В году 1565, за несколько месяцев до смерти, Диану де Пуатье посетил Брантом, и хотя той минуло тогда шестьдесят пять лет, она была так красива, что дрогнуло бы даже каменное сердце. «Я думаю, — пишет наш галантный биограф, — что, если бы эта дама прожила еще сто лет, она никогда бы не состарилась ни лицом, в таком оно было хорошем состоянии, ни телом, таким оно было стройным и красивым даже под одеждой. Какая жалость, что и такие прекрасные тела покроет земля».
Увы, вскоре Диана де Пуатье внезапно заболела, «и земля, о которой говорил Брантом, скрыла это прекрасное тело, ставшее причиной стольких бед для Франции», — как сказал Ги Бретон. Там же в примечании он заметил, что Диане посчастливилось через правнучку Марию-Аделаиду Савойскую, в 1697 году вышедшую замуж за Луи де Бурбона, отца Людовика XV, стать родоначальницей и прародительницей не только Людовика XVI, Людовика XVIII и Карла X, но даже и «нынешнего графа Парижского» [256] .
Однако смерть Дианы де Пуатье никак не могла искупить и восполнить Екатерине Медичи потери сына и дочери — Франциска II и Елизаветы Французской. Лишь бурный вихрь политических событий да жар битвы могли отвлечь ее от горьких переживаний.
После подавления Амбуазского заговора и смерти Франциска II страна раскололась на две части, две враждующие между собой партии — партию гугенотов (протестантов-кальвинистов) и партию католиков. Первую возглавляли уже известные читателю король Наварры Антуан Бурбон, принц Конде, после Амбуаза вернувшиеся в лоно протестантизма, и адмирал Колиньи. Вторую — лотарингские герцоги Гизы. Попытка канцлера Лопиталя примирить оба лагеря окончалась полным провалом, а массовое истребление гугенотов в Васси (в 1562 году), произведенное католиками во главе с Франсуа де Гизом, послужило поводом к началу Гугенотских войн, длившихся с перерывами с 1562 года по 1694 год. Едва ли стоит вдаваться в подробности этих прискорбных событий, как и следующей за ними Варфоломеевской ночи, ибо читателю, возможно, уже надоели непрекращающиеся трагедии и смертельные драмы, однако отметим все же некоторые даты, дабы легче было представить вехи истории. Период первых трех войн (1562–1563; 1567–1568; 1568–1570) закончился в 1570 году мирными соглашениями порядком навоевавшихся сторон в Сен-Жермене, по которому гугеноты получили от короля Франции право владеть четырьмя крупными крепостями на Юге Франции и даже занимать государственные должности, и все-таки их приобретения были не настолько значительны, чтобы обеспокоить королеву-мать. Напротив, успехи, которых она добилась в эту эпоху, в значительной мере отвлекли ее от огорчений. Смерть избавила ее мало-помалу от основных соперников, встреченных на дороге власти: пал в бою при Сен-Дени коннетабль Монморанси, позже был сражен и принц Конде в битве под Жарнаком. Всегда в дороге, всегда в самых опасных местах, неутомимая Екатерина Медичи смогла решительно не порывать ни с одной из враждующих сторон. Она даже вынашивала идею всеобщего примирения, хотя Филипп настойчиво советовал ей вести войну с гугенотами самыми суровыми мерами и только до победного конца, и обращалась с побежденными под Жарнаком и Монконтуром противниками с большой мягкостью, заставив подписать Карла IX Сен- Жерменский эдикт [257] , более благоприятный делу гугенотов, чем делу победителей католиков. Он разрешал протестантам свободное отправление культа в двух ими выбранных городах каждой провинции [258] , допуск к высшим должностям в государстве, а сверх того отдавал сроком на два года четыре превосходно укрепленные крепости в их полное распоряжение (Ля Рошель, Монтобан, Коньяк и Шартр).
Двенадцать лет правления королевы-матери, истекшие со времени смерти ее супруга, научили Екатерину смело смотреть в будущее, доверяя при этом одной лишь себе. Отныне на нее не влияли ни фавориты, ни министры, ни капитаны, ни коннетабли. Дети боялись ее и повиновались, но во имя достижения этого ей приходилось все время их сталкивать друг с другом. Даже на вершине могущества ее не покидал дух интриги. Напротив, притворство как часть науки власти и высшего господства стало неотъемлемой частью ее натуры.
