сопутствовал успех.
Войско короля из Милана двинулось на Пизу, оттуда к Флоренции, в которой знатные роды Каппони, Годерини, Нерли и почти все простые граждане города обратились против рода Медичи в лице его последнего представителя синьора Пьеро, который своим образом жизни вызывал зависть не только среди многих добропорядочных граждан, но даже среди своих близких родственников.
По этой причине король Карл смело вступил в пределы Флорентийской республики, чтобы либо вынудить свободолюбивых, а сейчас еще и склонных к восстанию флорентийцев встать за него, либо захватить их слабые города, дабы расположиться в них на уже начинавшуюся зиму. Некоторые небольшие города республики, действительно, встали на его сторону, в том числе и Лукка, давний враг флорентийцев, и выразили королю полную покорность и готовность служить его делу. Осторожный герцог Миланский, не желавший слишком явных и скорых успехов французов в Италии, отсоветовал Карлу продолжать военные действия в это время года. К тому же он хотел при помощи французских солдат получить несколько городов, среди которых были не только города Сарцана и Пьетрасанта, но и прекрасный город Пиза. Кстати, первые два, принадлежавшие ранее генуэзцам, были во времена знаменитого Лоренцо Медичи [32] захвачены флорентийцами. Король двинулся через Понтремоли, город, принадлежавший герцогу Миланскому, и осадил Сарцану, очень сильный замок, лучший у флорентийцев, однако на свою беду из-за ожесточенных распрей плохо обеспеченный всем необходимым для обороны.
Но даже если бы крепость эта была хорошо снабжена провиантом и всем необходимым для ведения войны, флорентийцы сами по себе весьма неохотно выступали против Французского дома, чьими верными слугами и сторонниками они были, в силу своих постоянных и очень разнообразных торговых связей с Францией.
Тем временем во Флоренции начались волнения, и горожане потребовали послать человек пятнадцать депутатов для переговоров с Карлом и герцогом Миланским, Пьеро Медичи согласился на это. Когда эти послы прибыли в ставку короля, то, сделав ему множество разных предложений, главным они выставили одно — чтобы король помог им изгнать единовластного представителя этого древнего рода. Пьеро же, желая угодить королю, решил принять его в своем доме, самом прекрасном среди домов именитых горожан и купцов, обставленном с необыкновенной роскошью.
Увы, территориальные уступки, которые Пьеро Медичи от себя лично и своею волею сделал Карлу VIII, обернулись против него. Забыв о благодеяниях его предков, соотечественники изгнали его из родного города. Народ поднялся на борьбу с криками: «Свобода! Слобода!» и двинулся на его дворец. Лишь тогда Пьеро Медичи, вняв доброму совету, покинул город с помощью Паоло Орсини, и то была воистину скорбная развязка для него и его рода, в особенности если учесть то, что и он, и его предшественники, начиная с Козимо Древнего, были могуществом своим равны государям. Но оставим в стороне флорентийские дела. Вернемся к Карлу и его походу. После нескольких удачных сражений французы вступили в Неаполь. Карл VIII был окрылен успехом и счастлив, к тому же встречавшие его неаполитанки отважно обнажали грудь при вступлении французов в город. Собственно, оказавшись и сердце Кампании, этом райском уголке у самого берега моря, он попал в то же положение, что и Ганнибал, за много веков до него оказавшийся в этих местах. Воины последнего, остановившись на постой в кампанском городе Капуе, предались таким «капуанским радостям», что вскоре совершенно позабыли, зачем претерпели все ратные подвиги и тревоги, заставившие их перейти Альпы. Знаменитые «капуанские радости» как образец упоительно- расслабляющего порока вошли в поговорку. К этому же, по-видимому, стремился и Карл VIII, нисколько, однако, не отличаясь военными талантами великого карфагенского полководца. Ясное бездонное небо, созданное, казалось, самою поэзией для любви, синее море, величественные мраморные дворцы, расположенные в виде террас и уступами спускающиеся к морю, волшебные сады с экзотическими цветами, растениями и фруктами, удивительной красоты парки, в которых никогда не умолкало пение птиц — все это пленяло взор, слух, покоряло душу, теперь готовую лишь грезить о мимолетных радостях бытия.
