молодого человека и растерялся, ибо не был уверен, что вынесет сейчас изящных молодых людей.
Но выпить хотелось, и он заглянул снова. Изящный человек был явно из тех, кто кинет взгляд на брюки и отвернется с сардоническим смешком. На третий раз впечатление это усилилось, тем более — на четвертый.
Типтон Плимсол заметил его со второго раза. За стойкой есть зеркало, в нем отражается дверь. И вот в этом зеркале между бутылками замелькало какое-то лицо.
Поначалу миллионер отнесся к нему легко.
— Никак не решится, — заметил он бармену.
— Сэр? — отозвался бармен.
Типтон ему объяснил, что нечто вроде гориллы смотрит в дверь и скрывается, но бармен сказал, что ничего такого не видел. Типтон задумался; ему показалось, что горилла очень пристально на него смотрит. Однако страху он не поддался.
— Да вон же! — сказал он, когда Генри заглянул в четвертый раз.
— Где? — поднял голову бармен.
— Исчез, — отвечал Типтон.
— Вот как? — вежливо заметил бармен. — Погода хорошая, сэр.
Типтон думал дольше. Легкий трепет сменялся страхом. Чтобы стряхнуть его, он взял и открыл дверь.
За время, истекшее между этим поступком и четвертым появлением Генри, в игру вступил новый фактор: фамильная гордость Листеров. Генри Галахад устыдился самого себя. Победитель прошлогоднего матча боксеров-любителей испугался дылды в ливрее? Нет! Он кинулся во вращающуюся дверь головой вперед и был вознагражден — руританский король помогал выйти из такси герцогу или маркизу, а его не заметил. Чувствуя примерно то же, что отроки после печи, Генри Листер побежал к регистратуре.
Так и получилось, что Типтон увидел лишь пустоту. И ледяная рука сжала его сердце.
Вернувшись к стойке, он увидел и полный бокал, но не взял его. Новые чувства к Э. Дж. Мергатройду поднимались в нем. Да, противный голос. Да, баки. Но этот медицинский Иеремия знает, что говорит.
Генри двигался к Бромтон-роуд. Короткий подъем прошел, ему снова хотелось выпить, он снова был тем взволнованным желе, каким стал, когда понял, что сегодня его свадьба. Как олень на источники вод, стремился он к выпивке.
Приближаясь к «Парк-отелю», он догадался, что здесь последний его шанс. Отойдешь хоть на шаг к западу — и ты в пустыне.
Он вошел и сел к стойке. Через пять минут Типтон Плимсол, завидев тот же отель, постучался к шоферу.
— Эй! — сказал он, а шофер откликнулся:
— Да!
— Стоп машина, — сказал Типтон. — Я выхожу.
Хорошему такси от «Баррибо» до «Парк-отеля» — это минут десять, а Типтон взял очень хорошее. За десять минут сильный человек вполне придет в себя. Стоя у входа, Типтон краснел при мысли о своих страхах. Подумать только, оставил коктейль из-за каких-то лиц!
Над стойкой в «Парк-отеле» тоже висит зеркало. Заглянув в него, чтобы поправить галстук, миллионер застыл, потом попятился. Там было лицо, то самое, приятной гориллы.
Сказать, что сердце остановилось, нам не позволит наука. Сердце не останавливается. Что бы ты ни чувствовал, ему приходится работать. Типтон бы этому не поверил, но у него сердце билось.
Вот глаза — те вылезли как у несчастной улитки; и снова он подумал, что Э. Дж. Мергатройд, быть может, плохой приятель, но первоклассный пророк. За тридцать секунд Типтон обрел те чувства, какие испытывает дикарь к своему знахарю.
Тем более странно, что еще минуты через две он их начисто утратил. Причина в том, что, закрыв глаза, он их и открыл, сосчитав до ста, — но ничего не увидел. Абсолютно ничего.
Он все понял. Тот случай потряс его, и он сам себя загипнотизировал; дух взвился вверх. От нескольких центов он вернулся к миллиону долларов, а потому ворвался в бар и заново начал переговоры с барменом.
За вторым коктейлем он поведал, что идет к регистратуре, и бармен ему подсказал, что она в переулке. «Да?» — заметил Типтон, и бармен, с помощью двух коктейлей и бутылки шерри, показал ему, как идти. Типтон бодро поблагодарил, взял бутылку и, балансируя ею, вышел на улицу.
Примерно тогда же Генри, не усидевший в баре и нервно прохаживающийся по улице, взглянул на часы и решил, что пора идти в регистратуру. Если их нет, подождет в приемной. Разве можно, чтобы Пруденс его не застала! И он пошел к востоку.
Типтон, который шел к западу, увидел его с налета, и сердце, танцевавшее веселый танец, снова повело себя так, словно оно не работает.
Пойдя по испытанному пути, он закрыл глаза. Все повторилось. Когда он их открыл, ничего не было.
На сей раз это его не успокоило. Он понял: это лицо — какая-то горошина под наперстком. То оно есть, то его нет. Хорошо, оно исчезло, но кто их знает, эти лица! Выглянет откуда-нибудь. Словом, лицо его доконало.
Он обиделся. Вот знатному пациенту мерещился карлик с бородой. Чем он хуже? Карлик вроде кота — он маленький. А такая морда…
С горя Типтон решил пойти в парк посмотреть на уток. Эти милые птицы нередко утешали его в беде, успокаивали, ободряли. Есть что-то такое в утке. Что бы с нами ни творилось, она сама по себе — живет, и все.
Поглядев на табунок, подплывший к берегу, он вернулся, отыскал нужный переулок, а там и контору, и вошел в приемную, где сидел один человек, напряженный, как все в день свадьбы. Сидел он к Типтону спиной, и тому захотелось тронуть его за плечо, еще погибнет.
Когда он приблизился к нему, человек обернулся.
Пришел в себя он на улице. Его окликнул знакомый голос. Туман рассеялся, он увидел Фредди, сурово глядевшего на него.
— Это ты — здоров? — спрашивал Фредди. — Да я тебя таким не видел! Когда ты швырял яйца в люстру, и то было получше. С ума ты сошел, Типпи? Едем в Бландинг.
Типтон погладил его рукав дрожащими пальцами.
— Хорошо, — выговорил он, — едем. И вот что, старик, ты там следи, чтобы мне не попадались… напитки. Нет, я не вру. Я прозрел. — Ту т он вздрогнул, припомнив, что же именно он видел. — А теперь, ты уж прости, пойду погляжу на уток.
— Зачем тебе утки?
— Бывает, старик, — серьезно сказал Типтон. — Утки, кто ж еще… А поем я у себя в отеле, молока выпью. Заезжай за мной по дороге. — И Типтон удалился, глядя в землю.
Фредди удивленно посмотрел ему вслед и отправился в контору, где поджидал Генри Листер, глядя в пустоту.
Летописец не станет вдаваться в самое начало встречи Фредерика Трипвуда и Генри Листера. Достаточно сказать, что они обрели друг друга и стали связывать оборванные концы. Разговоры после разлуки всем хороши, но в них слишком много всяких «Как там этот?» и «Ну, знаешь, вон тот…».
Поэтому мы прямо перейдем к мгновению, когда Листер, менее обеспокоенный уделом былых друзей,
