Ломбардией и Силезией, никого они особенно не соблазняли, а мысль о новой войне и связанных с нею общественных бедствиях и личных страданиях не гармонировала с кроткою радостью, наполнившей наши сердца в этот час, освященный новым союзом любви. Я даже отважилась на возражение:
– Нет, милый отец, не говори таким образом: вспомни, что ведь и итальянцы, и пруссаки празднуют наступление нового года… Не надо желать им несчастья. Пусть лучше наступивший 66-й год и последующие года сделают людей добрее,
Отец пожал плечами.
– Ах, ты, мечтательница, – заметил он с сожалением.
– Вовсе нет, – вступился за меня Фридрих. – Выраженное Мартой желание основано не на бесплодных мечтах, потому что за его осуществление ручаются нам выводы науки. Люди постепенно становятся добрее, согласнее и счастливее, начиная с незапамятных времен и до нынешнего дня, но это происходит до того медленно, что в такой короткий срок, как один год, нельзя заметить никакой перемены к лучшему.
– Но если вы так твердо верите в вечный прогресс человечества, – перебил отец, – откуда же тогда ваши частые жалобы на реакцию, на возвращение к варварству?…
– А вот откуда, – отвечал Фридрих. – Он вынул из кармана карандаш и начертил спираль на клочке бумаги… – Ход цивилизации подобен этой фигуре… Разве эта линия, не смотря на изгибы назад, не подвигается неуклонно вперед? Начинавшийся год конечно может представлять собою один из таких изгибов, в особенности если у нас – чему есть много данных – опять будет война, а военное время, как в материальном, так и в моральном отношении, всегда значительно отодвигает культуру назад.
– Солдату не следовало бы говорить таким образом, любезный Тиллинг.
– Я обсуждаю общественный вопрос, дорогой тесть, и мой взгляд на дело может быть верен или ошибочен, но при чем же тут 'солдатская' точка зрения? Правда для всех только одна… Если какая-нибудь вещь выкрашена в красный цвет, неужели мы должны называть ее из принципа голубой, если носим голубой мундир, или черной, если на нас черная ряса?
– Черная… что? – нисколько запальчиво произнес мой отец.
У него была привычка во время неприятного спора прикидываться немножко тугим на ухо. Повторять целую речь на такие 'что', разумеется, очень скучно, и оппонент обыкновенно предпочитает отказаться от возражений.
В ту же ночь, после нашего возвращения домой, я принялась выпытывать мужа.
– Что такое говорил ты давеча отцу?… По твоему, мы опять будем драться в этом году? Так знай, что я не отпущу тебя больше ни в какой поход, ни за что не отпущу!
– Что толку в твоих страстных возражениях, дорогая Марта? Разве они приведут к чему-нибудь? Ты сама возьмешь их назад, в виду непреодолимых обстоятельств, чем вероятнее перспектива войны, тем невозможнее для меня хлопотать теперь об отставке. Сейчас после окончания шлезвиг-гольштинской кампании это было бы еще кстати…
– Ах, эти несчастные 'Шмит с сыновьями!'…
– Теперь же, когда надвигаются новые тучи…
– Так ты в самом деле полагаешь…
– Полагаю, что тучи рассеются… Не станут же две великих державы рвать одна другую в куски из-за какого-то маленького клочка земли на севере. Но раз на политическом горизонте собирается военная гроза, мой выход в отставку может быть истолкован трусостью. Теперь ты понимаешь?
Таким доводам я должна была покориться, но твердо уцепилась за надежду на то, что 'облака еще рассеются'. С напряженным вниманием следила я с тех пор за развитием политических событий и за ходившими в то время слухами о войне; вникала в разговоры, прочитывала газеты. 'Вооружаться, вооружаться!' стало теперь лозунгом. Пруссия вооружается втихомолку. Австрия вооружается втихомолку. Пруссаки утверждают, будто бы мы вооружаемся, но это не правда, они сами вооружаются. Те отрицают: нет, не правда; это австрийцы вооружаются. Если же они вооружаются, нам нужно делать то же. Если мы разоружимся, кто знает, последуют ли они нашему примеру? Так, слово 'вооружение' со всевозможными вариантами повторялось вокруг меня на разные лады. 'Но зачем это бряцанье оружием, когда ни у кого нет на уме нападать на соседа?' спросила я однажды, и отец отвечал мне старинной пословицей: si vis pacem, para bellum, т. е. мы вооружаемся только из предосторожности. – Ну, а другие как же? – С намерением напасть на нас. – Но ведь и они уверяют, что только готовятся к обороне против нашего нападения? – Это все одно притворство коварного врага. – А вот они тоже обвиняют нас в коварстве. – Это для них только предлог, чтобы вооружаться. Опять-таки заколдованный круг, змея, кусающая себя за хвост… Такая метода устрашенья годится лишь на то, чтоб импонировать врагу, желающему войны; но когда две державы одинаково стремятся к миру, имеют в виду одинаковый цели, им нечего придерживаться этой системы. Но тут выходит, что каждая из них уверена в полной неискренности другой. И это убеждение становится непоколебимым именно в том случае, когда одна сторона скрывает под маской миролюбия враждебные стремления, в которых обвиняет другую. Не одни авгуры, но и дипломаты могут улыбаться про себя, угадывая, что кроется в душе каждого за декорумом публичных церемоний и речей… Итак, обоюдные приготовленья к войне – под видом стараний быть только 'наготове' про всякий случай – продолжались в течение первых месяцев года. 12 марта мой отец вбежал к нам в гостиную, сияя от радости.
