Скупые строки, по которым невозможно определить ни характер человека, ни его убеждения. Но все моментально изменится, если привести слова самого Ларионова: «Ответный террор против коммунистической партии — вот лозунг наиболее действительный в борьбе с палачами. В ночных кошмарах им, убийцам, ворам, садистам и растлителям духа народного, чудится грядущее возмездие. Хулители имени Бога на земле чуют, что час расплаты не может не прийти. Только действие — твердое, прямое, бьющее прямо в цель — способно положить конец бесчинственной власти маньяков. И только жертва чистая и святая восстановит честь опозоренной и безмерно поруганной Родины. И нет иных путей для тех, кто признает наш общий страшный долг крови, залившей родную землю в бесчисленных подвалах. И нет иного действия, кроме боя, хотя бы для этого пришлось биться одному против всех. Мы должны быть незримыми руководителями, толкающими РОВС к полной победе над коммунизмом».
Именно капитану пришла в голову идея тайных псевдонимов для всех руководителей «Внутренней линии». Так, Шатилова в переписке называли «115», «Павлов», «Хрущев». Ларионов именовался «Белая идея», Закржевский — Дмитриев, а Скоблин в дальнейшем — «Главный сыщик». Генерал Миллер стал Арсеньев. Генерал Эрдели, который был активным противником тайной организации — «Непосредственным», а Русский общевоинский союз — «ВР» (по всей видимости, сокращенное от фамилии Врангель).
Оставим на время лидеров «Внутренней линии» и вернемся к Николаю Владимировичу Скоблину. Именно тогда он и попадает в орбиту тайной организации внутри Русского общевоинского союза.
На гонорар от успешных концертов в Америке Плевицкая с мужем купили в рассрочку в одном из парижских пригородов — Озуар-ла-Феррьер — двухэтажный дом. Каждый месяц они должны были платить 800 франков — сумма немаленькая для русских эмигрантов. Даже с учетом того, что певица зарабатывала в разы больше любого офицера армии Врангеля, все равно бремя ложилось на семью неподъемным грузом. Скоблин очень мучился в те дни. Ему часто тогда снился Ледяной поход Добровольческой армии. Корниловец Левитов в своих воспоминаниях так описывал первые бои с большевиками: «Генерал Корнилов дает задачу полку: ударом в левый фланг противника сбить его. Безостановочное движение корниловцев с явным охватом левого фланга настолько потрясло красных, что они стали бежать из своих окопов, не задерживаясь в резервных. Потери в полку: один убит и несколько раненых, но противник хорошо поплатился. Будь здесь у нас кавалерия, вся эта громадная толпа красных была бы уничтожена. На стороне красных были и местные молодые казаки, которые были захвачены нами и которым за их позор в станице старики устроили настоящую порку».
Скоблин силился найти выход из положения и не мог. На завод, как многие русские офицеры, он идти работать не мог. В Крыму, на последнем этапе Белой борьбы, он был тяжело ранен в бедро. После этого ходил, едва заметно прихрамывания. А на даже минимальную ставку в РОВС рассчитывать не приходилось. Даже учитывая благожелательное отношение к нему Шатилова и Кутепова. Врангель и слышать не хотел фамилию главного корниловца, после памятной истории с концертом Плевицкой для советских представителей.
Сама Плевицкая об этом уже и думать забыла, о чем свидетельствует интервью, данное журналисту газеты «Шанхайская заря» Николаю Покровскому:
«— Пела почти всюду, где есть русские, — в Латвии, Бельгии, Болгарии, Сербии, Чехословакии; была продолжительное время в Америке, только что дала концерт в Париже, а в Париж приехала недавно, — отдыхала на юге Франции, под Ниццей.
— А теперь куда, Надежда Васильевна?
— Еду на днях в Белград. А потом — не знаю куда. Приглашают во многие места. Может быть, если получу визу, в Польшу проеду…
— А в Китай не думаете прокатиться? Там русских много. Особенно в Харбине. Да и в Шанхае, в Тяньцзине тоже… не мало.
— Знаю, знаю… От поездки туда я бы не отказалась, только… боюсь очень!..
— Чего же вы боитесь?
— Моря боюсь. Не люблю я воды, укачивает меня. А туда ведь морем надо плыть, и говорят — долго.
— Да, дольше месяца.
