Парк располагался на широкой луговине, по которой протекал ручей. Приблизительно посередине его находилась ферма или небольшой охотничий домик Мирабелло. Имперцы уже дошли до этого места, когда французы преградили им дорогу. Сам король Франциск прискакал во главе своих храбрых жандармов и велел при поддержке артиллерии атаковать неприятеля, что и было с блеском исполнено, «так что король Франциск даже заметил одному из сопровождавших его, что сегодняшний день наверняка сделает его хозяином Милана».
Однако первый успех скоро сменился поражением. Испанские и немецкие стрелки, уже, вероятно, отчасти вооруженные новым оружием — мушкетами, бьющими далеко и метко и обладавшими значительной пробивной силой, поддержали свою отступающую кавалерию. Тем временем стали подходить большие колонны пехоты. Французская артиллерия не смогла их задержать, и они ринулись на только что продвинувшуюся вперед квадратную колонну французской армии — так называемую «черную банду», состоявшую из 5000 нижнегерманских наемников.
«…В общем оба войска располагали приблизительно одинаковым числом пехоты, около 20 000 человек, хотя французы имели перевес в коннице и орудиях. Но внезапное появление имперского войска в предрассветных сумерках на совершенно неожиданном месте имело своим последствием то, что в тот момент, когда оно уже совершенно построилось и стояло в середине парка, та часть французского войска, которая занимала южную часть лагеря, — швейцарцы, числом 8000 человек, еще не оказалась под рукой. Таким образом, обе колонны имперцев, в числе 12 000, могли охватить „черную банду“ с обеих сторон… и разбить ее вдребезги; и лишь когда остатки ее вместе с французскими всадниками отхлынули назад, появились швейцарцы. Но они не могли изменить судьбу сражения, тем более, что в это мгновение гарнизон Павии сделал вылазку и появился у них в тылу. В их отчаянном положении швейцарцы не смогли даже произвести сомкнутой атаки, на них обрушились со всех сторон, и они были частично перебиты превосходящими силами, как перед тем „черная банда“, частично искали спасения в бегстве» [126] .
По словам очевидцев, «во все стороны летели руки, ноги и головы». Франциск I был внезапно окружен испанскими всадниками и взят в плен, после чего его под почетным эскортом препроводили к Шарлю де Бурбону.
«Увидев короля в руках врагов, Бонниве, чудом вышедший живым и невредимым из схватки, был удручен.
— Ах, — сказал он слуге, находившемуся рядом с ним, — я ни за что на свете не хочу пережить этого великого поражения. Пойду и приму смерть в бою.
Сбросив свой шлем, чтобы быть убитым наверняка, он „подставил свою грудь мечам“ и пал мертвым. Через несколько минут его тело было раздавлено копытами лошадей…
На поле боя осталось 10 000 трупов французских солдат и лучшие полководцы — Ля Тремуйль, Луи д’Ар, Лескюр, бастард Савойский, адмирал Бонниве, а король был пленен» [127].
Арьергард французской армии под началом герцога Алансонского, стоявший большей частью по другую сторону Павии, еще не вступал в бой, но герцог уже успел понять, что рассчитывать на успех невозможно, и велел разрушить мост, который французы навели к югу от города через реку Тичино.
Этим сей уцелевший герой, пока враг крушил и топтал его собратьев по оружию, спас себя и свои войска, но предал и погубил остальных, ибо одни из отступающих французов и их союзников утонули в реке, не имея никакой возможности ее переплыть (поскольку были в полном вооружении), другие же, как сам король Франциск и многие его рыцари, оказались в плену. Войскам же Карла V столь блестящая и грандиозная победа обошлась очень дешево: говорят, они потеряли не более 500 человек убитыми, что, как полагает Дельбрюк, было вполне вероятно, ибо благодаря внезапности своей отлично организованной фланговой атаки, «в каждой отдельно взятой фазе боя, они всегда могли действовать значительно превосходящими силами» [128] .
