жалованье, рисковать попусту не желает — созовет членов правления банка. Никто из них нашего мэра не знает, но поскольку всякая крупная выплата нежелательна, попросят подождать два дня, в течение которых будет установлено происхождение слитков.
И что же выяснится? Что золото — краденое. Или что оно было куплено людьми, подозреваемыми в торговле наркотиками.
Шанталь замолчала. Тот самый страх, который она испытала когда-то, впервые взяв в руки предназначенный ей слиток, овладел теперь всеми ее земляками. История одного человека — это история человечества.
— Ведь на каждом слитке стоит номер серии и дата изготовления. Установить, откуда это золото, ничего не стоит. Все взгляды обратились к чужестранцу, который сохранял полное бесстрастие.
— Ничего не надо у него спрашивать, — сказала Шанталь. — Он ответит, нам придется поверить, что это правда, а человек, который толкает других на преступление, не заслуживает доверия.
— Мы же можем задержать его здесь, пока золото не превратится в наличные, — сказал кузнец. Чужестранец подал знак хозяйке гостиницы.
— Он неуязвим, — сказала та. — У него, очевидно, могущественные друзья. Он при мне несколько раз звонил по телефону, разговаривал с кем-то, заказывал билеты. Если он исчезнет, станет ясно, что его похитили, и полиция нагрянет в Вискос.
Шанталь положила свой слиток на землю и вышла из сектора обстрела. Остальные восемь женщин последовали за ней.
— Можете стрелять, если хотите. Но я знаю, что это — ловушка, подстроенная чужестранцем, и потому не стану соучастницей преступления.
— Ничего ты не можешь знать! — крикнул латифундист.
— Если я окажусь права, мэр в самом скором времени сядет за решетку, а представители власти явятся в Вискос, чтобы узнать, у кого же он украл это золото. И кому-то придется объясняться. Только не мне.
Но я обещаю хранить молчание: скажу лишь, что не знаю, что тут было. Помимо всего прочего, мэра все мы знаем, в отличие от чужестранца, который завтра навсегда покинет Вискос. Может быть, мэр возьмет всю вину на себя, скажет, что похитил золото у неизвестного чужестранца, который провел в Вискосе неделю. Тогда все вы станете считать его героем, преступление никогда не будет раскрыто, а мы все будем жить, как жили, но — в любом случае — без золота.
— Я сделаю это! — сказал мэр, зная, что девчонка просто спятила и несет околесицу. Тут послышался лязг — кто-то первым переломил свою двустволку.
— Верьте мне! — кричал мэр. —Я беру это на себя! Я рискну!
В ответ ему раздался еще один металлический щелчок, потом еще и еще, и так продолжалось до тех пор, пока стволы почти всех ружей не опустились к земле — сколько же можно верить обещаниям политиков?! Продолжали целиться только мэр и священник: один держал на мушке сеньориту Прим, другой — Берту. Однако дровосек —тот самый, что по дороге прикидывал, сколько же свинцовых шариков пронзит тело старухи, — увидел, что происходит, бросился к ним и обезоружил.
Мэр еще не потерял рассудок, чтобы совершить преступление из чувства мести, а священник был неопы тен в обращении с оружием и, скорей всего, промахнулся бы. Сеньорита Прим была права: верить другим — очень рискованно. Внезапно показалось, что все осознали эту истину, ибо люди — сначала самые старые, а за ними и остальные — потянулись прочь.
В молчании двинулись они вниз по склону, стараясь думать о погоде, о предстоящей вскоре стрижке овец, о поле, которое надо будет через несколько дней снова вспахать, о начинающемся сезоне охоты. Ничего другого не происходило и произойти не могло, ибо Вискос был затерян во времени, и дни в нем были неразличимо схожи друг с другом.
Люди говорили себе, что все, творившееся в городке в последние три дня, им просто приснилось. Это был сон. Кошмарный сон.
На поляне осталось три человека — один из них, привязанный к камню, спал — и два фонаря.
— Вот золото, которое принадлежит отныне городу Вискосу, — сказал чужестранец Шанталь. — Я же, выходит, остаюсь без золота и без ответа на свой вопрос.
— Оно принадлежит не Вискосу, а мне. И эти слитки, и тот, который зарыт у подножья валуна в форме буквы « Y «. И ты пойдешь со мной и поможешь превратить золото в деньги, потому что ни единому твоему слову я не верю.
— Сама знаешь, что я не сделаю этого. Что же касается твоего презрения ко мне, то презирать тебе следует саму себя. Ты должна быть благодарна за все, что тут произошло, ибо, показав золото, я дал тебе нечто несравненно большее, чем возможность разбогатеть.
Я заставил тебя действовать. Благодаря мне ты прекратила бесплодно протестовать против всего на свете и заняла определенную позицию.
— Очень благородно с твоей стороны, — иронически сказала Шанталь. — Я и в первую минуту нашей встречи могла 6ы кое-что высказать насчет природы человеческой; Вискос находится в упадке, но прошлое его было исполнено славы и мудрости. Я бы могла дать тебе ответ, которого ты так добиваешься, если бы помнила вопрос.