Праздники в честь путешествующего короля-воителя, балы и турниры следовали непрерывной чередой один за другим. И обворожительные местные красавицы, являвшиеся на них в пышных и роскошных одеяниях, весьма охотно и часто оставались лишь в одних нитях жемчуга, легко заменявших им остальную одежду. Так пиры превращались в оргии, на которых все приглашенные мужчины стремились проявить свою мужскую доблесть и силу в делах любви на глазах друг у друга.
И происходило это не только в свите короля, всю армию, казалось, охватило какое-то любовное безумие. Дело дошло до того, что, по словам венецианского историка Сануто, «французы находили удовольствие лишь в грехе и плотских утехах, и весьма охотно и часто брали женщин, им приглянувшихся, силой, не щадя ничьей чести». Мирные амурные сцены перемежались со сценами прямого насилия, в том, разумеется, случае, если сами дамы не желали добровольно служить их страсти.
«Даже если король, — продолжает тот же историк, — держал тогда для своего личного удовольствия монахиню из монастыря Святой Кьяры, и это помимо своей фаворитки Ла Мельфи и множества других особ, которых доставляли ему его люди…»
Между тем Анна Бретонская отправляла Карлу нежные послания, умоляя поскорее вернуться во Францию. В апреле 1495 года она под непосредственным влиянием Анны де Боже написала королю следующие строки: «Обязанностью Вашей является не медлить более с возвращением в свое королевство, ибо народ, который вас любит, горько оплакивает ваше отсутствие…»
Получив это письмо, Карл VIII не придал ему особого значения, проникновенные слова не тронули его, ибо сейчас он был занят организацией великолепного пира в честь своей очередной любовницы Леоноры. У него не было особого желания возвращаться во Францию, ибо Неаполь, на его взгляд, был всего лишь промежуточным звеном на пути в Константинополь: «Наша цель не будет достигнута до тех пор, пока мы не дойдем до шмель неверных и не начнем с ними священную войну». Среди прочего король много распространялся о гареме султана Баязида, обладателем которого уже себя мнил.
Пир в честь его любовницы Леоноры начался в девять часов вечера под роскошной кроной деревьев огромного старинного парка. В нем приняли участие свыше двухсот человек. Редкие и пряные блюда подавались в золотой посуде необыкновенно красивыми неаполитанками в юбках с разрезом до пояса, обнажавшими таким образом свои ноги гораздо больше, чем это допускалось за торжественным обедом.
Впрочем, гостей, самых знатных сеньоров, поражали не одни лишь голые ножки готовых во всем услужить им сладострастниц. Право, это было не самым удивительным зрелищем. Фаворитка Карла VIII полнилась за столом с совершенно обнаженной грудью. Да, эта светская дама, безусловно, должна была затмить красавицу былых времен — несравненную Агнессу Сорель.
После ужина начались танцы, и хорошенькие милые и добрые служанки, выбирая себе знатных кавалеров, смешались с гостями, постепенно избавляясь от становящейся все более стесняющей и неудобной одежды, которой, впрочем, на них и без того было не так уж много. Под звуки музыки кавалеры помогали избавляться от всего, что стесняло их движения и скрытию возбуждающие и пленительные формы. Те не противились и вскоре плясали под луной и в свете факелов совершенно обнаженными и тесно прижавшись к мужественным гостям французского короля, спеша увести их в укромные уголки тенистого сада.
Ночь эта во всех отношениях оказалась незабываемой, ибо через несколько дней некий рыцарь из числа испивших не одну чашу Венеры обнаружил покалывание в укромном месте, потом сильную боль, а вскоре все тело его было покрыто гнойной сыпью. Он позвал врача, но тот так и не смог прийти, поскольку «почти все королевские гости были поражены этой же странной болезнью» [33] .
Вот как рассказывает об этом очевидец события: «В лагере французов находилась знаменитая замечательной красоты куртизанка, но со злокачественной язвой в матке. Сходившиеся с нею мужчины заражались болезнью, вызывавшей изъязвление их членов. Сначала эта болезнь постигла одного, потом двоих, потом троих, потом сто человек… А поскольку человеческая природа склонна к любовным утехам, многие женщины, имевшие сношения с зараженными мужчинами, тоже оказались зараженными и в свою очередь передали заразу другим мужчинам» [34].
Тело несчастных покрывалось коростой с головы до ног, одни лишались губ, другие — глаз, у некоторых, самых несчастных, дело обстояло хуже, столь нужный орган отваливался подобно сгнившему
