— Я знаю, что ныне ты — настоятель церкви в крупном и важном приходе, — сказал тот, глядя на падре не без иронии. — И что на протяжении всех этих лет ты был близким другом моего предшественника. Вероятно, ты надеялся занять этот пост.
— Нет. Я надеялся обрести знание.
— В таком случае ты, должно быть, превзошел все премудрости. Но до меня доходят странные слухи — говорят, будто иногда ты подаешь милостыню, а иногда отказываешь в помощи тем, кому наша церковь обязана помогать. — У меня — два кармана, и в каждый вложил я по записочке, деньги же держу только в левом.
Новый епископ был заинтригован этими словами и пожелал узнать, что же содержится в этих записочках.
— На одной я написал: «Я — всего лишь пыль и пепел» — и положил ее в правый, пустой карман. На другой: «Я — проявление Бога на Земле» — и положил ее в левый карман, где держу деньги. Когда я вижу нищету и несправедливость, опускаю руку в левый карман и помогаю. Когда вижу леность и праздность, опускаю руку в правый и обнаруживаю, что мне нечего дать. Таким вот способом мне удается сохранить равновесие между миром материальным и духовным.
Новый епископ поблагодарил священника за такой яркий образ милосердия и сказал, что тот может вернуться в свой приход. Очень скоро он получил приказ отправиться в Вискос.
Он немедленно понял скрытый смысл этого перевода: епископом двигала зависть. Однако священник дал обет служить Богу, куда бы его ни послали, и, стерпев унижение, уехал в Вискос: предстояло достойно ответить и на этот вызов.
Минул год, потом второй. По истечении пяти лет оказалось, что он, как ни старался, не смог увеличить число верующих: над Вискосом тяготело наследие прошлого, которое олицетворял Ахав. Ни богослужения, ни проповеди не могли состязаться с ходившими там легендами и поверьями.
Прошло десять лет. И к концу десятого года он понял, в чем его ошибка: его жажда познания выродилась в высокомерие. Он до такой степени был уверен в божественной справедливости, что не сумел уравновесить ее искусством дипломатии. Он полагал, что живет в мире, где Бог присутствует всюду, а оказался в мире, куда люди иногда Бога просто не впускали.
По прошествии пятнадцати лет он понял, что вовек не выберется из Вискоса: его недоброжелатель-епископ стал кардиналом, занимал важный пост в Ватикане, имел неплохие шансы на папский престол и никогда бы не допустил, чтобы падре из провинциального прихода сделал достоянием гласности историю о том, что законопатили его в глушь из ревности и зависти.
К этому времени священник был уже отравлен полнейшим отсутствием стимулов —да и кто бы на его месте мог столько лет сопротивляться царящему вокруг безразличию? Он думал о том, что если бы вовремя сложил с себя сан, то оказался бы гораздо полезнее Богу, но постоянно откладывал это решение, надеясь, что ситуация изменится, а теперь было уже поздно — он утерял всякие связи с окружающим его миром.
И вот через двадцать лет однажды ночью он проснулся, в отчаянии осознав, что жизнь его совершенно бессмысленна. Он знал, на сколь многое способен, и горевал, что так мало осуществил. Он вспомнил о двух записочках, которые носил в карманах, и понял, что теперь всегда сует руку лишь в правый карман. Он хотел быть мудрым, но не был политиком. Хотел быть справедливым, но не был мудрым. Хотел быть политиком — и не хватало решимости.
«Господи, где же твое великодушие? Почему ты поступил со мной как с Иовом? Неужели исчерпаны все возможности? Дай мне еще один шанс!»
В ту ночь он поднялся, наугад открыл Библию, как поступал всякий раз, когда требовалось найти ответ. На этот раз взгляд его упал на ту страницу, где описывается, как Христос на тайной вечере просит, чтобы предатель указал на Него ищущим Его солдатам.
Падре погрузился в раздумья: почему же Иисус просит предателя совершить грех?
«Потому что должно исполниться пророчество», — сказали бы богословы. Но это не объясняет, почему Иисус подтолкнул человека к совершению греха и обрек на вечное проклятье.
Иисус никогда бы не сделал этого: и Он сам, и предатель были всего лишь жертвами. Зло должно проявиться и исполнить свою роль для того, чтобы Добро в конце концов восторжествовало. Если бы не было предательства, не было бы и распятия, не сбылось бы предначертанное и жертва никому бы не послужила примером.
На следующий день появился в Вискосе чужестранец, как часто бывало. Падре не придал этому никакого значения и никак не соотнес это со своей молитвой и с прочитанным отрывком из Евангелия. Когда же он услышал рассказ о натурщиках, с которых Леонардо да Винчи писал персонажей «Тайной вечери», он вспомнил, что читал нечто подобное в Библии, но в тот вечер подумал, что это всего лишь совпадение.
И лишь после того, как сеньорита Прим сообщила о пари, заключенном ею с чужестранцем, понял падре, что молитва его услышана.
Зло должно проявиться и совершиться, чтобы в итоге Добро могло тронуть сердца здешнего народа. Впервые за все то время, что провел священник в Вискосе, церковь была переполнена. Впервые самые важные персоны города собрались в ризнице.
