И вот после многодневных поисков художник увидел валявшегося в сточной канаве человека — молодого, но преждевременно одряхлевшего, грязного, пьяного и оборванного. Времени на этюды уже не оставалось, и Леонардо приказал своим помощникам доставить его прямо в собор, что те и сделали.
С большим трудом его притащили туда и поставили на ноги. Он толком не понимал, что происходит, а Леонардо запечатлевал на холсте греховность, себялюбие, злочестие, которыми дышало его лицо.
Когда он окончил работу, нищий, который к этому времени уже немного протрезвел, открыл глаза, увидел перед собой полотно и вскричал в испуге и тоске:
— Я уже видел эту картину раньше!
— Когда? — недоуменно спросил Леонардо.
— Три года назад, еще до того, как я все потерял. В ту пору, когда я пел в хоре и жизнь моя была полна мечтаний, какой-то художник написал с меня Христа.
Чужестранец довольно долго молчал, устремив глаза на священника, который пил свое пиво, но Шанталь знала, что его слова предназначаются ей.
— Может быть, у Добра и у Зла — одно и то же лицо. Все зависит лишь от того, когда встречаются они на пути каждого из нас.
Он поднялся, сославшись на усталость, извинился и ушел в свой номер. Посетители бара расплатились и медленно потянулись к дверям, поглядывая на дешевую репродукцию знаменитой картины и мысленно спрашивая себя, на каком именно отрезке их .жизненного пути повстречался им ангел или демон. И, хотя никто не поделился своими раздумьями с другими, все единодушно пришли к такому выводу: все это произошло еще до того, как Ахав превратил разбойничий край в мирный и процветающий, а теперь все дни неотличимы друг от друга. И больше ничего.
Измученная Шанталь работала, как автомат, но знала, что она — единственная из жителей Вискоса, кто думает иначе. Она чувствовала на лице ласкающее прикосновение тяжелой и обольстительной руки Зла. «Может быть, у Добра и у Зла — одно и то же лицо. Все зависит лишь от того, когда встречаются они на пути каждого из нас». Хорошо сказано и, может быть, даже соответствует действительности, но сейчас ей было не до них — сейчас она хотела только спать.
Кончилось тем, что она ошиблась, отсчитывая сдачу одному из посетителей, что случалось с ней редко, она извинилась, но виноватой себя не почувствовала. Сохраняя бесстрастное достоинство, девушка дождалась, когда уйдут последние клиенты — по обыкновению, это были мэр и священник. Шанталь заперла кассу, надела свое дешевое тяжелое пальто и отправилась домой — так было уже много лет.
В третью ночь она предстала перед лицом Зла. А Зло на этот раз приняло обличье крайнего изнеможения и высоченной температуры — девушка почти теряла сознание, но при этом не могла забыться сном. Где-то за окном слышался неумолчный волчий вой. Порой Шанталь думала, что у нее начались галлюцинации: ей казалось, что зверь проник в ее комнату и говорит с ней на непонятном языке. В краткий миг просветления она захотела встать и пойти в церковь, попросить падре вызвать врача — ей плохо, очень плохо. Но когда она попыталась исполнить свое намерение, то поняла, что ноги ее не слушаются — стали точно ватные — и до церкви ей не дойти. Если пойдет, то до церкви не дойдет.
Если же все-таки дойдет, ей придется ждать, пока падре проснется, оденется, отворит ей дверь, а тем временем ночной холод усилит ее жар до такой степени, что она скончается прямо там, перед тем местом, которое многие почитают священным.
«Что ж, — подумала Шанталь. — По крайней мере, не придется нести меня на кладбище: я умру на нем».
Всю ночь она металась в жару и полубреду, но, когда утренний свет проник в ее комнату, заметила, что температура снизилась примерно наполовину. Силы вернулись к ней, она попыталась было заснуть, но услышала такой знакомый гудок — это в Вискос приехал булочник, и, значит, пора готовить утренний кофе.
