Ведьма с Портобелло

– Еще как можешь! Сколько раз я испытывал страх! И все равно – когда надо было, шел вперед, отвечал на любой вызов.

Я и сам был взвинчен и взволнован. Снова наполнил бокалы. Официант ежеминутно подходил справиться, что мы будем есть, а я всякий раз отвечал, что заказ сде­лаем попозже.

Путано и сбивчиво я говорил обо всем, что приходило в голову, Афина вежливо слушала, но было видно– она пребывает где-то очень далеко, в темной вселенной, на­селенной призраками и фантазмами. Потом вдруг снова рассказала о женщине из Шотландии и о ее советах. Я усо­мнился в том, можно ли учить тому, чего не знаешь сам.

– Разве тебя кто-нибудь учил любить? – был ее ответ. Неужели она читает мои мысли?

– Нет, не учил. Но ты, как и всякий человек, оказал­ся способен постичь эту науку. Как? Да никак. Ты пове­рил. Поверил и, следовательно, полюбил.

– Афина…

Я запнулся, но все же сумел окончить фразу, хоть и собирался произнести нечто совсем иное.

– …наверно, пора выбрать, что мы будем есть.

Я понял, что еще не готов говорить о том, что пере­ворачивало мне душу. Подозвал официанта, заказал всякой всячины – чем дольше будем мы ужинать, тем лучше – и еще одну бутылку вина.

– Какой ты странный… Ты что – обиделся на мои слова о ненужности книг? Поступай, как знаешь, я не собираюсь менять твой мир.

За несколько секунд до этого я как раз подумал об этом.

– Афина, мне нужно поговорить о том, что было в том баре в Сибиу, помнишь? Звучала цыганская музыка…

– Не в баре, а в ресторане.

– Ну да. Сегодня мы говорим о книгах, которые ска­пливаются и занимают место. Может быть, ты и права. Есть нечто такое, чем я хочу поделиться с той минуты, как увидел тебя в танце… С каждым днем это «нечто» становится все тяжелее.

– Не понимаю, о чем ты.

– Отлично понимаешь. Я говорю о любви, которую всеми силами пытаюсь уничтожить – раньше, чем она проявится. Мне хотелось бы, чтобы ты приняла ее; это то немногое, что есть во мне от меня самого и чем я не обладаю. Она не вся принадлежит тебе, потому что в моей жизни есть и другой человек. Но я был бы счаст­лив, если бы ты могла как-то принять ее.

Твой соотечественник, арабский поэт Халиль Джи­бран сказал: «хорошо давать, когда просят, но сто­крат лучше –  все вверить тому, кто не просил ничего». Если бы я не сказал сегодня вечером всего, что сказал, то оставался бы лишь наблюдателем, свидетелем всего происходящего – но не участником жизни.

Произнеся все это, я вздохнул с облегчением: вино помогло мне раскрепоститься.

Афина допила свой бокал; я сделал то же. Появился официант с подносом, принялся рассказывать о зака­занных нами блюдах, об их особенностях, ингредиен­тах, способах приготовления. Он говорил, а мы смотре­ли друг другу прямо в глаза – Андреа говорила, что для Афины, которая так же вела себя в первую их встречу, это способ смутить собеседника.

Молчание становилось гнетущим. Я уже видел, как она поднимается из-за стола, сказав что-нибудь о своем пре­словутом друге из Скотланд-Ярда или что, мол, ей очень лестно, но нужно готовиться к завтрашним занятиям.

– «А разве существует на свете такое, что можно сохранить? Все, чем владеем, когда-нибудь будет у насвзято. Деревья отдают свои плоды, ибо, сохраняя их, положили бы предел своему бытию».

Голос ее, от вина звучавший низко и прерывисто, сковал молчанием все вокруг нас.

– «И больше заслуги – не у того, кто предлагает, но у того, кто принимает, не чувствуя себя в долгу. Мало дает делящийся лишь вещественным, и много – отда­ющий самого себя».

Она отпила еще немного вина. Я сделал то же. Теперь мне не надо было спрашивать, принят ли мой дар или отвергнут. И на душе стало легче.

– Наверное, ты права. Подарю их публичной библио­теке, а дома оставлю только несколько штук – те, кото­рые наверняка буду перечитывать.

– Ты в самом деле хочешь поговорить об этом?

– Не хочу. Но я не знаю, как иначе поддержать раз­говор.

– Что ж, тогда отдадим должное здешней кухне. По-моему, это удачная мысль, а?

Нет, я так не считал и хотел бы услышать что-ни­будь другое. И, не решившись возразить, заговорил о библиотеках, книгах, поэтах, горько раскаиваясь в том, что заказал такую прорву еды, – теперь уже мне хоте­лось опрометью выскочить из-за стола, ибо я не знал, как продолжать это наше свидание.

Под конец она взяла с меня слово, что я приду в театр на ее первое занятие, – и для меня это было сигналом. Она нуждается во мне, она принимает то, что я бессознательно мечтал предложить ей, впервые увидев в трансильванском ре­сторанчике ее танец, но лишь сегодня вечером смог понять.

Или, как сказала Афина, поверить.

