запрета на работу с «запрещенной» иностранной прессой и с вражеским радио; поэтому в абвере никогда не фабриковались «щадящие» донесения. Здесь все проверялось, взвешивалось и обсуждалось без всяких предубеждений и оглядки наверх. Поэтому и аппарат тайной военной разведки, предназначенный обслуживать военную машину Гитлера, оказывался фактически также и главным свидетелем обвинения против него. Офицеры управления «Абвер/Аусланд» выполняли свой долг как солдаты. Но ввиду полного безумия внутри режима и безостановочно растущего превосходства противника выполнение этого долга теряло всякий смысл. Ведущие офицеры абвера уже по своему положению и своей осведомленности не могли верить в чудо и в «чудодейственное оружие», обещанное фюрером. Война была проиграна давно, когда Гиммлер и «партайгеноссе» начали систематически подрывать профессиональную компетентность абвера и всячески ограничивать влияние его донесений и выводов.
Поначалу Канарис не искал личных контактов с преемником Гейдриха Кальтенбруннером. Эти два абсолютных антипода, какие только можно себе представить, встретились впервые 22 февраля 1943 г. в отеле «Регина» в Мюнхене. Именно в тот день были казнены руководители студенческого заговора брат и сестра Шолль. Канарис был глубоко потрясен судьбой этих отважных молодых людей и в начале беседы держался весьма отчужденно. Уже один только неинтеллигентный, грубый вид Кальтенбруннера с его «тягучей тяжеловесной речью, указывавшей на столь же трудно работающий мозг»[273], действовал ему на нервы. Поэтому Канарис ограничился несколькими малозначащими фразами, пока его собеседник не начал критиковать начальника венского центра абвера полковника графа Маронья-Редвица за связи с консервативной оппозицией и англофильскими кругами венгерской разведслужбы. Тут адмирал отбросил все предосторожности. Понимая, что это начало угрозы всему абверу, он включил все регистры своего незаурядного интеллекта. Кальтенбруннеру пришлось умолкнуть, но про себя он, вероятно, удивился откровенной, по его мнению, «наивности», с которой разведчик пытался защитить достоверность своей информации. А после этой встречи он спросил у сопровождавшего его абверовца: «Вы видели руки этого парня? Это же лапы убийцы!» Однако тогда, в обстановке заметно обострявшейся напряженности между абвером и РСХА, адмирала беспокоил не столько Кальтенбруннер, сколько шеф гестапо Мюллер, человек жесткий, бесцеремонный и полный холодного цинизма. В нем Канарис видел после смерти Гейдриха самого опасного врага и инстинктивно ощущал, что Мюллер собирает на него материал и только ждет случая, чтобы сделать свой ход.
И все же шеф абвера упорно продолжал свою оборонительную борьбу с РСХА. В разговоре со своим соседом по улице известным пианистом Гельмутом Маурером он как-то признался, что «решил не уходить со своего поста, чтобы спасти то, что еще можно спасти, и как можно дольше не давать своему противнику занять его место»[274]. По этой же причине он пытался сохранять хотя бы видимость добрых отношений с РСХА. Он часто приглашал Кальтенбруннера, Шелленберга, Мюллера и Хуппенкотена на обед в Цоссен, куда в середине апреля 1943 г. переехало большинство подразделений абвера. Эти встречи были для Канариса, по его словам, истинным мучением.
Но наложить свою лапу на абвер было для РСХА не так-то просто. Для этого нужны были профессиональные доказательства ошибок, просчетов и таких неудач, в которых абвер мог бы повиниться. И в защиту абвера говорит тот факт, что РСХА не смогло представить фюреру вплоть до начала 1944 г. никаких компрометирующих материалов чисто разведывательного характера. Тем не менее в вину Канарису и Остеру ставились любые подмеченные СД «промашки»; но они не давали оснований для начала каких-то серьезных акций против абвера[275].
То, что все-таки дало РСХА повод сделать весной 1943 г. вожделенный выпад против абвера, вовсе не было какой-либо уликой в предательстве или государственной измене. Это был поначалу чисто технический инцидент. Почетный консул в Португалии и внешнеторговый делец доктор Шмидхубер, который по представлению Остера был оформлен как «сверхштатный» агент абвера, был заподозрен в начале 1943 г. в совершении частных сделок с валютой. Он надеялся, что абвер даст ему прикрытие. Но Канарис, тщательно все проверив, категорически отказался это сделать. Шмидхубер был арестован. Его показания привели следствие к отделу «Зет» управления «Абвер/Аусланд». При этом обнаружился еще один факт «скандальной коррупции». Дело в том, что в ходе одной из акций помощи преследуемым евреям некоторые из них были не только тайно переправлены абвером в Швейцарию в качестве мнимых агентов, но и получили значительные суммы в валюте. Инициатором этой акции был друг Остера зондерфюрер фон Донаньи, сотрудник отдела «Зет». Такие переброски людей осуществлялись по распоряжению адмирала несколько раз. Например, разведцентр абвера в Голландии делал это даже с согласия высших инстанций СС и полиции. Там тоже евреев выдавали за «агентов», снабжали деньгами и переводили через французско- испанскую границу[276]. Допросив Донаньи, гестапо решило глубже заглянуть за кулисы абвера. Это желание усилилось после того, как Шмидхубер на допросе намекнул о тайных переговорах Йозефа Мюллера о мире в Риме. При подтверждении этих фактов следствие следовало распространить и на Канариса. Но шеф гестапо, по крайней мере временно, воздержался от этого, ограничившись обвинениями в коррупции в связи с валютными «махинациями».
