гонениям. В итоге, они сочли бы за счастье, если бы их оставили в покое.
Будь у Матиаса реальная власть, думаю, участь Элизабет была бы решена очень скоро. Однако я в Венгрии занимаю далеко не последнее место. Особенно мое положение здесь укрепилось в последние годы, когда я принял должность палатина Венгрии. Собственно говоря, рукой правосудия в этом деле должен был служить я. Представьте себе мое смятение, когда я узнал, на что я должен буду обречь достойнейшую из женщин моей страны.
Открыто противостоять Матиасу я не мог. Он был ярым противником любого чернокнижия, и ведьмы в его представлении были величайшим злом, очищение от которого возможно лишь через костер. И мне было совершенно понятно, что особую неприязнь он испытывает к тем ведьмам, которым он задолжал. Но я мог сделать все для того, чтобы облегчить участь Элизабет. Я мог затянуть ход дела, подготовить все для того, чтобы дело закончилось не в интересах Матиаса.
Я вступил в переписку с зятьями графини и с ее сыном. Я пояснил им всю серьезность ситуации и предложил простой выход. Элизабет должна была формально не иметь имущества, передав его детям. Мы, если уж Матиас имеет доказательства причастности графини к чернокнижию, создадим видимость судебного процесса, сожжем кого-нибудь, а саму графиню посадим под домашний арест. Я предложил им уговорить мать простить долги Габсбургам, да отдать некоторую часть земли нескольким наиболее влиятельным людям, настроенным против нее. Естественно, мое вознаграждение в данном деле даже не обсуждалось — они с радостью вознаградили бы мои труды всем, чем только могли.
Графиня восприняла новость весьма безразлично. Она сказала, что лично посетит Матиаса и докажет ему, что те обвинения, которые он собрал — это лишь выдумки. Она совершенно не хотела понимать, что то, что она считала обычным увлечением, то, что поддерживал король Рудольф, то, что и я сам, в конце концов, одобрял, может выглядеть как ужасное преступление в глазах других людей. Она видела себя любительницей экспериментов и искателем философского камня, а он видел ее ведьмой, костер для которой уже готов. Поездка ко двору могла означать для нее смерть. Я уверен, Матиас не потерпел бы ее присутствия и даже ценой охлаждения отношений с некоторой частью венгров приказал бы взять ее под стражу.
Я долго уговаривал ее, объяснял все безумие такого поступка. Тогда она решила, что бежит в Трансильванию, под защиту брата — князя Трансильвании Габриэля Батори. Она полагала, что правосудие Габсбургов не сможет дотянуться до нее в тех местах. И сколь бы несправедливым ни было то правосудие, с ним, однако, приходилось считаться. К тому же, бегство означало бы косвенное признание ей тех обвинений, которые ей собирался предъявить Матиас. В итоге, когда она поняла всю серьезность ситуации, поняла, что жертвой алчности Матиаса может стать не только она, но и вся ее семья, она склонилась к моему предложению. Я не обговаривал с ней детали. Пожалуй, она не согласилась бы, если бы знала все, что должно произойти. Главное, что мы решили — она должна была завещать свое имущество детям.
Чего она не знала о моих планах? Дело касалось ее ближайших слуг. Именно им я отвел роль главных козлов отпущения.
Мы решили, что разыграем спектакль с ее арестом в тихое время года, в зимние дни, когда на земле царит Рождество, когда мало кто сможет увидеть что-то лишнее. О нашем сговоре, естественно, не должен был знать никто, поэтому все должно было выглядеть как можно правдоподобнее.
Мне показалось, что после того, как она поняла, что я собираюсь забрать ее слуг на суд, она пожалела о том, что согласилась на договор со мной. Мне кажется, что она повредилась в рассудке, поняв, что людей, которые годы провели рядом с ней, ждет страшная смерть. Она вдруг ушла в какие-то глубины своего разума, укрывшись там от ужаснувшей ее действительности. Однако это уже ничего не решало. На кону стояло будущее ее семьи, да и я, признаюсь, помнил о тех щедрых дарах, которые обещали мне ее дети за благополучный исход ее дела. От Матиаса я вряд ли дождался бы подобного, если бы повернул все так, как нужно ему.
Мне больно было осознавать тогда, что если бы Элизабет приняла мои намеки об объединении двух могущественных родов Венгрии — мне не пришлось бы сейчас юлить как лису. Тогда вся венгерская знать не стоила бы и малой части наших богатств. Тогда Матиас сто раз подумал бы, прежде чем произнести слово «ведьма» по отношению к Элизабет. Но прошлого не вернешь, и я знаю, что делаю сейчас все, что в моих силах, все, что велит мне совесть.
Суд прошел скоротечно и бестолково в моем свадебном замке, в Биче. Эх, как праздновали мы там свадьбу моей милой Юдит! Шутка ли — месяцы веселья. Вся Европа смотрела на нас, открыв рот. А теперь… Теперь я пытаюсь спасти здесь семью моего друга, семью моей возлюбленной и урвать для себя кусок их богатства.
Теперь, когда страсти улеглись, дети графини благодарят меня. Она же проклинает… За расправу со слугами. Но Матиас иначе не поверил бы мне. Он и без того, вызнав о моих связях с семейством Батори, косо смотрел на меня. К тому же, я уверен, что когда все разрешится в нашу пользу, мы еще посмеемся с ней над этим переполохом.
Все, вроде бы, шло так, как нужно. Элизабет тихо жила в своем замке, под стражей, естественно. Ее навещала моя супруга, а та дарила ей драгоценности для дочерей. Матиас неистовствовал, слал запросы на продолжение дела. Земель-то он так и не получил. Я уже думал, что мы победили. Но я горько ошибался.
Как же мне плохо сейчас, после новости от детей графини, которую принес мне слуга. Отчего не отпускает меня мысль, что будь Элизабет моей женой, все сложилось бы совсем иначе?
Глава 11. Элизабет: «Крестьяне мрут, как мухи. Сотней больше, сотней меньше… Какая разница?»
Я видел сон… Не все в нем было сном.
Погасло солнце светлое, и звезды
Скиталися без цели, без лучей
В пространстве вечном;
льдистая земля
Носилась слепо в воздухе безлунном.
Час утра наставал и проходил,
Но дня не приводил он за собою…
И люди — в ужасе беды великой
Забыли страсти прежние…
Ференц Надашди очень много времени проводил в военных походах. Элизабет была предоставлена сама себе и могла заниматься тем, что ее увлекало.
Когда я после погребения служанки, которая ненароком дернула меня за волосы, достала из тайника листы в кожаном переплете, найденные в неизвестной комнате замка, я принялась вглядываться в каждый из них, пытаясь постичь их смысл.
Я пролистала эту странную книгу, бегло прошлась глазами по ее страницам, и мне показалось, будто что-то в ней изменилось. Я пролистала снова. Ощущение лишь усилилось, но точно понять, что же изменилось, я не могла. Тогда я решила просмотреть ее, сосредотачиваясь на каждой гравюре, на каждом символе, удержать мое неспокойное внимание и, все-таки, понять сущность изменений. Или, если таковых не найдется, уверить себя в обратном.
Я совершенно отчетливо помнила, что кресты, хотя и не были одинаковыми, были нанесены на
