слушали, как стреляют зенитки и как фашистские стервятники бомбы сбрасывают.
И про войну говорили.
И про то, что наш город теперь очень близко к фронту находится. И про то, что фашисты наш город весь кругом окружили. И про то, что теперь довольно часто кушать хочется, а кушать нечего. И про то, что мы всё равно победим фашистов, и окружение ихнее прорвём, и опять будем жить весело и хорошо, как до войны жили.
Очень много у меня ещё знакомых сделалось за это время, пока я лежал в военном госпитале.
Вот как их зовут:
Полковник Свиридов.
Майор Груздь.
Ефрейтор Мельник.
Это мои хорошие друзья, а с которыми я просто разговаривал, тех я даже и не считаю.
Попрощался с ними уходя и вышел, опираясь на костыль. Посмотрела на меня мама и сказала:
— Вот и кончилось твоё детство, Мишка.
И заплакала почему-то.
НИКУДА МЫ НЕ ПОЕДЕМ!
— Ты поедешь в эвакуацию к тёте Зое, — сказал папа.
— Никуда он не поедет от меня, — сказала мама.
— И я нахожу, что это ни к чему, — произнёс Иван Фёдорович Блинчик. — Мы, трое взрослых, поднимем этого молодого товарища. Как-нибудь.
— Он поедет в эвакуацию к моей сестре Зое в Ташкент, — сказал папа.
— Не поедет он! — крикнула мама. — Твоя Зоя его и не приглашает. Не хочу я, чтобы мой Михаил был в тягость какой-то тёте Зое.
— В тягость никогда не следует, — начал Иван Фёдорович, но папа не дал ему кончить.
Он очень обиделся, что мама назвала его Зою «какая-то». Папа сказал так:
— Зоя — моя сестра, и я не позволю тебе, Наташа...
В это время я потихоньку вытащил у Ивана Фёдоровича свисток и свистнул.
— Извините, — сказал я, — но мне никак нельзя ехать. И пожалуйста, не ссорьтесь. Я раненый человек, у меня нога болит, ко мне в гости разные люди могут прийти, а я — здрасте, уехал к тёте Зое в Ташкент. Алексей Павлович придёт, военный лётчик, или майор Груздь из танковых войск, или полковник Свиридов, или ефрейтор Мельник. Что вы тогда скажете?
Очень долго все спорили. До тех пор, пока не пришёл Геня Лошадкин.
— Здравствуй, Лошадкин, — сказал я, — вы разве не уехали?
— Здравствуйте, товарищи, — сказал Геня, — привет вам всем. Никуда мы не уехали. Мама моя работает сестрой в госпитале, папа мой находится на военной службе...
— Это товарищу Лошадкину полезно очень, — заметил Иван Фёдорович. — Наша армия сделает его вполне дисциплинированным товарищем.
— Ну, а мы с сестрой Леночкой сидим дома, — добавил Геня. — И занимаемся. Наша школа теперь переехала в подвал, и я пришёл узнать, будешь ли ты, Мишка, учиться дальше.
Все замолчали, глядя на меня.
Я тоже помолчал. В военном госпитале майор Груздь всегда отвечал не сразу, а подумавши.
— До праздника я ещё посижу дома, — сказал я, — потому что у меня побаливает моё ранение. Ну, а после праздника я пойду учиться.
ВОЕННЫЙ ПЕРЕКРЁСТОК
Не узнать наш перекрёсток теперь.
Витрины магазинов заложены мешками с песком. Много окон забито фанерой. А там, где раньше был цветочный магазин, теперь дзот. Это на тот случай, если какие-нибудь сумасшедшие фашисты попробуют прорваться в город. Дальше нашего перекрёстка им всё равно не пройти.
Совсем изменился наш перекрёсток.
Помните мою школу?
Ну, ту самую, в которой я учился и где я буду учиться, когда мы разобьём фашистов?
Так она вовсе теперь не школа, а госпиталь. Военный госпиталь вроде того, где меня лечили после моего ранения. Туда привозят с передовой раненых командиров и красноармейцев и лечат их. И оттуда они возвращаются обратно в свои военные части.
Всё теперь стало по-новому, по-военному. На нашем доме, например, стоят зенитные пушки. И по нашей лестнице теперь часто ходят зенитчики. Один даже меня спросил:
— Ты почему это, браток, с костылём? Шалил, наверное?
— Нет, — сказал я, — это осколочное ранение.
Зенитчик остановился, и другие зенитчики тоже остановились.
— Видали? — спросил мой молодой зенитчик. — Видали, что делается? Такого молодого товарища ранили фашистские кровопийцы. Ну ладно же!
Трамваев теперь очень мало ходит мимо нас.
И машин тоже мало.
А троллейбусы совсем остановились. Так что Ивану Фёдоровичу почти что нечего регулировать на нашем перекрёстке.
Очень изменился наш перекрёсток нынче.
Ничего не поделаешь: война.
ВОТ ТАК МАМА...
Что только делается на нашем перекрёстке...
Представляете себе? Геня Лошадкин, тот самый, который когда-то катался на трамвайной колбасе и даже поломал троллейбус, этот Геня Лошадкин потушил две бомбы-зажигалки. Но этого ещё мало. Та самая Леночка, которая когда-то потерялась, ну, Леночка Лошадкина, дочка того самого Лошадкина, который когда-то накидал апельсиновые корки на тротуар, — эта Леночка насобирала в своём дворе и по квартирам сто двадцать семь пустых бутылок. Знаете, для чего? Для горючей жидкости, чтобы бросать под танки. Вот так история... Я сижу дома со своим костылём, Геня в это время тушит зажигалки, а Леночка останавливает фашистские танки, бросая в них бутылки с горючей жидкостью. То есть она не бросает, а собирает. Ну, одним словом, помогает...
Но это ещё что!