«Зло должно проявиться и совершиться, чтобы люди поняли ценность Добра». Со здешними людьми произойдет то же, что и с предателем-апостолом, который вскоре
после того, как свершил свое деяние, понял, что он свершил, — они устыдятся и раскаются так сильно, что Церковь станет для них единственным прибежищем, а Вискос наконец-то превратится в город верующих.
А он, здешний священник, станет орудием Зла, он возьмет на себя эту роль — возможно ли полнее и глубже показать Господу свое смирение?! Пришел мэр, как и было условленно.
— Расскажите мне, падре, что я должен делать.
— Я сам проведу собрание, — прозвучало в ответ.
Мэр заколебался —он был в городе высшей властью, и ему вовсе не хотелось, чтобы такой важной темы прилюдно и публично касался посторонний. А падре, хоть и провел в Вискосе больше двух десятилетий, все же был не местным, не знал всех здешних легенд и поверий, и в жилах его не текла кровь Ахава.
— Я полагаю, что в столь серьезных обстоятельствах обратиться к народу надлежит все-таки мне, — сказал он.
— Ладно, будь по-вашему. Это даже и к лучшему, ибо, если выйдет скверно, Церковь останется в стороне. Я сообщу вам свой план, а уж вы возьмете на себя труд его обнародовать.
— Впрочем, по зрелом размышлении я понял, что если уж план — ваш, то будет честней и справедливей, если вы о нем и расскажете.
«Вечный страх, — подумал падре. — Хочешь подчинить себе человека — заставь его испытать страх».
Без десяти девять хозяйка гостиницы и жена мэра подошли к дому Берты и, войдя, застали старуху за вязанием.
— Нынче вечером наш город на себя не похож, — сказала она. — Я слышу топот многих ног, в баре все эти люди не поместились бы.
— Это наши мужчины, — ответила хозяйка гостиницы. — Они идут на площадь, чтобы решить, как быть с чужестранцем.
— Понятно. А что тут решать? Либо принять его предложение, либо пусть через двое суток едет восвояси.
— Нам и в голову никогда бы не пришло принять его предложение, — возмутилась жена мэра.
— В самом деле? А я слышала, будто наш падре прочел сегодня замечательную проповедь, вспомнив, как жертва одного человека спасла все человечество и как Бог, приняв предложение сатаны, покарал самого верного из своих рабов. Что дурного, если жители Вискоса воспримут предложение чужестранца как… ну, скажем, как сделку.
— Вы, должно быть, шутите.
— Нет, я вполне серьезно. Вы, похоже, меня обманываете. Обе дамы хотели встать и уйти, но это было бы слишком рискованно.
— Да, кстати, а чему я обязана честью видеть вас у себя? Раньше такого, помнится, не бывало.
— Два дня назад сеньорита Прим сказала, что слышала, как воет проклятый волк.
— Всем известно, что проклятый волк — глупая выдумка нашего кузнеца, — сказала хозяйка гостиницы. — Уверена, он отправился в лес с какой-нибудь женщиной из соседней деревни, начал там ее домогаться, получил отпор и сплел историю про то, как на него напал волк. Но мы, тем не менее, решили посмотреть, все ли благополучно возле вашего дома.
— Все в полнейшем порядке. Я вяжу салфетку на стол, хоть и не поручусь, что успею завершить работу, — может быть, я завтра умру. Наступило неловкое молчание.
— Вы, наверно, знаете, что со стариками такое иногда случается: возьмут да умрут, — добавила она. Атмосфера разрядилась и стала такой, как прежде. Или почти такой.
— Вам рано еще думать о смерти.
— Может, и рано, но кто знает, что ждет нас завтра? Кстати, к вашему сведению, именно об этом я думала весь сегодняшний день.
— Для этого были какие-нибудь особые причины?
— Вы находите, что должны быть особые причины?
Хозяйка гостиницы почувствовала, что необходимо срочно сменить тему разговора, но сделать это надо было осторожно. К этому времени собрание на городской площади уже началось, а продлиться оно должно было всего несколько минут.
— Я нахожу, что с возрастом все мы начинаем осознавать неизбежность смерти. И надо учиться принимать ее с кротким и мудрым смирением, ибо порою она избавляет нас от ненужных страданий.
— Ваша правда, — ответила Берта. — Именно об этом я и размышляла сегодня целый день. И знаете, к какому выводу пришла? Я очень-очень, ну просто ужас как боюсь смерти. И не верю, что пробил мой час.
Снова повисло тягостное молчание, и жена мэра вспомнила давешний разговор в ризнице об участке земли, примыкающем к церкви, — говорили-то они об одном, а в виду имели другое.
Ни она, ни ее спутница не знали, что творится на площади: никто не мог угадать, какой план предложит жителям священник и какова будет реакция горожан.
Бессмысленно было заводить с Бертой разговор напрямую — никто просто так, за здорово живешь, не согласится умереть. Мысленно она поставила себе задачу: если и впрямь они хотят убить старуху, надо придумать способ сделать это так, чтобы обойтись без насилия и не оставить следов борьбы — ведь будет следствие.
Исчезновение. Берта должна просто исчезнуть; ее тело нельзя отнести на кладбище или бросить в лесу; после того, как чужестранец удостоверится в том, что его желание выполнено, надо будет сжечь труп, а пепел развеять в горах. И в буквальном, и в переносном смысле именно Берта будет тем человеком, который удобрит собой здешнюю землю и снова сделает ее плодородной.
