просчеты фашистской партии Италии и «легкомысленное правление» Муссолини. Но Гитлер и его окружение не делали из этих докладов никаких выводов.
В точности то же самое повторилось и незадолго до катастрофы в Румынии в августе 1944 года. В те дни послом в Бухаресте был Манфред фон Киллингер, выходец из СА, и он наперекор донесениям от управления МИЛ (абвер к тому времени был переведен в РСХА) докладывал, что не может быть и речи о каком-либо ослаблении позиций маршала Антонеску, что «фронт прочен» и эвакуация румынских немцев не нужна. В то же время информация из разведцентра в Бухаресте позволила бы немецкому командованию и руководству спланировать заранее широкие оборонительные мероприятия. Но эти донесения и предупреждения выбрасывались на ветер[269].
В марте 1943 г. Канарис дал понять правительству Швейцарии, что Гитлер собирается подчинить эту традиционно нейтральную страну своей власти. Не в первый раз нависал над конфедерацией дамоклов меч войны. Уже осенью 1940 г. командование сухопутных войск задумало и в деталях проработало оперативные планы войны с Швейцарией. Независимо от этого летом 1940 г. офицер штаба 1 й армии генерала фон Витцлебена некто майор Бодо Циммерманн разработал оперативный план, который был случайно найден в 1960 г. в Национальном архиве США и в 1961 г. опубликован в швейцарском журнале «Альгемайне милитерцайтшрифт». По этому плану немецкие войска должны были нанести главный удар через северо- западную границу, через Берн в тыл и центр второй швейцарской оборонительной системы южнее реки Аре, по линии Цюрхерзее — Цюрих — Баден. Однако от этих планов вскоре отказались, поскольку основные немецкие штабы уже были заняты развертыванием войск против Советского Союза. Два года спустя, осенью 1942 г., Риббентроп запросил у германского посольства в Берне, на какой срок Швейцария может быть обеспечена продовольствием и сырьем. Посланник доложил, опираясь на сведения абвера, что благодаря предусмотрительной экономической политике Швейцария накопила столько продовольственных и сырьевых ресурсов, что она способна оборонять свой так называемый Национальный редут в течение двух лет. Тогда же советник нашего посольства в Берне Теодор Кордт поведал шефу абвера о готовности швейцарцев к сопротивлению, а тот подчеркнул все это очень настойчиво в своем докладе ОКВ. Многие считают, что именно объединенные усилия посольства и абвера помогли отвлечь Гитлера от планов покорения Швейцарской Конфедерации. Незадолго до своего ухода из абвера Канарис в последний приезд в Берн выразил Кордту свое удовлетворение их совместным успехом.
Гитлер отказался от нападения на Швейцарию, конечно, и по другим соображениям. С тех пор, как главнокомандующий армией Конфедерации генерал Гисан создал и укрепил так называемый «Альпийский редут», превратив его в «устрашающую» систему обороны, молниеносный удар немцев становился невозможным без тяжелых потерь. И Гитлер должен был признаться самому себе, что захват разгромленной и потому бесполезной Швейцарии не оправдывал серьезных потерь, которые пришлось бы понести для достижения этой цели.
Что же касается предупреждения, которое Канарис сделал швейцарскому правительству в марте 1943 г., то следует думать, что это дало определенным кругам повод считать предательское поведение «сумеречного» шефа абвера доказанным уже хотя бы потому, что он утаил предательство генерала (тогда еще полковника) Остера, сообщившего Голландии о предстоящем вторжении немецких войск. Об этом предательстве Остера мы уже говорили, и здесь мы лишь повторим: «Канарис не отвечает лично за этот проступок Остера, он о нем не знал и впоследствии не одобрял»[270]. На самом же деле действия адмирала были направлены на то, чтобы удержать фюрера от новых неудач.
