— Ничего не поделаешь. Так что вы хотели мне сказать? — Он просверлил зятя неумолимым взором. — Ни цента сверх двадцати долларов, — добавил он холодно.
Арчи поспешил рассеять это простительное заблуждение.
— Нет-нет, я совсем по другому делу, — сказал он. — Собственно говоря, я думаю, это самое оно. Меня оно взбодрило дальше некуда. Я только что поужинал с Люсиль, и пока мы ковыряли продукты питания, она сказала мне такое… Не скрою, настроение у меня сразу поднялось на сто градусов. Она отправила меня к вам спросить, очень ли вы против…
— Я дал Люсиль сто долларов в прошлый четверг!
Арчи это больно ранило.
— Боритесь с этой пошлой меркантильностью, старина! — посоветовал он настойчиво. — Сути вы и близко не уловили. На ярд мимо мишени! Абсолютно! Люсиль велела мне спросить, очень ли вы против… чтобы в относительно близком времени… стать дедушкой! Положение, конечно, паршивое, — сочувственно продолжал Арчи, — для типуса вашего возраста, но куда деваться?
Мистер Брустер булькнул.
— Вы хотите сказать?…
— Я хочу сказать, что тут можно почувствовать себя патриархом. Снежно-белые власы и тому подобное. Ну и конечно, типусу в расцвете лет, как вы…
— Вы хотите сказать… Это правда?
— Абсолютно. Конечно, сам я всецело «за». Не помню, когда еще я чувствовал себя так забористо. Когда поднимался сюда, я пел. Просто щебетал на весь лифт. Но вот вам…
В мистере Брустере произошла странная перемена. Он принадлежал к тем людям, которые выглядят высеченными из монолитной скалы, но вдруг необъяснимым образом как бы растаял. Секунду он смотрел на Арчи, потом стремительным движением сжал его руку железной хваткой.
— Лучшая новость в моей жизни! — пробормотал он.
— Жутко мило с вашей стороны так к ней отнестись, — сказал Арчи благодарно. — Я хочу сказать: стать дедушкой…
Мистер Брустер улыбнулся. Про человека его внешности невозможно сказать, что улыбнулся он шаловливо. И все-таки в этой улыбке было что-то, отдаленно напоминающее шаловливость.
— Мой милый старый стручок, — сказал он.
Арчи вздрогнул.
— Мой милый старый стручок, — неколебимо повторил мистер Брустер. — Я счастливейший человек в Америке! — Его взгляд скользнул по картине на полу. Он слегка содрогнулся, но тут же взял себя в руки. — Теперь, — сказал он, — я сумею смириться с необходимостью жить с этим… этой… до конца моих дней. Я чувствую, что она не имеет большого значения.
— Послушайте, — сказал Арчи, — то есть как? Я бы воздержался от вопросов, но раз уж вы сами подняли эту тему, то скажите, как мужчина мужчине, что, собственно, вы делали, когда я приземлился на вашем позвоночнике?
— Полагаю, ты подумал, что я свихнулся?
— Ну, вынужден признаться…
Мистер Брустер бросил на картину недружелюбный взгляд.
— И было бы неудивительно после того, как мне пришлось прожить с этой адской мазней целую неделю!
Арчи в изумлении уставился на него:
— Послушайте, старина, не уверен, что я вас понял правильно, но у меня сложилось впечатление, что это милое старое произведение искусства вам не нравится.
— Не нравится! — вскричал мистер Брустер. — Да эта штука чуть с ума меня не свела! Всякий раз, когда она попадалась мне на глаза, у меня родимчик начинался. Сегодня к вечеру я почувствовал, что больше не выдержу. Огорчить Люсиль, сказав ей об этом, я не хотел, а потому решил вырезать проклятущее полотно из рамы, а Люсиль сказать, что ее украли.
— Какое совпадение! Ведь именно так поступил старина Уиллер.
— Какой старина Уиллер?
— Он художник. Мой хороший друг. Картину написала его невеста, и, когда я ее слямзил, он ей сказал, что картину украли. Ему она вроде тоже не так уж сильно нравилась.
— Видимо, у твоего друга Уиллера тонкий вкус.
Арчи поразмыслил.
— Ну, все это не по моей части, — сказал он. — Лично я всегда этой картиной восхищался. Чертовски сочная штукенция, так мне казалось. Тем не менее, если вы относитесь к ней так…
— Именно так, можешь мне поверить!
— Ну, в таком случае… Вы же знаете мою неуклюжесть… Можете сказать Люсиль, что виноват только я…
Уигморская Венера улыбалась Арчи с пола улыбкой, показавшейся ему жалобной, молящей. На мгновение он ощутил угрызения совести, но затем закрыл глаза, скрепил сердце, грациозно подпрыгнул и приземлился на картину обеими ногами. Раздался треск рвущегося холста, и Венера перестала улыбаться.
— У-уф! — сказал Арчи, с раскаянием глядя на погибший шедевр.
Мистер Брустер его раскаяния не разделял. Второй раз за этот вечер он потряс ему руку.
— Мальчик мой! — произнес он дрожащим голосом, глядя на Арчи так, будто увидел его новыми глазами. — Мой милый мальчик, ты ведь прошел всю войну?
— Э? Ну да. Всю милую старую войну до самого конца.
— И какой у тебя был чин?
— Второго лейтенанта.
— Тебя следовало сделать генералом! — Мистер Брустер вновь горячо пожал ему руку. — Могу только надеяться, — добавил он, — что твой сын пойдет в тебя!
Есть некоторые комплименты — или комплименты, исходящие из определенных источников, — от которых скромность шатается в полном ошеломлении. И вот так зашаталась скромность Арчи.
Он судорожно сглотнул. Ему никогда не приходило в голову, что он услышит подобные слова от Дэниела Брустера.
— А как насчет того, старина, — сказал он почти надломленным голосом, — как насчет того, чтобы нам с вами просочиться вниз в бар и выпить по глоточку шербета?
Примечания
1
Поправка к Конституции США, утвердившая в 1919 году введение «сухого закона».
2
Objets d’art — предметы искусства
