Треть его — сегмент, или десять часов. Оборот составляет тридцать часов, а час состоит из девяноста минут. Глубоко под поверхностью время управляется приливами — притяжением огромной матери- планеты.
Работаю, ем, сплю. Кроме кузницы, двора и зала, где мы едим в перерывах, нигде не бывала. Впрочем, обстановку я почти не замечаю. Никак не могу выйти из ступора, да и не хочу, потому что иначе боль вернётся. Поэтому просто поднимаю и опускаю заграждения, даже не замечая, что из-за моего чрезмерного усердия пареньку тоже приходится надрываться. Он не жалуется, но, даже если б и жаловался, я бы не обратила внимания. Пашу до изнеможения, наслаждаясь собственной усталостью. Как только смена заканчивается, сразу засыпаю. Думать некогда.
Проходят обороты. Сколько именно, не знаю. Другие меня избегают. Видят по глазам, что я человек пропащий.
Запоминаю имена всех двенадцати сокамерников, да и других заключённых тоже — кроме разве что мальчика. В кузнице с нами работают ещё несколько десятков человек, потом все возвращаются в свои камеры. Обращаю внимание, кто с кем разговаривает, кто с кем дружен. Почти все из Эскарана, женщин, кроме меня, нет. Одни мужчины. Ничего удивительного. Как гурта поступают с чужестранками, мне прекрасно известно.
Но попадаются и другие народы. В нашей камере сидят Дитя Солнца, хааду, ещё видела банчу и умбра и слышала, что где-то в другой части тюрьмы сидят йа-йин. Хааду зовут Нерейт. Он вроде как дружит — вернее, поддерживает мирные отношения — с Чарном, здоровяком, который ко мне лез, пока я была в отключке. Синяк у него на горле почти сошёл. Сейчас я его даже ненавидеть не могу.
Как-то раз просыпаюсь оттого, что кто-то плачет. Мальчик. Остальные спят, а он тихонько всхлипывает. Ещё полусонная, решаю, что это мне тоже снится, и вновь проваливаюсь в забытье. Но в следующую смену в красном свете кузницы вижу синяки на его лице и руках. На чёрной коже различить их трудно. Но я увидела.
Каждый оборот кого-то забирают. Когда приходят в очередной раз, мы все гуляем во дворе. Я в стороне от других, как и всегда. Гляжу на землю под собой, в голове ни единой мысли. Слышу крик, поднимаю глаза. Охранники скрутили какого-то мужчину, которого я не узнаю. Ещё одна группа угрожает сидящим поблизости заключённым копьями. Впрочем, нужды в этом нет. Отбивать пленника никто не осмелится.
— В следующий раз вот так же и за вами придут, сукины дети! — вопит тот. — Мы для них хуже скотины! В следующий раз придут за вами!
Все отводят глаза. Я тоже.
Забыться становится всё труднее и труднее. Спасительный туман постепенно рассеивается. Стараюсь удержать его, но ничего не выходит. Всё больше внимания обращаю на то, что происходит вокруг, начинаю прислушиваться к разговорам. В дело вступают старые инстинкты — начинаю собирать информацию, как меня и учили. Я же из Кадрового состава — шпионка, воительница, убийца. С самого детства меня обучали разведывать, сражаться, бить врага. Да, я страдала, и страдала жестоко, кто-то послабее, может, и не выдержал бы. Но теперь я начинаю приходить в себя. И с этим ничего не поделаешь.
У меня в камере есть своё место, там я сворачиваюсь в клубок на жёстком каменном полу и засыпаю. Другого спасения у меня нет. Но скоро лишаюсь и этого последнего утешения.
Впервые со дня смерти Ринна мне начинают сниться сны. Сны о моей семье.
Глава 31
Церемония выпуска была торжественным событием и проходила в большом портовом городе Бри Атка на внутреннем побережье Эскаранского океана. Я ждала её без всякой радости. Даже когда мы прибыли, продолжала надеяться, что сын передумает и откажется. Мне стыдно за то, что думала такие вещи, но притворяться счастливой можно только перед другими, а себе лгать невозможно.