После всех наших выкладок вряд ли у кого-либо, кто хочет быть серьезно воспринятым, сложится убеждение, будто шеф германской военной разведки адмирал Канарис предал своих сражающихся товарищей. «Он отнюдь не принадлежал к числу тех крупных предателей, к каким его сегодня причисляют; он никогда не передавал врагам какой-либо информации о военных планах и намерениях Германии»[271]. Эти слова, сказанные «человеком из другого лагеря», а именно сотрудником СД Вильгельмом Хагеном (он же д-р Вилли Хёттль), заставляют задуматься. Сам ход событий не дает вчерашним непоколебимым приверженцам и последователям Гитлера возможности списать итоги войны на «предательство».
Глава 15
Конец военной разведки
В одном из писем (от 17 декабря 1949 г.) полковнику в отставке Отто Вагнеру уполномоченный рейха в Дании в годы войны доктор Вернер Бест пишет: «Канарис никогда не выдвигал каких-либо политических целей против авторитарного государства. Он мог бы и в этом государстве (даже при Гитлере), по крайней мере до 1941 г., обрести обширные властные полномочия, чтобы использовать их так, как считал правильным. Его борьба «на две стороны» — против Гиммлера и Гейдриха — была борьбой за национал-социалистическое государство, но не борьбой против него. Когда Канариса изображают как человека, который-де все знал заранее, который «всегда был против» и который вообще «сидел в центре паутины огромного заговора», то это — обычная струя западной сенсационной литературы, но только с обратным знаком. Действительность же была намного проще и приличнее. Способный, верный долгу и любящий родину офицер оказался на важном посту, старался выполнять свою работу как можно лучше, вступил в обусловленную системой конкурентную борьбу с другой могущественной организацией, и, вынужденный во все большей мере выступать против серьезных ошибок высшего руководства, он считал, однако, своим долгом оставаться на своем посту, чтобы, как выражается Абсхаген, «предотвратить несправедливость и глупость в отдельных случаях». В таком качестве Канарис был полностью на стороне тех многочисленных немцев, кто хотел лучшего и выполнял свой долг так, как его понимал. Особенность и уникальность судьбы Канариса в том, что он стоял «на грани заговорщической деятельности» его же собственных сотрудников, которую он отчасти из чувства превосходства, а потом с позиций фатализма не принимал всерьез и в силу личной порядочности прикрывал от посторонних взглядов. И самое трагичное в том, что именно Канарис должен был из-за этой «позиции на грани» пасть вместе с дилетантами жертвой событий 20 июля. Подлинная трагедия Канариса была в нашей общей трагедии, в том, что мы по воле нашего народа создали режим, который после хорошего старта и значительных начальных успехов по непредвиденным причинам (из-за бредовых идей, внушенных Гитлером) привел нас к катастрофе. И в ходе этой трагедии умный и остро чувствовавший вещи Канарис, знавший гораздо больше других, должен был страдать куда сильнее тех, кто знал меньше»[272].
Как бы ни были точны эти высказывания, их следует дополнить ссылкой на ту постоянно не затихавшую борьбу, которую Канарис и весь его абвер должен был вести с гестапо и СД. И если адмирал за столь немногие годы создал тайную службу, которой предстояло сравниться с уже легендарными службами других государств, то рейхсфюрер СС с помощью Гейдриха сосредоточил в огромной РСХА неограниченную власть над этим «государством в государстве», имевшим к тому же многочисленные дивизии СС.
Последовательная настойчивость, с которой Канарис противился опасным устремлениям РСХА, причем не только ради самоутверждения, но еще более во имя Германии, должна была рано или поздно восстановить против него оппортунистов всех мастей, конечно во главе с начальником ОКВ. Разумеется, все высшие военные чины в окружении Гитлера должны были понимать, что источник всех ошибочных решений лежит именно в этом ненужном и вредном сопряжении и противостоянии тайных служб — абвера и СД. Тем не менее они соглашались с фюрером в его оценках поступавших донесений — кто добровольно, а кто, не зная другого выхода, нехотя и скрепя сердце. Между тем шеф абвера и его офицеры уже по роду своей деятельности знали и понимали вещи больше других (в том числе и ближайших военных «советников» Гитлера), и, чем успешнее функционировали внешние связи абвера, тем отчетливее вырисовывалась перед адмиралом истинная обстановка с близящейся катастрофой. Ибо абвер не знал