Никто не приказывал ей спуститься и купить хлеба: у нее ни перед кем не было обязательств и она могла лежать в кровати хоть целый день, потому что на работу ходила лишь по вечерам. Однако Шанталь чувствовала в себе какую-то перемену: чтобы окончательно не лишиться рассудка, бей необходимо ощутить окружающий ее мир. Она хотела увидеть людей, которые в этот час, как всегда, толкутся у маленького зеленого фургона, обменивая монетки на хлеб и радуясь тому, что начался новый день, а им есть чем заняться и есть что есть.
Она спустилась, поздоровалась, услышала: «У тебя усталый вид» и «Не случилось ли чего?». Все были приветливы и полны участия, готовы прийти на помощь, все были простодушны и безыскусно добры, а ее душа рвалась в клочья, обуреваемая страхом и сознанием своей власти, мечтами и жаждой приключений. Ей бы очень хотелось поделиться с кем-нибудь своей тайной, но она знала — стоит рассказать одному, как еще до полудня об этом будет знать весь город. Так что лучше уж поблагодарить за то, что беспокоятся о ее здоровье, и идти своей дорогой, пока не прояснится в голове.
— Нет, ничего, — отвечала она. — Волк выл всю ночь, не давал мне уснуть.
— А я не слышала никакого волка, — удивилась хозяйка гостиницы, тоже покупавшая хлеб.
— Уже несколько месяцев, как в округе не слышно волчьего воя, — согласилась с ней женщина, которая готовила местные блюда, продававшиеся в гостиничном
магазинчике. — Охотники, похоже, извели всех до единого, а для нас это очень скверно, ведь волки — главная приманка для приезжих. И чем неуловимей зверь, тем больше азарт охотников. Они ведь обожают подобное бессмысленное состязание.
— При булочнике не надо бы говорить, что в округе больше нет волков, — сказала хозяйка Шанталь. — Узнают об этом — люди вовсе перестанут приезжать к нам в Вискос.
— Но я слышала волчий вой.
— Наверно, это был оборотень, — заметила жена мэра, которая терпеть не могла Шанталь, но была дамой хорошо воспитанной и умела скрывать свои чувства.
— Никаких оборотней не существует, — не без раздражения сказала хозяйка. — Обыкновенный волк, а сейчас его, наверно, уже застрелили. Жена мэра, однако, не собиралась сдаваться:
— Существует или нет, но какой-то волк выл этой ночью. Вы заставляете Шанталь работать сверхурочно, она слишком устает, вот ей и мерещится всякое. Шанталь, не вмешиваясь в их спор, купила хлеб и ушла.
«Бессмысленное состязание», —думала она, вспоминая слова одной из собеседниц. Да, вот такой и представляется им жизнь — бессмысленным состязанием. Шанталь еле-еле сдержалась, чтобы не выложить предложение, сделанное ей Чужестранцем, —любопытно было бы посмотреть, как эти нищие духом, хорошо устроившиеся люди устроят иное состязание, в котором смысла будет больше. В обмен на преступление — десять слитков золота, способных обеспечить будущее их детей и внуков, вернуть былую славу Вискосу — с волками или без волков.
Однако девушка сдержалась. В ту минуту она решила, что расскажет эту историю сегодня же вечером, но — когда все соберутся в баре, чтобы никто не мог сказать потом, что, мол, не слышал или не понял. Может быть, они схватят чужестранца и потащат его прямиком в полицию, а ей, Шанталь, вручат ее слиток золота в виде вознаграждения за услуги, оказанные городу. А может быть, они просто не поверят, и тогда чужестранец покинет Вискос, уверясь, что все его жители — праведники. А ведь это не так.
Все они невежественны, наивны, все мыслят и чувствуют по шаблону. Все верят лишь в то, во что привыкли верить, — и ничему другому. Все боятся Бога. Все — и она в том числе — испытывают страх в тот миг, когда могут изменить свою судьбу. Что же касается истинной доброты, то ее, скорей всего, не существует вовсе — ни на земле, населенной трусливыми людьми, ни на небе, где обитает Господь-Вседержитель, налево и направо сеющий страдания с единственной целью — сделать так, чтобы мы всю жизнь просили избавить нас от зла.