Что же касается занимательного французского автора Ги Бретона, то он, как всегда в своей довольно фривольно-насмешливой манере, метко замечает: «Итак, причиной такого военного поражения, какого Франция не знала со времен битвы при Пуатье [129] , было нарушение функций эндокринной системы у Луизы Савойской» [130].
Что же до военного искусства противников Франциска, то испанская пехота в данном случае оказалась сильнее славных своим мужеством и военным умением швейцарских наемников французской армии и их немецких собратьев. Вооруженные мушкетами испанцы нанесли значительные потери французской тяжелой коннице, закованной в латы (вспомним адмирала Бонниве, перед смертью сбросившего свои латы), и все признали вослед за авторитетами, что испанская пехота после этого трагического и знаменательного дня более 100 лет считалась лучшей в Европе.
Глава 7 Франциск I в плену
Вся Франция погрузилась в траур. Франциск I только что проиграл сражение при Павии. Раненный в ногу и лицо, герой Мариньяно сражался мужественно, но после того как под ним убили коня, а доспехи были исколоты, изрублены, избиты и изуродованы залпами аркебуз и ударами пик, вынужден был отдать свою окровавленную шпагу вице-королю Неаполя. Плененный король сначала был препровожден в крепость Пиццигеттоне на реке Адда, между Лоди и Кремоной. Здесь его оставили под надзором и постоянным караулом капитана Аларкона и его гвардейской роты испанских аркебузиров и он мог в тиши и сумраке заточения излить в слезах и мольбах свое несчастье.
Но прежде всего в личном и незамедлительно написанном письме своей матери Луизе Савойской он поведал ей о поразившем его ударе судьбы.
«Мадам, извещаю Вас о моем несчастье. Из всего, чем обладают короли, мне остались лишь честь и жизнь. Мне позволено было написать Вам, дабы этой вестью попытаться хоть немного Вас утешить. Прошу Вас действовать с обычной Вашей всегдашней осторожностью и надеюсь на то, что Бог поможет мне пережить это несчастье. Засим поручаю Вашим заботам моих детей и Ваших внуков и умоляю обеспечить безопасную поездку в Испанию гонцу, который встретится с императором, чтобы узнать, какова будет моя дальнейшая судьба. Во всем прочем я полностью полагаюсь и уповаю на Вас и Вашу добрую ко мне волю.
Покорнейший и смиренный сын Ваш Франциск».
Письмо это вызвало всеобщее волнение, но в одном случае оно имело вполне определенные последствия: Луиза Савойская становилась регентшей, а госпожа де Шатобриан, лишившись поддержки короля и не рискуя более оставаться при дворе, объявила, что намерена вернуться к мужу в Бретань, «где Жан де Лаваль, единственный в своем роде супруг, принял ее с распростертыми объятиями» [131] .
Что же касается короля, то любопытно видеть, сколь решительно и быстро в XVI веке развращенные души обращались к Богу, едва лишь касалась их хотя бы тень подлинного страдания. Положение его и в самом деле было тяжелым, и нет никакой необходимости перечислять те радости жизни, коих он лишился. Любопытно другое: этот король-распутник, король-сластолюбец, в дни своего торжества вполне достойный Панурга из знаменитого романа Рабле, в несчастье стал невероятно набожен.
Вот что писала ему сестра Маргарита Наваррская:
«Монсеньор, если и впрямь есть у Вас горячее желание, чтобы матушка Ваша пребывала в здравии, молю, обратите внимание на себя, так как она слышала, что Вы намерены предпринять этот пост, не вкушая ни мяса, ни яиц. Тем с большим основанием во всем покорная Вам сестра смеет молить Вас о том, чтобы Вы приняли к сведению и подумали, как вредна вам рыба… Верьте мне, Ваша матушка поклялась сделать так, как поступите Вы, а мне останется лишь наблюдать, как вы оба угаснете».
Смешивая, по своему обыкновению, галантность с религией, пленник предавался печальным воспоминаниям о мадемуазель д’Эйи, позднее ставшей славной герцогиней д’Этамп, незадолго перед походом обратившей своей юной красотой и прелестью на себя его внимание. Именно ее девиз, а вовсе не