Андреа Мак-Кейн, актриса

Да я виновата! Если бы не я, Афина в то утро не пришла бы в театр, не собрала бы нас, не уложила на сцене прямо на пол и не начала бы с полного расслабления, включающего в себя правильное дыхание и осознание каждой части тела.

«Теперь – мышцы бедер…»

Мы все – хоть и проделывали это упражнение сот­ни раз – повиновались беспрекословно, словно перед нами была богиня, высшее существо, знающее больше, чем мы все вместе взятые. Каждому хотелось узнать, что последует за… «…теперь расслабьте лицевые муску­лы, сделайте глубокий вдох» и т. п.

Неужели она всерьез считала, что учит нас чему-то новому? Мы-то ждали чего-то вроде лекции или се­минара-беседы! Я должна сдерживаться, вернемся в прошлое, расслабимся – и вновь погрузимся в тиши­ну, окончательно сбившую всех нас с толку. Обсуждая потом все это с коллегами, я выяснила: у всех тогда возникло ощущение, что занятие окончено, пора под­няться, оглядеться – однако никто не сделал этого. Мы продолжали лежать, словно бы в состоянии какой-то насильственной медитации, и тянулась она еще пятна­дцать нескончаемых минут.

Потом вновь раздался ее голос:

– У вас было время усомниться во мне. Один или двое выказали нетерпение. Но теперь я попрошу вас только об одном: на счет «три!» поднимитесь – и стань­те иными.

Я не сказала: пусть каждый станет другим челове­ком, или животным, или домом. Старайтесь не делать того, чему научились на театральных курсах, – я не прошу вас быть актерами и проявить свои дарования. Я приказываю вам перестать быть человеческими су­ществами и превратиться во что-то неведомое.

Мы лежали на полу с закрытыми глазами, так что не могли знать, кто как реагирует на эти слова. На этом и строила Афина свой расчет.

– Сейчас я произнесу некие слова, а вы попытае­тесь найти зрительный образ, который будет ассоции­роваться с ними. Помните – вы отравлены расхожи­ми мнениями, и если я скажу «судьба», вы приметесь, должно быть, представлять свою жизнь в будущем. Скажу «красный» – займетесь психоаналитическим толкованием. Я не этого хочу. Нужно, чтобы вы стали другими.

Она даже не могла как следует объяснить, что ей требовалось. Никто не возражал, но, я уверена: потому лишь, что никому не хотелось выглядеть невоспитанным. Но больше ее никогда не пригласят. Да еще и меня упрекнут в наивности – зачем надо было ее разыски­вать и приводить?!

– Итак, первое слово: «священный».

Чтоб не помереть с тоски, я решила подчиниться правилам этой игры и представила мать, любовника, будущих детей, блестящую карьеру.

– Сделайте движение, соответствующее этому слову.

Я скрестила руки на груди, словно обнимая всех ми­лых моему сердцу. Потом уже узнала, что большинство широко раскинули руки, а одна девушка – даже и ноги, словно собралась отдаться невидимому партнеру.

– Расслабьтесь. Забудьте обо всем. Держите глаза закрытыми. Я никого не осуждаю, но по вашим жестам вижу, что вы пытаетесь придать понятию «священный» некую форму. Я не этого просила – я хотела, чтобы вы не пытались определить слово так, как оно бытует в этом мире. Откройте свои каналы, пусть через них уйдет интоксикация действительности. Отрешитесь от всего конкретного, и лишь тогда войдете в тот мир, куда я веду вас.

Последние слова прозвучали с такой непререкаемой властностью, что я почувствовала, как меняется в зале энергия. Голос принадлежал человеку, знающему, куда он нас хочет привести. Это был голос не лектора, а Учи­теля.

– Земля!

Внезапно я поняла, о чем она. Мое воображение теперь уже было ни при чем – я сама стала землей.

– Сделайте движение, которое обозначало бы землю. Я не шевельнулась, превратившись в настил сцены.

– Прекрасно, – сказала Афина. – Все остались не­подвижны. И все впервые испытали одно и то же чув­ство: вместо того чтобы описывать какое-либо понятие, вы сами превратились в него.

Снова на долгие пять минут – так мне показалось – повисла тишина. Мы слегка растерялись, ибо неспособ­ны были понять – то ли наша наставница не знает, как продолжить, то ли не подозревает, как интенсивно мы работаем на репетициях.

– Сейчас я произнесу третье слово. Пауза.

– Центр.

Я почувствовала, как вся моя жизненная энергия устремилась куда-то в область пупка, где словно бы возникло желтоватое свечение. Мне стало страшно от этого: если бы кто-нибудь дотронулся до меня, я бы умерла.

– Обозначьте движением! – выкрикнула она резко.

И я, бессознательно защищаясь, прижала руки к жи­воту.

– Прекрасно. Можете сесть.

Я открыла глаза и различила высоко над головой да­лекие погасшие огни софитов. Потерла ладонями лицо, поднялась, заметив удивление своих товарищей.

– Так это и была лекция? – спросил режиссер.

– Можно назвать лекцией, если вам это нравится.

– Спасибо, что пришли. А теперь – простите, нам пора начинать репетицию.