противоборствующих сил осталась позади, как сброшенная кожа.
Я заново учился ходить, нагибаться, поднимать руки, она помогала мне, и мы вместе смеялись над неудачами и торжествовали победы. Она заставляла меня делать гимнастику; мои мышцы снова наливались силой и суставы обретали подвижность. Однажды я почувствовал в себе достаточно сил, чтобы, как она ни отбивалась, поднять ее и пронести через всю комнату. Тогда-то она и разрешила мне выйти, как будто этого доказательства только и ждала.
Мою одежду она привела в порядок заранее: починила все, что было можно, а что погибло безвозвратно, заменила предметами местного гардероба. Мы очень веселились, когда я облачался в этот составленный из несоединимых вещей туалет.
И вот сейчас я увижу это поселение глубоко во чреве Земли, опять увижу людей — ведь с первого и до последнего дня своих забот обо мне она строго-настрого запретила кому бы то ни было заходить в мою комнату, — опять выйду на свет божий, если только это выражение применимо к темному ущелью.
В ту ночь мы почти не спали, я приставал к моей любимой с расспросами, но, как это обычно бывает, на самом деле все оказалось совершенно не так, как я представлял себе по ее рассказам.
Едва мы ступили за дверь, я оторопел и лишился дара речи. Помнишь, в наши студенческие годы ты вечно таскался на аукционы, где шли с молотка произведения искусства? Мы над тобой подтрунивали, ведь денег на покупку у тебя не было, а ты в ответ только загадочно улыбался. Так вот, теперь я тебя понимаю.
Казалось, мы находились в очень длинном коридоре, стены которого уходили ввысь и были увешаны коврами — афганскими, белуджистанскими, кашмирскими, персидскими. Я ожидал увидеть сизые отвесные скалы, а вместо этого увидел буйство красок, все оттенки красного и синего — алый и цвет морской воды, пурпурный, карминный, а еще желтый и зеленый. И как всегда бывает, когда смотришь на восточные ковры, оттенки менялись, пока мы медленно шагали мимо, в зависимости от того, как падал свет.
Но это были не ковры, а мхи неизвестных у нас видов, происходивших, насколько я знаю ботанику, от синих и красных водорослей. Ведь мхи происходят от водорослей. («Ты еще помнишь родословные таблицы растений?» — вставил я.) Нас учили, что от зеленых водорослей произошли наши обычные мхи, а синие и красные водоросли не дали начала новым видам. Но это ошибка: их потомками была покрыта вся скала, как будто природа хотела богатством красок возместить недостаток света в нашем ущелье. Я понял также, что восточные ткачи именно у этих мхов позаимствовали цвета и рисунки своих ковров, может быть, из мха они делают и краски.
Только хорошенько присмотревшись, можно было заметить, что длинный коридор был без потолка: высоко над головой тянулась полоска света.
У наших ног журчал ручей.
— Мы объясняем детям, — сказала моя любимая, — что далеко-далеко ручей поднимается вверх и снова возвращается к нам. Так им проще, и вдобавок это внушает им глубокое почтение к ручью, что весьма важно: вода должна быть очень чистой, иначе у нас начнутся болезни.
Вода в самом деле была очень чистая, правда, в ручье шевелились водоросли, плавали рыбы, водились и какие-то земноводные, но ведь все они тоже были чистые.
— Стало быть, у вас есть что пить, а как с едой? — спросил я.
— Ну, во-первых, у нас всегда есть мох и рыба, но есть и много чего еще. Видишь там, наверху, ярко- красное пятно, а рядом белое? Там птицы вьют гнезда, мы печем из этих гнезд вкусные пирожки, ты сам не раз ел их.
— Вы можете туда забраться?
— Нет, но они иногда падают сами собой, и одному из наших пришла в голову мысль прикреплять их здесь снова и обучать ручных птиц отклевывать их от скалы. Птиц мы потом выпускаем.
Того, кто это придумал, мы тоже чтим как героя.
