что от грамотности русских, украинцев и всяких прочих только вред. Всегда найдется пара светлых голов, которые изыщут пути к изучению своей истории, потом придут к политическим выводам, которые в конце концов будут направлены против нас. Поэтому, господа, не вздумайте в оккупированных районах организовывать какие-либо передачи по радио на исторические темы. Нет! В каждой деревне на площади — столб с громкоговорителем, чтобы сообщать новости и развлекать слушателей. Да, развлекать и отвлекать от попыток обретения политических, научных и вообще каких-либо знаний. По радио должно передаваться как можно больше простой, ритмичной и веселой музыки. Она бодрит и повышает трудоспособность».
Сегодня среди доморощенных поклонников Третьего рейха принято утверждать, что сам Иван Александрович Ильин положительно оценивал национал-социализм. Да, действительно, в начале 30-х годов Ильин видел в новом правительстве Германии положительные стороны: «Я отказываюсь судить о движении германского национал-социализма по тем эксцессам борьбы, отдельным столкновениям или временным преувеличениям, которые выдвигаются и подчеркиваются его врагами. То, что происходит в Германии, есть огромный политический и социальный переворот; сами вожди его характеризуют постоянно словом „революция“. Это есть движение национальной страсти и политического кипения, сосредоточившееся в течение 12 лет, и годами, да, годами лившее кровь своих приверженцев в схватках с коммунистами. Это есть реакция на годы послевоенного упадка и уныния: реакция скорби и гнева. Когда и где такая борьба обходилась без эксцессов? Но на нас, видевших русскую советскую революцию, самые эти эксцессы производят впечатление лишь гневных жестов или отдельных случайных некорректностей».
Но отрезвление произошло быстро. В «Наших задачах», написанных специально для чинов РОВС, он утверждал: «Фашизм совершил целый ряд глубоких и серьезных ошибок, которые определили его политическую и историческую физиономию и придали самому названию его ту одиозную окраску, которую не устают подчеркивать его враги. Поэтому для будущих социальных и политических движений подобного рода надо избирать другое наименование. А если кто-нибудь назовет свое движение прежним именем („фашизм“ или „национал-социализм“), то это будет истолковано как намерение возродить все пробелы и фатальные ошибки прошлого.
Эти пробелы и ошибки состояли в следующем:
1. Безрелигиозность. Враждебное отношение к христианству, к религиям, исповеданиям и церквам вообще.
2. Создание правого тоталитаризма как постоянного и якобы „идеального“ строя.
3. Установление партийной монополии и вырастающей из нее коррупции и деморализации.
4. Уход в крайности национализма и воинственного шовинизма (национальная „мания грандиоза“).
5. Смешение социальных реформ с социализмом и соскальзывание через тоталитаризм в огосударствление хозяйства.
6. Впадение в идолопоклоннический цезаризм с его демагогией, раболепством и деспотией.
Русские „фашисты“ этого не поняли. Если им удастся водвориться в России (чего не дай Бог), то они скомпрометируют все государственные и здоровые идеи и провалятся с позором».
(Справедливости ради стоит сказать, что некоторые русские эмигранты так и не простили Ильину первоначальных заигрываний с национал-социализмом. Роман Гуль писал в 1949 году: «Перемены Вашего духовного лица я старался понять. Но вот к власти пришел Гитлер, и Вы стали прогитлеровцем. У меня до сих пор среди вырезок статей имеются Ваши прогитлеровские (из „Возрождения“ и др.) статьи, где Вы рекомендуете русским не смотреть на гитлеризм „глазами евреев“ и поете сему движению хвалу! признаюсь, ЭТОГО изменения Вашего духовного лица я НИКАК НЕ ПОНИМАЛ И НЕ ПОНИМАЮ. Как Вы могли, русский человек, пойти к Гитлеру?» (Заметим в скобках, что категорически оказались правы те русские, которые смотрели на Гитлера «глазами евреев».)
В Русском общевоинском союзе отношение к Гитлеру и его политике колебалось от сдержанного до выжидательного. Евгений Карлович Миллер, как и большинство генералов-участников Первой мировой войны, тяготел к Франции, с которой у России были союзнические обязательства. Но Париж, подписавший в 1935 году договор о взаимопомощи с СССР, уже не мог рассматриваться Белым движением как партнер в битве с большевиками. Впрочем, эта самая битва была столь отдаленной перспективой, что всерьез уже в нее мало кто верил. Скорее эмиграция рассчитывала на окончательный термидор коммунизма. Но и этого ведь в конечном итоге не случилось.
