— Что Вам здесь нужно? Здесь и сейчас?
К Мартло вернулась беззлобная насмешливость.
— Каждый развлекается по-своему, — заявил он. — Муха понимает веселье не так, как паук. А веселье в моем понимании — пожать Вам руку, хорошо посидеть с парнем, сажавшим меня столько раз, что я сбился со счета. Но это ерунда — хохма будет, когда мы с Вами выйдем под ручку на сцену, и Вы сообщите всем, что я воскрес.
— Вот так? — заметил благопристойный мистер Фосдайк.
— А? — не понял Тим. — Как — «вот так»?
— Вы не можете выйти на сцену в этой одежде, Мартло. Вы себя в зеркале видели? Знаете, на кого Вы похожи? Пора проявить почтение, любезный.
— Верно, — сухо ответил Тим. — Пора проявить почтение ко мне. Пойду как есть — не успел заглянуть к личному портному за выходным костюмом.
— Мартло, — поторопил сэр Уильям. — Время уходит. Меня ждут на сцене.
— Идем, я с Вами, — Тим направился к выходу.
Не скрывая торжества, сэр Уильям сыграл козырную карту. В его руке возникла чековая книжка.
— Нет. Вы не пойдете. Вместо этого…
Огромный кулак, стремительно несущийся к его лицу, заставил Рамбольда отшатнуться. Кулак, однако, изменил курс и раскрылся. Целью оказалась не особа сэра Уильяма, но чековая книжка.
— Вместо этого я Вас пошлю! — Тим Мартло швырнул книжку на пол. — Катитесь к дьяволу со своими деньгами! Думали, они мне нужны?
Сэр Уильям взглянул ему в глаза и осмелился произнести:
— Да, я так думал.
— Гнилые Ваши мыслишки, как и раньше, сэр Уильям Рамбольд. Говорят, дерьмо не тонет. Прирастили приставку к имени во время войны, а вот о манерах не позаботились. Война меняет тех, кто может измениться. А горбатых могила исправит.
Неожиданно сэр Уильям проникся теплотой к этому человеку, отринувшему деньги, когда те сами шли к нему в руки.
— Она изменила Вас, — голос промышленника был полон восхищения, без малейшего намека на лесть.
— Неужто? — протянул Тим. — По сравнению с чем?
— Ну… — сэр Уильям смутился. — По сравнению с тем, кем Вы были.
— Кем я был? — настаивал Тим. — Давайте, облегчите душу. Что бы Вы сказали обо мне тогда?
Сэр Уильям не сдал позиции.
— Я бы охарактеризовал Вас, как опустившегося пьяницу и тунеядца, который ни дня жизни не посвятил честному труду, — по мнению оратора, безупречно правдиво и отвратительно грубо.
Тим, к его изумлению, ответил восхищенным взглядом.
— Красавец! А Вы не трус. Да, точно. Опустившийся пьяница и тунеядец. А теперь, когда я вернулся?
— Вы были бесподобны на войне, Мартло.
— Первое, что я сделал на гражданке — вусмерть нализался. Гражданка и выпивка в моем сознании идут рука об руку.
— Это пройдет, — обнадежил сэр Уильям. Печаль, сменившая в словах Мартло браваду, несколько озадачила его.
— Может быть, — допустил Тим. — Но только может быть. Я бы на это не рассчитывал. Не тогда, когда есть возможности гораздо большие. Так что, глядя на меня сейчас, Вы по-прежнему будете утверждать, что я изменился?
Утверждать подобного сэр Уильям не мог.
— Но Вы возьмете себя в руки. Вы вспомните…
— Я вспомню вкус пива, — яростно оборвал его Тим. — Нет, до сих пор мне шанса не выпадало, и вот, он появился, и бог свидетель — я его не упущу.
Внимание сэра Уильяма обострилось до предела. Если вопрос не в деньгах, какое же возмутительное требование ему сейчас предъявят? Тем временем Тим продолжал:
— Сегодня я грязный, пьяный бродяга, и только. Да, пьяный, когда есть, что выпить, и страждущий, когда выпить нечего. Таков живой Тим Мартло. Мертвый Тим Мартло — это другое. Это человек, чье имя выбито золотыми буквами в сухой столовой. Сухой! Господи, вот потеха! Он тот, кого весь Колдерсайд чтит ныне, и присно, и во веки веков, аминь. И ни к чему рушить эту благодать попытками меня переделать. Я мертв. Я останусь мертвым, — он взял паузу, смакуя произведенный эффект.
Сэр Уильям наклонился за лежащей на полу чековой книжкой.
— Не надо, — резко бросил Тим. — Вы все еще не взяли в толк, что я пришел не за деньгами. Первое, что привело меня сюда — забава. Дюже хотелось показаться вам и понаблюдать за выражениями лиц. И я поразвлекся, — в его голосе зазвучала угроза. — Другая причина — не веселье, а вот что, — Долли вскрикнула, когда он схватил ее за руку и выдернул из облюбованного ею темного угла. Мартло настойчиво встряхнул девушку. — Ты сочиняла про меня сказки. Наслышан. Легко узнавать новости, когда сидишь тихо и позволяешь болтать другим. Явилась сюда плести небылицы. Я проследил за тобой. Все это — правда?
— Нет, — Долли принялась хватать воздух ртом.
— Я имею в виду, — наседал он, — то, что ты наговорила о себе и обо мне. Это ложь?
Ее ответ прозвучал, как эхо.
— Ложь, — он отпустил ее. — Да уж, как трудно было заметить, что я впервые имею удовольствие видеть тебя. Довольно, — Тим вежливо открыл дверь на сцену. — Надеюсь, Вы не опоздали из-за меня, сэр.
Сэр Уильям и секретарь уставились, как заколдованные, на Долли, предприимчивую особу, так искусно обведшую их вокруг пальца.
— Повторяю, не опоздайте из-за меня, — позвал Тим. Дверь распахнулась настежь.
Рамбольд придержал Фосдайка, вознамерившегося, очевидно, нарушить личную неприкосновенность Долли.
— Это можно отложить, — сказал он. — А вот этого откладывать нельзя, — он протянул Мартло руку. — Это от чистого сердца, окажите мне честь.
После рукопожатия Рамбольд направился к двери. Фосдайк с заметками бросился вдогонку.
— Ваша речь, сэр.
Сэр Уильям в гневе обернулся.
— Милейший, Вы оглохли? Эта дрянь никуда не годится. Я обязан восстановить справедливость для Мартло.
Рамбольд двинулся на сцену. Фосдайк выскользнул следом.
Тим Мартло расположился за столом и извлек из кармана бутылку. Он уже сжал зубы на пробке, когда ощутил легкое прикосновение к руке.
— Забыл про тебя.
Бутылка отправилась обратно.
— А вот мне тебя трудновато будет забыть, — пожаловалась Долли.
Он сжал ее ладонь.
— Но ты забудешь меня, девочка. Тим Мартло мертв, и его золотое имя не запятнает никто, вроде тебя. Ты всему Колдерсайду наплела, что родила от меня, а ведь я тебя до сегодняшнего вечера в глаза не видел.
— Да, но ты все не так понял, — Долли заливалась слезами. — У меня нет ребенка. Если бы понадобилось предъявить, я бы одолжила чужого.
— Что? Нет ребенка? Ты провела старого Рамбольда? — в его голосе смешались задор и искреннее восхищение ее дерзостью. С ребенком это было бы неплохой аферой, без такового одаренность девушки выросла в сознании Мартло до гениальности.
— Он дал мне бумагу, — гордо подавляя слезы, Долли протянула ему свою богатую добычу.