Шанталь подошла к камню и развязала веревку, стягивавшую запястья Берты, увидела на лбу старухи ранку —должно быть, это от того, что ее прижали лицом к камню, — но убедилась, что это пустячная ссадина. Хуже было то, что придется сидеть здесь до утра, дожидаясь, пока Берта проснется.
— Ты и сейчас можешь дать мне ответ? — спросил чужестранец.
— Помнится, тебе уже рассказывали о встрече святого Савиния с Ахавом?
— Да, разумеется. Святой пришел к нему, немножко поговорил с ним, и араб обратился, потому что понял — отвага святого превосходит его собственную.
— Вот именно. Ты только забыл упомянуть, что они немножко поговорили и перед тем, как отшельник заснул, Ахав же начал точить нож в тот самый миг, когда Савиний переступил порог его жилища. Разбойник, уверенный, что весь мир — это отражение его самого, решил испытать святого и спросил:
— Если бы сейчас пришла сюда самая красивая из всех блудниц, что бродят по городу, сумел бы ты не думать о том, как хороша она и обольстительна?
— Нет. Но я сумел бы обуздать себя, — отвечал отшельник.
— А если бы я предложил тебе много золотых монет за то, что ты сошел бы с горы, покинул свой скит и примкнул бы к нам, сумел бы ты смотреть на это золото как на простые камни?
— Нет. Но я сумел бы обуздать себя.
— А если бы к тебе пришли два брата, один из которых поносил бы и презирал тебя, а другой — почитал как святого, сумел бы ты счесть их обоих равными?
— Я страдал бы, но и страдая, сумел бы обуздать себя и не делал бы различия между ними. Шанталь помолчала и добавила:
— Говорят, что эта краткая беседа сыграла решающую роль в обращении Ахава.
Чужестранец не нуждался в объяснениях девушки — он и сам знал, что одни и те же силы воздействовали на Савиния и на Ахава: Добро и Зло вели борьбу за них, как и за души всех людей, сколько ни есть их на Земле. Когда Ахав понял, что Савиний равен ему, он понял и то, что равен Саймнию. В конце концов, все это — вопрос самообуздания. И выбора. И больше ничего.
Шанталь в последний раз обвела взглядом долину, горы, лес, где бродила в детстве, и ощутила во рту вкус ключевой воды, свежей зелени, домашнего вина, которое изготовлялось из лучшего во всей округе винограда и тщательно оберегалось местными жителями от туристов. Дело было в том, что производилось этого вина так мало, что за пределы Вискоса его не вывозили, а в погоне за деньгами винодел мог бы, пожалуй, нарушить свои принципы.
Она вернулась лишь для того, чтобы проститься с Бертой, и даже специально надела то, в чем ходила обычно, чтобы никто не смог догадаться — краткая поездка в город превратила ее в богатую женщину: чужестранец взял на себя все хлопоты, все подготовил и предусмотрел, подписал все бумаги, необходимые для того, чтобы золото было продано, а вырученные деньги — перечислены на только что открытый в том же банке счет сеньориты Прим. Оператор, глядевший на нее и чужестранца с преувеличенной почтительностью, не задал ни единого лишнего вопроса. Однако Шанталь была уверена: он решил, что этот стареющий господин открывает счет своей молоденькой любовнице.
«Какое приятное было ощущение!» —вспомнила она. Вероятно, клерк счел — она так хороша в постели, что стоит этих огромных денег.
Она повстречала по дороге нескольких земляков; никто не знал, что она уезжает из Вискоса, и здоровались с ней так, словно ничего и не происходило, словно дьявол и не посещал городок. Она здоровалась в ответ и тоже делала вид, что этот день —точно такой же, как и все остальные дни ее жизни.
Она пока не знала, насколько сильно все то, что недавно открылось ей, переменило ее, но — у нее будет время понять это. Берта сидела перед своим домом — и уже не для того, чтобы караулить город, а просто потому, что ничего другого делать не умела.
— В мою честь построят фонтан, — сказала она. — Такую цену я назначила за то, что буду молчать. Знаю, он простоит недолго и утолит жажду немногих, ибо Вис-кос так или иначе обречен, и погубит его если не появившийся здесь дьявол, то время, в котором мы живем.
Шанталь спросила, как будет выглядеть фонтан; Берта объяснила свой замысел: вода струится из Солнца и попадает в раскрытый рот жабы. Солнце — это она, Берта, жаба — священник.
— Я буду утолять его жажду света до тех пор, пока будет стоять этот фонтан.
Мэр пытался было возражать, говорил, что это введет город в непомерные расходы, но Берта слушать ничего не захотела, и властям пришлось согласиться — на следующей неделе должны начаться работы.
— А ты, дочь моя, в конце концов сделаешь то, что я тебе предлагала. Могу сказать только одно, но зато с полной уверенностью — жизнь у человека короткая или долгая, смотря по тому, как он ее проживает.
Шанталь улыбнулась, поцеловала старуху и повернулась к Вискосу спиной — навсегда. Берта права: ей нельзя терять время, хоть она и надеялась, что ее жизнь будет очень долгой.