Но выход из тупика надо было искать. Поэтому Миллер (немецкая фамилия тут абсолютно ни при чем) начал склоняться к союзу с Третьим рейхом. В письме Абрамову он отмечал: «Скажу откровенно, что по мере развития хода событий в Европе, я все более проникаюсь мыслью, что фашистское учение о государственном устройстве является, может быть, единственным якорем спасения от коммунизма при прогнившем парламентском режиме. Поэтому к мысли о популяризации фашистских лозунгов и среди эмиграции, и среди военных и чинов РОВС, в частности, я отношусь вполне сочувственно».
Большинство руководителей Русского общевоинского союза поддержали Евгения Карловича. Однако немцам это было вовсе не нужно. Во-первых, никакая «Единая, Великая и Неделимая Россия» их в принципе не интересовала. А во-вторых, в самой Германии нашлись сразу несколько русских эмигрантов, объявивших себя убежденными националистами и полностью поддержавшими гитлеровской шовинизм. Разумеется, с ними в первую очередь и сотрудничали немцы.
В отчаянии Миллер писал генералу Добровольскому: «У меня имеются основания считать, что их связи и даже их деньги направляются типам вроде Туркула с тем, чтобы в результате было разложение Русского общевоинского союза. Кажется, в Берлине симпатизируют Масальскому, Меллер-Закомельскому и прочим мерзавцам. К несчастью, из всего происходящего можно заключить, что там не хотят пожать протянутую нами руку и что там берут верх сторонники захвата Украины или, по меньшей мере, украинские самостийники».
Справедливости ради стоит сказать, что в отношении Туркула Евгений Карлович глубоко заблуждался. Безусловно, у главного дроздовца был какой-то могучий источник финансирования, позволявший издавать в Париже боевую газету «Сигнал» и вести независимую от Русского общевоинского союза политику. Постоянные поездки Туркула в Берлин, его выступления на собраниях местной группы своей партии и хвалебные высказывания по адресу Гитлера словно бы указывали на его связь с немцами. Французов это откровенно раздражало, и они не сомневались, что Туркул — тайный агент гестапо. Но никаких доказательств не было. Уже после войны выяснится, что он сотрудничал с генералом Осима, японским военным атташе в Берлине. Возможно, именно поэтому главный дроздовец занял непонятную большинству чинов РОВС позицию в отношении отправки добровольцев в армию Франко.
В июле 1936 года в Испании вспыхнула гражданская война, расколовшая русскую эмиграцию. «Союз возвращения на Родину», существовавший на деньги Москвы, тут же организовал отправку добровольцев в интернациональные бригады, защищавшие красное правительство Пиреней. За это всем участникам боевых действий была обещана амнистия от советского народа, предоставление гражданства и возможность вернуться в страну.
Многие чины Русского общевоинского союза в эти дни воспряли духом. Им предоставлялась долгожданная возможность продолжить борьбу с коммунизмом. О ней они мечтали бессонными ночами, когда перед глазами, сменяясь словно в калейдоскопе, проносились русские поля, луга и леса. О ней они молились ежедневно, ведь жажда мести за поруганную Отчизну становилась единственным смыслом их жизни. Огорчало лишь то, что воевать придется не в России, а в Испании. Но то, что против коммунистов, — компенсировало неудовлетворенность от превращения себя в ландскнехтов. Капитан Орехов писал в те дни: «Наш долг — долг русской эмиграции — принять посильное участие в борьбе с большевизмом, всегда, везде и при всяких обстоятельствах. Не надо преувеличивать свои силы: никаких армий и никаких корпусов мы выставить не можем, единственно, что можно сделать — это создать значительный русский отряд под нашим флагом, который привлечет к себе русских людей, ненавидящих советскую власть».
Журнал «Часовой», которые все воспринимали как неофициальный вестник Русского общевоинского союза, поместил в сентябре 1936 письмо одного из первых русских добровольцев в армии Франко:
«Вот уже четырнадцатый день, как я сражаюсь за наше общее дело на стороне Белой Гвардии.
Я уже писал перед отъездом, что при первых же известиях о восстании испанского офицерства
