Конечно, увлечения Элизабет заходили гораздо дальше, чем позволял себе Рудольф, однако, на них закрывали глаза. Все же, Рудольф был гораздо более на виду, нежели Элизабет, которая могла легко укрыться от всеобщего внимания, показывая окружающим лишь то, что считала нужным. Конечно, не все удавалось скрыть. Но кто в Венгрии посмел бы открыто ее обвинить? Да и кто из нас не мечтал найти эликсир бессмертия? Кто не мечтал получить секрет вечной жизни и тайну золота? Кажется, чем богаче человек — тем больше он желает получить от жизни, тем острее он чувствует цену золоту и власти. Другое дело — как далеко каждый из нас готов был зайти в этих поисках. Она решила пойти до конца, не считаясь ни с кем и ни с чем.
Жаль, очень жаль, что она не поняла, а вернее, уверен, не захотела понять моих намеков относительно объединения наших домов. Конечно, когда Ференц, муж Элизабет, скончался, я был женат. Первая моя супруга, София, скончалась задолго до этих намеков. Вторая моя жена здравствовала, но всякое могло случиться. Хотя она, чувствую, переживет и меня, да ведь здоровье тела и духа — это далеко не все, что определяет годы нашей жизни.
Однажды, когда горечь потери Ференца стала уходить из взгляда Элизабет, я завел с ней пространную беседу. Мы с ней вели оживленную переписку. Всегда приятно пообщаться с образованным человеком. Редкая дама в наших краях отличается таким же умом, широтой взглядов и познаниями, как Элизабет. При случае мы подолгу беседовали с ней. И в одну из таких встреч я начал рассуждать так: «Что, если бы в Венгрии были два могущественных рода, которые объединились бы в один? И не через детей, как это обычно бывает, а через полновластных владельцев родовых богатств? Если бы это случилось, то не было бы этому союзу равных во всей Европе, а то и в мире». Я не стал бы говорить подобное, когда Ференц был жив. Все же, он был мне верным товарищем. В любви нет товарищей, поэтому если бы Элизабет, при жизни Ференца, поняла бы мои намеки, мне пришлось бы взять на себя грех убийства этого достойного сына своей страны. Я же, как бы ни привлекала меня Элизабет, никогда не пошел бы на это. Радость от обладания ею, от того могущества и власти, которые я получил бы, была бы дотла сожжена муками совести.
А если говорить о женщинах, о моей второй жене, например, то женщина — это не мужчина. Она создана для того, чтобы служить мужчине, чтобы рожать детей и следить за домом. И если уж с ней что случится — даже если она примет смерть, к которой будет причастен ее супруг, на то, несомненно, будет божья воля. Ведь господь не позволит своему слуге без зазрения совести совершить дело, которое не достойно прощения.
Если Элизабет поняла бы мои намеки, моя вторая супруга неожиданно скончалась бы. Думаю, сразу же после очередных родов. И я не испытал бы ни малейшего угрызения совести. А это доказывает для меня праведность моих мыслей.
Тогда, когда намек сорвался с моих уст, она сделала вид, что не поняла его. Не верю, что умнейшая женщина способна не понять такой намек. Если женщина испытывает тягу к мужчине, она увидит намек и там, где нет ничего кроме хороших манер. Если же такой тяги нет, то, как ни намекай, хоть и самыми прямыми словами, самое меньшее, что получишь — невинный взгляд, выражающий непонимание. А самое большее — это прямой отказ.
Буду откровенен, меня прельщали не только земли, замки и богатства Элизабет. Меня притягивала она. Она — как женщина. Сколько я знаю ее — у меня такое чувство, что течение времени для нее остановилось в тот самый момент, когда ее красота раскрылась в полной мере. И год от года эта красота не увядала, а лишь становилась ярче, острее, четче. Не знаю, удалось ли ей открыть секрет вечной красоты, но ее собственная красота поневоле заставляет об этом думать.