А еще в пещерах встречаются растения с вкусными белыми стеблями. Право слово, у нас нет недостатка в еде! Подальше есть место, где скалы плодороднее всего, — там пасется наш скот, сегодня мы там побываем. А здесь, посмотри…
Мы подошли к голой каменной глыбе, в которой была большая выемка со следами, как будто проведенными пальцем.
— Это одна из наших «соляных копей». Здесь больше сотни таких камней, они лежат прямо на поверхности, и все из разных сортов соли, так что мы могли бы целый год есть каждый день одно и то же блюдо, но придавать ему совершенно различный вкус.
Стремясь как можно скорее посвятить меня во все подробности их жизни, она наскребла щепотку соли и дала мне попробовать.
— К тому же мы можем варить пищу в воде, которая капает с мхов, и каждый сорт мха дает свой особый вкус и аромат.
— Дай-ка мне спокойно посмотреть, — перебил я ее. — Слишком много всего сразу.
Я приласкал ее — не помню как, — и она, нисколько не обидевшись и не огорчившись, замолчала.
Наконец-то я увидел снаружи наш дом, собственно, это был не дом, а плотная беседка из живого дерева, каждая стена — циновка, сплетенная из растущих лиан, и, присмотревшись, я увидел, что все это были ответвления одного ствола, который сползал по отвесной скале с головокружительной высоты; их рост умело направлялся человеческой рукой, придавшей им форму дома. Я знал по опыту, что лианы могут расти неограниченно, в джунглях можно часами идти вдоль ствола и ему конца не видно, а что же говорить о лиане, которая растет сверху вниз, ведь это облегчает движение сока! Корень находился не внизу, в земле, а вверху, дом, можно сказать, висел в воздухе, и как у нас шпалерные деревья растут, повинуясь замыслу садовника, так и здесь лианы в своей рабской покорности человеку росли, оставляя проемы для окон и дверей и даже для дымовой трубы.
Моя спутница решилась вновь заговорить:
— Если мы находим новый побег, мы плетем из него — а тогда дерево еще мягкое и гибкое — совсем маленький домик и оставляем его расти. Но, конечно, чтобы сплести его так, требуется большое умение.
Я не мог не задать вопрос:
— А не станет он чересчур велик?
— Нет, когда он достигает нужного размера, мы подрезаем корень сверху, и дом перестает расти. Только храм растет все время, его корень мы не подрезаем.
Теперь мы медленно шли ущельем вверх по течению ручья; тропка была такая узкая, что мы не везде могли идти рядом, а иногда для тропки вообще не хватало места, и она перебиралась на другой берег. Ручей тек с журчаньем, гулко отдававшимся от скал, и кое-где клокотал, как водопад; мы ступали то по поляне из мха, то под навесом из мха, то сквозь пещеру из мха. В пещерах голос ручья слышался не так громко, и мы присаживались отдохнуть.
Но вот стены немного раздвинулись, и я увидел еще один такой же домик, и навстречу нам вышли люди. Кончилось пассивное созерцание, я старался показать, как я крепок и силен, и моя спутница получала удовольствие от каждого моего шага и от каждого взгляда, каким оценивали меня ее соплеменники, а они — мы постепенно прошли всю обитаемую часть ущелья и со многими говорили, — они радовались и восхищались с такой теплотой и участием, как будто единственная дочь представляла им своего жениха или как будто их родной сын вернулся домой после долгой отлучки.
Старики осматривали меня со всех сторон и хлопали по плечу, женщины бережно прикасались, как к священной реликвии, мужчины в расцвете лет подходили с приветственно протянутой рукой, показывая, что признают меня за своего, дети бросали свои игры и окружали нас, визжа от восторга. А моя спутница говорила с каждым, со всеми одинаково — оживленно и быстро, так быстро, что я ее не понимал, хотя было ясно, что речь идет обо мне.
Так бодро и сердечно вели себя эти люди, что и само ущелье больше не казалось темным и угрюмым.
Побывали мы и в храме. Это было гигантское строение, или, вернее, гигантское растение, оно
