весело подмигнул ей и улыбнулся какой-то своей мысли. — Ты не бойся, никого не убивал я, девочек не насиловал, не воровал, в общем, чтил закон.
— А в тюрьму в отпуск съездили?
Он опять улыбнулся: — Не совсем. Времена тогда были такие.
— Какие «такие»? — не унималась Юля.
— Ты похлеще прокурора на допросе. — Он опять усмехнулся, достал сигарету и опустил окно. — Был такой закон, в народе «сухой», слыхала? — Он не стал дожидаться от нее подтверждения. — Одним словом, борьба с пьянством, а народ у нас в России не пить не может, вот и изголялись, как могли, и я в том числе. — Он так и не закурил, вертя сигарету в зубах, продолжал рассказывать, не забывая о дороге. — А я ведь учитель математики в средней школе, вернее, был им когда-то в незапамятные времена. По чести сказать, не по мне была работа, да как-то после института не выбирали. Так вот, кое-какое понимание иных химических процессов у меня было, и начал я в своей двушке гнать самогон. В основном для себя, но иной раз и соседи забегали, продавал и им.
— Пока ничего криминального не вижу… — Юля продолжала смотреть в окно и слушала собеседника вполуха. Тихая, неторопливая речь Седого отвлекала от собственных мыслей.
— Это сейчас ничего криминального, а по тем годочкам уже начал зарабатывать себе на статейку. Но все бы ничего, да жил у нас дипломат на седьмом этаже, аккурат подо мной, этот-то всегда мог раздобыть и шампанского, и вина, и водки и иную заморскую гадость, и ничего это ему не стоило и ничем не грозило. Леший занес к этой гниде иностранца в гости, выпив вдоволь, решил наш дипломат удивить иностранца русской диковиной, домашним самогоном. Приперлись они ко мне, ну я, ясное дело, две полушечки им на стол, а эта рожа заграничная мне десятку сует, а десятка, будь она не ладна, такая же иностранная, как и он сам. Год прошел с тех пор, как они ко мне забредали, десятку эту я хранил как сувенир. Куда я ее мог пустить в то время-то? Ну и настучал кто-то из соседей моих, мол, торгую из-под полы алкоголем самодельным, нагрянули орлы в форме, аппарат сразу нашли, я его и не прятал толком, даже подумать не мог, что накроют, десятку тоже обнаружили со всеми вытекающими. Как говорится, наш суд — самый суд в мире, прошел он быстро, без сучка и задоринки, и отправили меня из родного Клина в эту глухомань. Выпустили по амнистии, спасибо власти, что тюрьмы забила кем попало, назад возвращаться смысла не было, квартиру забрали как служебную, учителем мне больше не работать, да и не рвался я в учителя, осел в деревушке, что неподалеку от зоны нашей была. Сейчас за старосту там, и всем плевать на мое прошлое, люди там совсем другие, не такие мелочные, как в городах, о других судят по настоящему, а не по прошлому. — Он, наконец, прикурил, и тут же выщелкнул сигарету за окно. — Пытаюсь отучиться от этой заразы, с сигаретами у нас в деревне туго стало, все совхозы позакрывались, люди окрест в города потянулись, что покрупнее, одни мы, старики, остаемся при своем, некуда нам бежать, да и незачем. — Он бросил взгляд на приборную панель и выругался, вездеход резко затормозил. Тимофей Степанович слетел со своего лежака и шумно упал на пол, Женька каким-то чудом удержалась, но тоже проснулась.
— Что стряслось? — Она грациозно потянулась и посмотрела на Сергея.
— Конь наш непомерно много жрет… — Он открыл дверь и вышел наружу, продолжил объяснять уже там, — возможно, какое-то расстояние придется и пешочком пройти.
Женя выпрыгнула из вездехода и прихватила с собой рюкзак.
— Я готова, лишь бы подальше от этого города.
— Да мы и так уже далеко, почитай, километров сто отмотали, а то и больше. Но пешочком пока рано, есть еще порох в наших пороховницах. — Он достал из багажника большую канистру и с трудом потащил ее к баку. — Так что, Женечка, можешь оставить свой рюкзак и сбегать в лесок на дорожку, ехать будем еще долго, и остановок не предвидится.
…Они ехали до упора, Седого сменял Тимофей Степанович, который управлялся с вездеходом и вовсе профессионально и выжимал из машины максимум. Пару раз они выезжали на какие-то заброшенные дороги и резко ускорялись, местами появлялись следы цивилизации: высоковольтные вышки, домики посреди чащобы, старые и не очень. Они даже миновали целую деревню без единого жителя, с полуразрушенными заборами и домами.