Температура упала; Шанталь не спала уже три ночи кряду, но, варя себе утренний кофе, чувствовала себя хорошо как никогда. Нет, она не единственная, кто испытывает страх. Быть может, она единственная, кто сознает свою трусость, ибо все прочие называют жизнь «бессмысленным состязанием», а присущий им страх принимают за благородство.
На память ей пришел один из жителей Вискоса, который двадцать лет проработал в аптеке соседнего городка, а потом был уволен. Он не требовал себе ни выходного пособия, ни пенсии, объясняя это тем, что дружил с аптекарем, не хотел никак того ущемлять, ибо знал, что его рассчитали из-за возникших финансовых трудностей. Все это было враньем: он не подал в суд из трусости, ему во что бы то ни стало хотелось, чтобы его любили, чтобы владелец аптеки по-прежнему считал его благородным человеком и хорошим товарищем. Но, когда спустя какое-то время он все же пришел просить заработанные деньги, с ним и разговаривать не стали — было уже слишком поздно: он ведь подписал заявление об увольнении и ни на что больше претендовать не мог.
Так ему и надо. Изображать великодушие пристало лишь тому, кто страшится занять определенную позицию в жизни. Разумеется, намного проще верить в собственную доброту, чем кому-то противоборствовать и отстаивать свои права. Гораздо легче проглотить обиду, снести оскорбление, чем набраться храбрости и вступить в борьбу с сильным противником. Всегда можно сказать, что камень, которым в нас швырнули, пролетел мимо, и только ночью, оставшись наедине с самими собой, когда жена, или муж, или школьный товарищ спит, — только ночью, в тишине оплакиваем мы нашу трусость.
Шанталь выпила кофе, мечтая, чтобы день прошел поскорее. Вечером она уничтожит целый городок, покончит с Вискосом. Он так и так перестал бы существовать при жизни уже следующего поколения, ибо в нем не рождаются дети: молодые люди предпочитали плодиться и размножаться в других городах страны — там, где празднично и красиво, где носят нарядную одежду, где путешествуют и где есть «бессмысленное состязание».
День, вопреки ее желаниям, тянулся без конца. От пепельного неба, от низких туч возникало ощущение, будто время вовсе остановилось. Пелена тумана скрыла горы, и казалось, Вискос отрезан от всего мира, замкнут и затерян в самом себе, словно остался единственным на всей планете обитаемым местом. В окно Шанталь видела, как чужестранец вышел из гостиницы и по обыкновению зашагал в сторону гор. Шанталь забеспокоилась было о своем золоте, но тотчас успокоилась — он ведь уплатил за неделю вперед, а богатые люди денег на ветер не бросают — так ведут себя только бедняки.
Девушка попыталась читать, но смысл ускользал от нее. Тогда она решила прогуляться по Вискосу, и единственным человеком, которого она увидела по пути, была Берта, старуха-вдова, целыми днями сидевшая перед домом и бдительно следившая за всем, что происходит в городе.
— Похолодало наконец, — сообщила она Шанталь.
Та спросила себя — почему это люди придают погоде такое значение, и молча кивнула в знак согласия.
Потом пошла дальше, ибо за долгие годы, проведенные в Вискосе, они с Бертой уже переговорили обо всем, о чем только можно было переговорить. Одно время она даже заинтересовалась этой сильной женщиной, которая сумела наладить свою жизнь даже после того, как осталась вдовой — муж ее погиб в результате одного из несчастных случаев, столь частых на охоте. Берта тогда продала все свое имущество и, вложив эти деньги вместе со страховкой в какое-то надежное предприятие, жила теперь на ренту.
Потом, впрочем, Шанталь утратила интерес к Берте — в ее жизни девушка видела все то, чего боялась: вот и она тоже состарится и будет сидеть на стуле у дверей своего дома, зимой укутавшись в сотню одежек, и видеть перед глазами один и тот же пейзаж, и внимательно наблюдать за тем, что не требует ни