— Ах, как страшно! — смеется Надежда Васильевна.
Прощаясь с Надеждой Васильевной, я уговариваю ее:
— Не бойтесь моря. Смело поезжайте на Дальний Восток. Там вас сумеют встретить и принять».
Скоблин же с каждым месяцем мрачнел все больше. Не случайно известный певец Александр Вертинский спустя несколько лет вспоминал: «В русском ресторане пела Надежда Плевицкая. Каждый вечер ее увозил и привозил на маленькой машине тоже маленький генерал Скоблин. Ничем особенным он не отличался. Довольно скромный и даже застенчивый, он скорее выглядел забитым мужем у такой энергичной и волевой женщины, как Плевицкая».
Все изменилось со смертью главнокомандующего русской армией. В доме, который он занимал в пригороде Брюсселя, проживали кроме самого генерала его жена, четверо детей, повар и денщик. В начале марта 1928 года денщик Врангеля Яков Юдихин обратился к генералу с просьбой приютить на несколько дней своего брата, тоже бывшего солдата, приехавшего к нему в гости. Позднее выяснилось, что брат этот, о котором Юдихин никогда раньше не говорил, был матросом советского торгового корабля, стоявшего в это время в Антверпене. Через несколько дней нежданный гость уехал, а 18 марта Врангель внезапно заболел.
Приехавшему из Парижа знаменитому русскому врачу Алексинскому Петр Николаевич жаловался: «Мозг против моего желания лихорадочно работает, голова все время занята расчетами и вычислениями. Я не могу с этим бороться… Картины войны все время передо мной, и я пишу все время приказы, приказы, приказы!» Диагноз, который поставил Алексинский, изумил всех — интенсивный туберкулез. Ведь за свою жизнь генерал ни разу туберкулезом не болел. Между тем в самом начале марта Врангель посетил расположенные на севере Бельгии угольные шахты, в которых работали бывшие чины Русской армии. Известно, что среди рабочих свирепствовала эта страшная болезнь. А тогда генерал Врангель не только принимал парад своих сослуживцев, но и неоднократно спускался в шахты. Там-то и мог он заразиться, тем более что Петр Николаевич уже был серьезно простужен и получил врачебное предостережение о нежелательности такой поездки. Мать генерала Мария Дмитриевна Врангель вспоминала: «Это были 38 суток сплошного мученичества! Его пожирала сорокаградусная температура. Он метался, отдавал приказы, порывался встать. Призывал секретаря и делал распоряжения до мельчайших подробностей».
25 апреля 1928 года Врангель скончался. Потеря для русской эмиграции была невосполнимой. Петр Николаевич был кумиром армии. Не случайно еще в 1924 году один из самых талантливых писателей русского зарубежья Иван Савин писал в своем посвящение барону: «Этот желтый лист с Вашим лицом я вырезал из журнала немецкого — „Die Woche“. Была внизу надпись: „Der Hartknakiger. Feind von Lenin, — General Wrangel“, таким кудрявым готическим шрифтом, с завитушками. Завитушки я отрезал — разве и так не знаю, что большего врага, чем Вы, у Ленина не было? — потом желтый лист с Вашим портретом, осторожно посмотрев кругом, спрятал в кармане. Осторожно потому, что — простите меня! — портрет ваш я украл в русской библиотеке, порывшись в груде старых журналов. Нехорошо это очень и стыдно. Но, только что вырвавшись из красного плена, так хотелось увидеть Ваше лицо, а нигде достать не мог. И потом, все равно, через месяц библиотека эта закрылась, книги ее и журналы продавались с пуда на рынке и заворачивали в них сельди.
Вы в кавказской бурке, в папахе. Бледное лицо Ваше слегка затушевано тенью с левой стороны. А глаза строго улыбаются. Мне всегда казалось странным и милым это сочетание: суровость и ласковость. В „Die Woche“ особенность Ваших глаз, Ваших губ передана так выпукло. Может быть, потому я и совершил кражу.
Каблуков Ваших сапог не видно, и это жаль. Мне дороги как-то и памятны эти каблуки. В первые дни крымского наступления, когда могучей радостной лавой мы рвались вперед, Вы, где-то у Днепра, посетили нашу дивизию.
„Господа офицеры, вперед!“ — громко крикнули Вы после смотра. Эхо Вашего голоса гулко отдалось в