— Староверческая, — со знанием дела сказал Тимофей Степанович, когда они медленно проплывали мимо заброшенных домов, боясь потревожить призраков прошлого. — А может, и вовсе языческая, сгинула еще при царе горохе, даже моя бабка не помнила, кто тут жил, — говорил он шепотом, будто боялся, что его кто-то может услышать.
Потом была опять тайга со всеми ее тайнами и загадками. Ночью они слегка замедлили ход, но продолжали двигаться, каждый из них хотел оказаться как можно дальше от Ежа. Внезапно машина зафыркала и сделала несколько конвульсивных движений, потом вовсе остановилась, дернулась, громко чихнула и затихла.
— Приехали! — без энтузиазма сказал Седой, он открыл пассажирскую дверь, за рулем был Тимофей Степанович, и выбрался наружу, в черноту ночной тайги. Вспыхнул яркий фонарик и зашарил по окружающим деревьям.
— Как это приехали? — Женька с трудом разлепила глаза и непонимающе уставилась на Степаныча.
— Да так, приехали, — он усмехнулся, — горючка кончилась, дальше ножками пойдем. — Он тоже открыл дверь и выбрался в прохладу дикой ночи. Юлька и Женька выскользнули из вездехода, ежась от непривычного холода.
— Почему так холодно? — Юля пыталась нашарить в рюкзаке свой фонарь, но тот почему-то никак не хотел ей попадаться под руку.
— Кто его знает, циклон это или антициклон… — Степаныч весело усмехнулся. — А вообще, в тайге всегда ночью прохладно, вы, поди, в это время уже нежились в теплых спальниках, когда к Ежу-то топали. Теперь вот вкушайте все радости после дневного пекла.
— Долго вкушать не придется. — К ним подошел Сергей. — Степаныч, может, заночуем в вездеходе, а завтра утром выдвинемся?
— Почему бы и нет? — Он огляделся и, не найдя ничего, кроме темноты вокруг, снова посмотрел на напарника. — Куда мы сейчас попрем, только заплутаем. Места мне знакомые, я тут еще в детстве каждую веточку облазил, но ночью леший любит шалить, а с ним лучше не связываться, уведет туда, откуда нет возврата.
— Ты говорил, что и из Ежа выхода нет! — Сергей усмехнулся, глядя на товарища. — А оно вон как обернулось.
— И не говори, — Степаныч потер щетину на подбородке, — не иначе как чудо или везение, ни разу не слышал от бабки, что кому-то удалось уйти от Ежа вот так запросто, а она у меня сведуща была в этих вопросах, ты сам знаешь.
— Знаю, знаю! — отмахнулся Седой.
— Что ты за человек такой, вспомни, как зубик твой она заговорила, а? — Тимофей Степанович бросил окурок под ногу и тут же затоптал его. — Тоже ведь не верил, месяц маялся, да еще меня просил пассатижами его тебе вынуть, было?
— Не заводись, все помню, и за зуб до сих пор благодарен и верю всем рассказам про Еж, только смотрю на все со своей точки зрения. Но я рад, что Ежу наше мяско показалось жестковатым и он отпустил нас.
— Все те шутки шутить! — Степаныч махнул рукой и, кряхтя, взобрался в вездеход. — До завтра, я спать. — Он не стал даже расправлять спальник, просто улегся на широкий пол вездехода, подоткнул руки под голову и сделал вид, что спит уже битый час. Остальных не надо было уговаривать, день был длинный, и сон буквально валил их с ног. Минут через пять их маленькая группка погрузилась в тихое, глубокое забытье, и лишь Степаныч изредка похрапывал, нарушая тишину.
Первой по обыкновению проснулась Юлька. Ей мнилось что-то бредовое, и оттого сон был беспокойный. Вначале она бежала по тайге и ее преследовал огромный волк, как в сказках, что читают на ночь непослушным детям. Потом она повстречала Мишу, все хотела его о чем-то спросить, но мысли растекались в голове, как манная каша по тарелке, потом снилось что-то еще, что — она уже не помнила, а потом она проснулась, резко, словно по будильнику. Дышать было тяжело, в наглухо запертом вездеходе почти не осталось воздуха, окна запотели, но было видно, что уже наступило утро. Голова от недостатка