Элизабет так не похожа на всех других женщин. Ведь кто они, эти женщины, пусть и образованные? Они не видят дальше своего носа, хотя и учились в заграничных школах. Они могут знать хоть сотню языков, но прибавляет ли это им ума? Да вот, хотя бы, недавно иностранец Галилей изобрел трубу, которая приближает небо и звезды, если посмотреть на них с помощью этого дьявольского изобретения. Мне доставили несколько. Так моя жена даже смотреть в нее не захотела. Посмотрела на нее, говорит: «Ее бы разукрасить и можно бы в доме оставить, а так — какой толк от нее?». Я отправил одну из этих труб Элизабет с письмом о том, как ею пользоваться. Поистине, удивительно смотреть на Луну через эту трубу. А если направить ее на туман, которым укутаны крупные звезды — оказывается, что этот туман и сам полон звезд. Это непостижимо и прекрасно. Я уверен, Элизабет найдет ей применение, она сразу же поймет, что будь эта труба хоть из мусора собрана, она ценнее любой безделушки, которыми обычные дамы так любят набивать комнаты. Я не ошибся тогда. Не прошло и месяца, как Элизабет прислала мне письмо, полное благодарности и восторга. «Этот волшебник сотворил невероятное чудо. Я поняла теперь, после многих ночей на башне моего замка, чего мне не хватает, чтобы понять кое-что очень важное». Она не говорила прямо, но я-то понимал, что она ищет, я догадывался, что она видела в ночном небе через удивительную трубу. Обычная женщина не способна не то, что увидеть в небесных далях подсказку на свой вопрос, у нее и вопросов таких нет, на которые могут ответить звезды. Все интересы обычных дам вертятся вокруг сплетен, да вокруг подгоревшей краюхи хлеба или плохо прожаренного теленка. А Элизабет — она совсем другая.
Как тонко она чувствует музыку! Она, слыша очередное сочинение, которое исполняют для нее музыканты, кажется, сама становится этой музыкой. Мне особое удовольствие доставляло слушать музыку вместе с ней. Когда Элизабет была рядом, казалось, что инструменты тоже чувствуют ее присутствие и издают звуки, которые стократ ярче, чем обычно. Я молчу, молчу о тех грубых звуках, которые, уверен, другие женщины слышат, когда играют инструменты.
Элизабет не хотела видеть моих намеков. Она, судя по слухам, не чуралась плотских отношений, однако, о новом супруге речи и не заходило. Думаю, она не хотела, чтобы кто-нибудь мог вмешаться в то, чем она занималась. Я не могу сказать, что несчастлив в семейной жизни, однако, будь Элизабет моей женой, я уверен, это была бы совсем другая жизнь.
Пожалуй, все продолжалось бы в том же духе, да только место Рудольфа занял Матиас. Габсбурги, конечно, не пользуются в Венгрии абсолютной властью, им приходится серьезно считаться с нами. Однако и нам приходится считаться с ними. Поэтому, когда я узнал, что Матиас интересуется Элизабет Батори, я почувствовал неладное. Мне доложили, что он заинтересовался ей, когда узнал о долгах двора перед семейством Батори. Матиас приказал своим приспешникам разузнать, нет ли повода уменьшить эти долги.
У Элизабет были недоброжелатели в Венгрии, которые, как только началось расследование по приказу Матиаса, поняли, что при успешных, для Матиаса, результатах расследования, они тоже могут отхватить хороший кусок. Ведь, если уж на то пошло, каждый владелец замка и десятка деревень может убедительно доказать, что соседнее озеро всегда принадлежало его семье, а не соседской. Когда у таких вот «владельцев» появился повод претендовать на «соседские» земли Батори, в виде королевского расследования, они им, без промедления, воспользовались. Я иногда думаю, что они не поленились бы зверски убить всех своих слуг, взвалить вину на Элизабет и привезти гору трупов ко двору Матиаса только для того, чтобы он лично уверился в своих подозрениях. Однако этого не потребовалось. Доказательства против Элизабет посыпались как из рога изобилия.
Когда же Матиас получил вполне ожидаемые результаты, я уверен, он сразу же понял, что речь можно вести не о сокращении долгов, а о полном уничтожении семейства Батори и о переходе их земель под власть Габсбургов.
Матиас весьма прохладно относился к протестантам, к которым причисляла себя Элизабет. Кроме того, ему доложили, что ее вполне можно счесть ведьмой. В отчетах, которые он получил, были сведения о сотнях убитых ею женщин, о ее тайных занятиях черной магией. Похоже, были собраны все слухи и домыслы, которые окружали графиню.
Матиас вполне мог отдать приказ о том, чтобы Элизабет судили как ведьму. Это означало бы только одно: пытки, под которыми любой подпишет признание о связи с Сатаной, и костер. И, что в этом деле было самым главным для Матиаса — переход земель ведьмы под его власть, и прекрасный повод на корню пресечь любые притязания наследников. Их, как родственников ведьмы, можно было без труда подвергнуть
