Дом толкователя

274

«И Русской — в том краю, где был // Утешен мир дугой завета — // Свои знамена утвердил // Над древней колыбелью света!» (Жуковский: II, 253).

275

В свою очередь, верная жена царя Итаки может быть понята и как аллегория Европы, и как аллегория Церкви.

276

«That Homer prophetically intended this last allegorism is indicated, Ugone points out, by the obvious identification of Melanthious with Melanchton, and of Antinous, emended to Artinous, anagrammically with Martinus Luther» (Stanford: 193).

277

Вообще, перефразируя известное высказывание Шлегеля, переводчика можно назвать поэтом, пишущим назад. Ср. в этой связи принципиальное противопоставление двух идеологий — поэта и переводчика — у Вальтера Беньямина («Задача Переводчика», 1923).

278

Ср. в этом контексте представления С. С. Аверинцева о переводе Жуковского как «довоплощении» оригинала: «Его Гомер фактически не предшествует Вергилию и всей вообще европейской поэзии, а является после нее, как ее преодоление и снятие — не историческое прошлое, а утопическое будущее, то, чего еще никогда не было… А это значит, что и совершенство гомеровского эпоса предстает в данной связи вещей как бы разновидностью несовершенства — невоплощенности, требующей воплощения» (Аверинцев: 254).

279

Интересно, что уже после смерти Жуковского С. П. Шевырев (в свое время так и не опубликовавший рецензию на «вторую» часть перевода Жуковского) именно в этом ключе прочитывал аллегорический смысл перевода «Одиссеи». В речи «О значении Жуковского в русской жизни и поэзии» он говорил, что «скромная и разумная Одиссея» представляет собой картину «подвига, восстанавливающего потрясенныя древния связи семьи и отечества, подвига, поучительного для народов, во все века неодолимого стремления их по потоку времени» (Шевырев: 55).

280

Заметим, что эта характеристика восходит к приведенной выше оценке Толстого, о которой Адамович узнал, очевидно, из вышедшего в 1957 году XXVIII тома Юбилейного собрания.

281

Черный сатин долго еще ассоциировался в Англии с именем очаровательной убийцы.

282

Заметим, что в написанном позднее историческом романе писателя «The Tale of the Two Cities» публичные казни, сопровождаемые оргиями опьяненной кровью толпы, являются одним из символов Великой французской революции.

283

В указах 1753 и 1754 годов — для всех дел; при Екатерине Великой введена за государственные преступления. Противником смертной казни выступал И. В. Лопухин, оказавший в свое время заметное влияние на молодого Жуковского. Литература по истории смертной казни в России обширна (см., в частности: Кистяковский; Таганцев; Загоскин; Михлин; Жильцов).

284

Ср. традиционное для русской общественной мысли XIX века утверждение: «[П]равовому мировоззрению русского народа смертная казнь чужда, <…> как чуждо и суровое отношение к преступнику» (Загоскин: 30).

285

Как хорошо известно, среди жертв этой издевательской экзекуции на Семеновском плацу был молодой писатель Федор Достоевский. О том, что он пережил в этот день, Достоевский рассказал в письме к брату Михаилу, написанном после «казни», а затем — устами князя Мышкина в романе «Идиот».