …но движение начиналось с пупка, а потом рас­пространялось по всему телу.

Андреа была права.

В самом деле, лучше сменить тему, поговорить о теа­тре, о том, как тошнит иногда от журналистики, потом немного выпить и, когда за окном польет дождь, завер­шить вечер в постели. …Я заметил, что в миг оргазма тело Андреа вращается, будто на невидимой оси, про­ходящей через пупок. Я видел это сотни раз, но раньше никогда не обращал на это внимания.

Антуан Локадур, историк

Надо полагать, Хирон силь­но потратился на звонки во Францию, прося достать все материалы до конца недели и особенно напирая на эту историю с пупком – мне лично она казалась весьма неромантической и совершенно неинтересной. Однако англичане видят мир иначе, нежели мы, французы, а потому я счел за благо вопросов не задавать и собрать все, что говорит по этому поводу наука.

Тут же стало ясно, что уже имеющихся историче­ских сведений недостаточно: я заметил совпадения раз­личных древних цивилизаций в этом вопросе и, более того, – употребление одного и того же слова для опре­деления мест, считавшихся священными. Прежде я ни­когда не обращал на это внимания, а теперь заинтересовался. Обнаружив закономерность в этих совпадениях, я начал поиски дополнительных материалов, способных пролить свет на поведение человека и его верования.

Первое и наиболее логичное объяснение – через пуповину к нам поступают питательные вещества, и от­того пуп следует считать центром жизни – было тот­час отброшено. Психолог объяснил мне, что эта теория лишена всякого смысла, ибо, поскольку пуповина неиз­менно перерезается, центральным становится именно мотив отделения, а более значительными символами делаются мозг или сердце.

Давно замечено, что, когда мы чем-то увлечены, ка­жется, будто все вокруг так или иначе соотносится с предметом нашего интереса (мистики называют это яв­ление «знаками», скептики – «совпадением», психоло­ги – «ассоциативной доминантой», а термин, употре­бляемый историками, мне еще предстоит определить). Так вот, однажды вечером моя дочь – девочка-под­росток – появилась дома с проколотым пупком, то есть – с пирсингом.

– Зачем ты это сделала?

– А мне нравится.

Что ж, объяснение звучало более чем естественно даже для ученого-историка, стремящегося во всем най­ти мотив или причину. Войдя в комнату дочери, я уви­дел на стене плакат, изображавший ее любимую поп-певицу – разумеется, тоже с голым животом, и пупок тоже казался центром Вселенной.

Я позвонил Хирону узнать, почему же он так за­интересован этим. И тогда он рассказал мне о проис­ходившем в театре, о том, как люди спонтанно и самым неожиданным образом отреагировали на приказ. Отча­явшись добиться толку от дочери, я решил проконсуль­тироваться у специалистов.

Проблема эта никого не интересовала, но вот слу­чай свел меня с индийским психологом Франсуа Шеп­кой (имя и национальность изменены по просьбе самого ученого. – Прим. ред.), коренным образом пересматри­вавшим бытующие методики лечения. По его мнению, метод возвращения в детство как средство исцеления душевных травм совершенно неэффективен – многие проблемы, уже решенные самой жизнью, возвращают­ся в своей первозданной силе, и взрослые люди снова винят в своих фрустрациях и поражениях родителей. Шепка вел ожесточенную полемику с французскими психоаналитиками, и разговор на такую нелепую тему, как пупок, насколько я мог судить, развлекал и успока­ивал его.

Он-то и рассказал мне, что по теории Карла Густава Юнга, одного из крупнейших в истории психоаналити­ков, все мы пьем из одного источника. Он называл его «Душа Мира». Хотя все мы пытаемся быть независимы­ми, часть памяти у каждого из нас – общая для всех. И все мы ищем идеал в красоте, в танце, в Божестве, в музыке.