Сейчас Карлу IX было двадцать лет, герцогу Анжуйскому — восемнадцать, Алансону — шестнадцать. Их сестре Маргарите (королеве Марго) — семнадцать. И их сжигала горячая ревность. Карл IX испытывал ее к герцогу Анжуйскому, будущему королю Генриху III, завидуя любви к нему матери и легкости, с какой военные награды и триумфы доставались последнему. Герцог Алансонский, лживый и беспокойный, тоже вынашивал свои амбициозные замыслы, всегда свойственные младшим детям сиятельных семейств, Екатерина любила шпионаж и интриги и применяла в своей семье те же принципы, что и в управлении страной: шпионила, интриговала, господствовала посредством малых или тайных средств и уловок.
Она не доверяла Карлу IX, горячему и вспыльчивому до безумия, и с ужасом думала о том, что однажды он легко сможет обратить против нее уроки, которые она ему преподала. Бывали мгновения, когда сын и мать, стоя друг против друга и наблюдая за действиями друг друга, напоминали Агриппину и Нерона [259] .
Королю было чего опасаться. Всевластие матушки начинало очень его задевать, а Екатерина между тем упорно проводила свои секретные операции при помощи фрейлин своего двора. Прежде всего она увеличила число их с восьмидесяти до двухсот и научила своих верных служанок тайным уловкам Венеры, «способным служить исключительно на благо государства и семьи Валуа».
«Все эти барышни, „разубранные, как богини, но доступные, как смертные“ [260], отдававшие все свое обаяние на службу государства, использовались ею в политических целях…»
Эти молодые, изящные особы, которых находили у себя в постели иностранные дипломаты, бывавшие в Париже проездом, назывались «летучим эскадроном королевы»…
…Поведение некоторых из этих девиц вскоре вызвало скандал, и королева получила из Италии укоризненное письмо. «Вам бы следовало, — писали ей, — ограничиться небольшой свитой фрейлин и проследить за тем, чтобы они не проходили без конца через мужские руки и были более стыдливо одеты» [261].
Советы эти прошли мимо ушей Екатерины. В войне против Гизов, Монморанси и Бурбонов, потомков Людовика Святого, наступавших на нее со всех сторон, все средства, а тем более амурные, были хороши. Так, по ее прямому наущению был совращен и уложен в постель Антуан де Бурбон, один из вождей реформатов.
Для его покорения Екатерина выбрала прекрасную Луизу де ля Беродьер, или как ее называли при дворе, красавицу Руэ — La Belle Roue. «Победить такого противника было нетрудно»: король Наварры, как впоследствии и его сын, был «большой юбочник».
Луиза де ля Беродьер оказалась великолепной любовницей, но когда после бессонной ночи в ней проснулась стыдливость, она разрыдалась:
«Королева-мать сурова, — сказала она. — Если она узнает о том, что мы сделали, меня прогонят. И я боюсь, как бы гнев ее не обратился на вас» [262] .
Король Наваррский оказался настоящим мужчиной. Не желая потерять свою новую возлюбленную, а тем более быть причиной ее неприятностей, он обещал встретиться со своей противницей. Так над политикой возобладала любовь. А король Наварры был любезен, искал примирения и готов был ради Прекрасной Руэ пожертвовать своим королевством.
В результате последовало примирение сторон, и протестант, дав слово хранить верность (и признательность) Екатерине, получил от нее титул главного наместника королевства. «Почтительно поклонившись, он согласился на это и тем самым отказался от притязания на регентство, признав верховенство Екатерины» [263].
Таковы были методы королевы. Вослед за Антуаном де Бурбон Екатерина взялась за другого вождя реформатов — принца Конде, и также с блестящим результатом. На ложе любви их вера, вера вождей протестантского лагеря, не выдерживала испытаний. С ним поработала другая из ее фрейлин — Изабелла де Лимей.
И подобно тому как он писал когда-то Антуану Наваррскому, Кальвин направил принцу Конде из Женевы письмо, полное горьких упреков: «Вы можете не сомневаться, монсеньор, что мы уважаем вашу честь так же, как и желаем вам здоровья. Но мы поступили бы как предатели, скрывая от вас эти слухи. Нам сказали, что вы увлекаетесь женщинами, это очень вредит вашему влиянию и репутации. Хорошие люди будут этим обижены, плохие — посмеются» [264]