И всё равно лишний шанс нарядиться упускать не следует. Лисс и Каста, конечно, потребовали, чтобы я сначала показалась им. Наряд мой они прокомментировали вежливо, но без всякого энтузиазма, потом затащили в ателье и подобрали возмутительно дорогую замену. Что-то такое чёрное с тёмно- зелёным, выгодно подчёркивающее всё, что надо подчеркнуть. Я позволила себе предаться самолюбованию перед зеркалом, а близняшки осыпали меня комплиментами. В общем, всё не так уж плохо.
Зал величественный, кремовый потолок гладкий, будто внутренняя поверхность раковины, и отделан золотом. Наклонный пол ярусами поднимается вверх, к нишам и балконам ведут изящные лесенки, гостей — целое море. В каменных садах растут разноцветные грибы и журчат ручьи.
Аристократки курсируют по всему залу, отпускают язвительные комментарии о соперницах, собирают сплетни. Скользят от группы к группе, исполняя сложный танец интриг, то заискивают, прося оказать услугу, то выказывают презрение былым союзницам. На головах замысловатые уборы, одни оделись в платья из драгоценных камней и экзотической чешуи, другие — в облегающие униформы, третьи — в специально порванную, как у бедняков, одежду. Большинство из аристократок прибегли к услугах заклинателей камня, чтобы как-то изменить свою внешность — у некоторых кожа разноцветная или с узорами, у других зрачки в форме крестиков, третьи усовершенствовали форму груди. Женщины не боятся украшать свою кожу изысканными рисунками, ведь они знают, что заклинатели легко смогут стереть их, когда мода изменится. На каждый стиль находился другой, прямо противоположный. Например, борцы за чистоту нравов отказываются украшаться, одеваются строго, во всё чёрное, и бреют головы, отчего все они кажутся облысевшими.
Даже Ринн выглядит почти респектабельно, хоть и чувствует себя неуютно. Светские приёмы не по нём. Он привёл в порядок бороду и позволил мне подобрать для него подходящий костюм. Я сжалилась и выбрала самый простой, какой нашла. Ринн не отходит от меня ни на шаг, будто боится утонуть в этом море экстравагантности. Он всегда считал аристократов чудаками и не понимал, что у них на уме. Сегодняшнее сборище только убедило его в собственной правоте.
Но меня их причуды не пугали. А вот Ринн считал, что они нарушают все приличия. Мне же всё это казалось очаровательным, однако я не позволяла этой симпатии влиять на трезвость своих суждений. К Плутархам и их кланам можно относиться как к наивным и чересчур богатым детям, но нельзя забывать, что их игры намного серьёзнее наших и ставки в них гораздо выше.
— Не видишь его? — спрашиваю мужа. Ринн был, пожалуй, выше всех.
— Они только выходят, — низким рокочущим басом произносит он в ответ.
При этих словах Ринн обнимает меня за плечи, и я тут же приникаю к нему. Не знаю, хотел ли он разделить со мной гордость за сына или успокаивал — я ведь так и не смогла избавиться от чувства вины. А может, Ринн благодарил меня за то, что не воспротивилась его решению. Впрочем, в тот момент мне было всё равно. В его руках я чувствовала себя в безопасности, его близость действовала успокаивающе.
Но долго мы так стоять не могли. Скоро пришлось спускаться на нижний ярус, к полукруглой сцене в конце зала. Большинство гостей церемония вовсе не интересует, они слишком заняты обсуждением новостей из жизни друзей и врагов. Выясняют, где у кого слабое место, чтобы знать, куда ударить, пессимистично думаю я.
Провожу Ринна сквозь ряды нарядных заговорщиков. Его рука крепко сжимает мою. Чувствую, как его ладонь стала мокрой от пота. Мой муж готов бесстрашно сразиться с двумя десятками меченосцев гурта и одержать победу, не получив даже царапины, но одна мысль о приёмах и балах наводит на него ужас. Он не любит того, чего не понимает. Ринн из тех людей, что предпочитают простые удовольствия. Он и сам простой, прямой и честный. Как раз те качества, за которые я его люблю, — не считая многих других. Что бы я ни делала в течение дня — барахталась в коварных болотах Вейского подземелья или вращалась в прекрасных и опасных кругах высшего общества, — мне всегда приятно было возвращаться домой к мужчине, который всегда говорит, что думает.