– Ура! – воскликнул он. – Добрые вести…
– Разоружение? – с живостью спросила я.
– Вот еще выдумала! Напротив: вчера происходил большой военный совет… Наши дела поставлены блистательно: мы располагаем громадными военными силами, и они находятся в полной готовности… Пускай теперь попляшет забияка-пруссак. Австрия в любую минуту может выставить 800.000 войска. Бенедек, отличнейший из наших стратегов, назначен главнокомандующим с неограниченными полномочиями… Говорю тебе между нами, дитя: Силезия наша, стоит нам только захотеть…
– О, Боже мой! Боже, – простонала я, – неужели опять постигнет нас этот бич? Можно ли быть настолько бессовестным, чтобы из пустого честолюбия, из жадности к территориальным приобретениям…
– Успокойся, мы не настолько честолюбивы, не настолько жадны до новых завоеваний, как тебе кажется. Мы хотим – (т. е. не я хочу: по-моему, непременно следовало бы как можно скорее отвоевать Силезию) – правительство хочет сохранения мира, и оно уже не раз заявляло об этом. Между тем, неслыханный состав нашей действующей армии, что обнаружилось вчера из донесения императору на военном совете, должен внушить решпект остальным державам… Пруссии первой придется прикусить язык и перестать зазнаваться перед Европой… У нас, слава Богу, есть еще о чем поговорить и в шлезвиг- гольштинском вопросе; мы никогда не потерпим, чтобы другое крупное государство чересчур распространило свою власть и взяло перевес над нами в германском союзе. Тут затрагивается уже наша честь, наш престиж, а там – чем дальше в лес, тем больше дров – дело коснется и самого существования Австрии. Ведь вот ты этого совсем не понимаешь! Главная суть в борьбе за гегемонию, за преобладание; крошечный Шлезвиг играет тут последнюю роль – он служить лишь одним предлогом, и при иных обстоятельствах нам можно было бы на него просто наплевать, но теперь наш великолепный военный совет ясно доказал,
– Ну да, конечно, ты желаешь этого, отец, а с тобою и весь военный совет! Мне, по крайней мере, приятно, когда люди высказываются откровенно… Уж так гораздо лучше, чем лицемерно уверять народ и сторонников мира, будто бы всякая ваши мероприятия по заготовке оружия и усиления армии предпринимаются с миролюбивыми целями, якобы близкими вашему сердцу. Если уж вы показываете зубы, сжимаете кулаки, то не шепчите при этом нежных слов; если вы дрожите от нетерпения обнажить меч, не делайте вида, будто бы ваша рука из одной предосторожности берется за рукоятку оружия.
Я продолжала говорить в таком же духе дрожащим голосом и с возрастающим волнением. Сбитый с толку отец не возражал мне ничего. Наконец, я не выдержала и разразилась слезами.
XVIII.
Наступило время колебания между страхом и надеждою. Сегодня толковали: 'мир обеспечен', завтра: 'война неизбежна!' Большинство держалось последнего мнения, не потому, чтобы обстоятельства указывали на необходимость кровавой развязки, а на том основании, что если уж раз произнесено слово 'война', то как бы долго ни затягивались дипломатические прения, как бы долго ни колебался вопрос то в одну, то в другую сторону, дело все-таки кончится войной – это давно показал нам опыт. Маленькое, незаметное яичко, заключающее в себе 'саsus belli', высиживается крайне тщательно до тех пор, пока из него не вылупится чудовище.
Ежедневно заносила я в красные тетрадки последовательные фазы разраставшейся распри и знала тогда, да не забыла и до настоящего времени,
24-го марта Пруссия издает циркуляр, в котором жалуется на грозные мероприятия Австрии относительно вооружения. – Почему – видите ли – мы не разоружаемся, если не хотим угрожать? – Но как же нам разоружиться, судите сами: 28-го марта со стороны пруссаков следует приказ по армии, что крепости в