И вот 5 апреля 1943 г. член высшего военного суда Рёдер, которому имперский военный суд поручил вести это дело, явился вначале к Канарису, чтобы еще до начала следствия поставить его в известность об этом. Ордер на арест зондерфюрера Донаньи уже был выписан. Когда Рёдер в сопровождении Канариса появился в кабинете Остера и потребовал его присутствия при аресте его подчиненного, Остер взял на себя ответственность за все, в чем обвиняли Донаньи. По-человечески это был благородный поступок, но с юридической точки зрения — совершенно абсурдный: ведь ордер на арест был связан с крайне неясным частным делом[277]. Когда Рёдер стал обыскивать сейф зондерфюрера, зондерфюрер прошептал стоявшему рядом с его столом Остеру: «Записка! Записка!» Он имел в виду лежавшую на столе бумагу. Остер попытался незаметно взять ее, но за ним наблюдал помогавший Рёдеру чиновник гестапо. А из этой записки следовало, что пастор Дитрих Бонхёффер просил освободить от военной службы семерых пасторов, исповедовавших католицизм. И надо же случиться, что это был тот самый Бонхёффер, которому гестапо запретило проповедовать и путешествовать[278].
Вслед за этим Донаньи, Йозеф Мюллер и Бонхёффер были арестованы. Остера поначалу отправили в отпуск, затем — в июне 1943 г. — перевели в резерв фюрера и, наконец, в марте 1944 г. уволили в запас. Однако он оставался под пристальным наблюдением гестапо и для оппозиции был фактически потерян. Ульрих фон Хассель сделал в октябре 1943 г. такую горькую запись в дневнике: «Вся эта Канарисова конюшня оказалась никчемной и не сумела устоять. A мы так на нее надеялись. Если наши «хорошие» не будут мудры как змеи и честны как голуби, у нас ничего не выйдет». Связи и без того очень слабого круга оппозиционеров внутри абвера с генерал-полковником Беком ослабли, и Канарису приходилось тратить много усилий на то, чтобы уберечь абвер. Ему еще раз удалось избежать окончательного разрыва с РСХА. В этом ему бессознательно помог сам Рёдер. Он проявил себя в ходе следствия столь неуклюже и бестактно, что Канарис вошел к Кейтелю с представлением о превышении Рёдером своих полномочий. И на самом деле здесь имел место выпад РСХА уже против вермахта и его верхушки, в частности против начальника ОКВ. Возможно, однако, что на Кейтеля подействовало не представление Канариса, а довольно странное поведение Гиммлера. Тот заявил начальнику ОКВ, что не питает ко всей этой истории никакого интереса, но что Канарису надо освободиться от ненадежных людей. В связи с делом Донаньи Канарис, предчувствуя недоброе, заручился поддержкой своего приятеля главного судьи доктора Зака, и потому в судебное преследование не были вовлечены новые круги и процесс тянулся медленно вплоть до 20 июля 1944 г.
После смерти Гейдриха основным стимулятором разногласий между абвером и СД стал начальник VI управления РСХА оберфюрер СС Вальтер Шелленберг. Выдвинувшийся после инцидента в Венло в ноябре 1939 г.[279] 29 летний сотрудник Гейдриха отличался непомерными амбициями и острым умом. На первый взгляд казалось, что личные отношения Канариса со своим партнером не были сильно отягчены какими-либо профессиональными и служебными противоречиями. Адмирал проявлял полное расположение к этому очень любезному и предупредительному офицеру СС как старший товарищ, и Шелленберг, со своей стороны, питал известную симпатию к скрытному Канарису. На адмирала производило большое впечатление особо обостренное восприятие Шелленбергом реалий складывающейся обстановки и соотношения сил. Так, например, он собирал материалы в доказательство исключительной серьезности военного и политического положения рейха. Эти так называемые «доклады в духе Эгмонта»[280] он клал на стол Гитлеру в его ставке, для чего,
