Будучи спрошена доктором Жаном Бопером, слышала ли она голоса, отвечала: «Слышала трижды, вчера и сегодня. Когда звонили к заутрене и потом, когда звонили «Аве-Марию»...
На вопрос, звучал ли голос в помещении, отвечала, что не знает, но была разбужена им.
Она спросила голос, что должно ей делать, и голос велел ей встать с кровати и сложить ладони. Епископу же, который ее допрашивал, сказала: «Вы считаете себя моим судьей. Но будьте очень осторожны в отношении того, что собираетесь делать, ибо я — посланница Господа и вам грозит опасность. Голос открыл мне то, что я должна передать королю, но не вам. Голос, который я слышу (и уже давно), исходит от Бога, и я сильней опасаюсь противоречить ему, нежели вам».
— Вы, надеюсь, не намекаете, что я...
— Перевоплотившаяся Жанна д'Арк? Нет. Она погибла в 19, а вам уже 25. Она навела порядок во французском войске, а вы, судя по тому, что я услышал, и своей-то жизнью распорядиться не можете.
Мы снова присели у стены, окаймлявшей Сену.
— Я верю в знамения, — настойчиво произнес я. — И — в предначертанное. Верю, что каждый из нас ежедневно получает возможность узнавать, какое решение окажется наилучшим. Верю, что в какой-то миг сплоховал и утерял связь с женщиной, которую люблю. А сейчас я хочу лишь, чтобы круг замкнулся, а потому мне нужна карта. Я отправлюсь к Эстер.
Михаил глядит на меня. В эту минуту он, похоже, вновь впадает в транс — как тогда, в ресторане. Неужели у него сейчас начнется припадок? И что мне тогда с ним делать глубокой ночью, в безлюдном месте?
— Я обретаю силу — зримую и почти физически ощутимую... Я могу управлять ею, но не могу подчинить ее себе.
— Не лучшее время мы выбрали для таких разговоров. Я устал, да и вы тоже. Желательно было бы получить карту.
— Голос... Слышу Голос... Я вручу вам карту завтра днем. Куда принести?
Я диктую ему адрес, удивляясь, что ему не известно, где я жил с Эстер.
— Вы считаете, что я был любовником вашей жены?
— Я бы никогда не спросил вас об этом. Это меня не касается.
— Однако же тогда, в пиццерии, все же спросили.
Да, я и забыл об этом. Разумеется, меня это касается, но сейчас его ответ меня уже не интересует.
Выражение его глаз меняется. Я ищу в кармане что-нибудь, чем можно будет прижать ему язык, когда начнется припадок, однако Михаил успокаивается, овладевает собой.
— Сейчас я слышу Голос. Завтра я принесу вам карту, расписание авиарейсов и прочее. Верю, что Эстер ждет вас. Верю, что если двое — всего лишь двое людей — обретут счастье, весь мир станет счастливей. Однако Голос говорит мне, что завтра мы с вами увидеться не сможем.
— У меня ланч с американским актером — отменить эту встречу я не могу. Все остальное время — я в вашем распоряжении.
— Однако Голос говорит не так.
— Он запрещает вам помогать мне в поисках Эстер?
— Нет... Повинуясь Голосу, я пришел тогда за автографом. С того дня я более или менее отчетливо представлял себе ход событий — потому что прочел «Время раздирать и время сшивать».
— Ну, так что же... — начал я, замирая от страха при мысли о том, что Михаил заговорит о другом. — Давайте завтра осуществим то, о чем условились... После двух я свободен.
— Но Голос говорит мне, что время еще не пришло.
— Вы же обещали.
— Хорошо, будь по-вашему.
Он протянул мне руку и сказал, что завтра во второй половине дня будет у меня. Последними его словами в ту ночь были:
— Голос говорит, что это произойдет не раньше назначенного часа.
А я, вернувшись домой, слышал лишь один голос — голос Эстер, говоривший мне о любви.
— Лет в пятнадцать я была одержима сексом и пыталась понять, что это такое. Но он считался грехом и был под запретом. И для меня было непостижимо — почему? Можешь?.. Можешь объяснить мне, почему все религии — даже самые первобытные — и в любом уголке земного шара считают секс чем-то запретным?
— Тебя стали занимать такие головоломные вопросы? Ну и почему секс оказался под запретом?
— Из-за еды.
— То есть?
— Тысячелетия назад племена кочевали, и люди, свободно совокупляясь, заводили детей, но чем многочисленней становилось племя, тем больше у него было шансов исчезнуть. Люди дрались за еду, убивая сначала самых слабых — детей и женщин. Выживали сильнейшие, но все они были мужчинами. А мужчины без женщин не могут сохранить вид.
И тогда кто-то, поглядев на творившееся в соседнем племени, решил не допустить такого у себя. И придумал вот что: боги запрещают мужчинам совокупляться со всеми женщинами подряд. Каждый мог иметь только одну наложницу, самое большее — двух. Кое-кто из мужчин был бессилен, кое-кто из женщин — бесплоден, у какой-то части племени детей не было по естественным причинам, но никто не имел права сменить партнера.
И все поверили этому человеку, вещавшему от имени богов, — поверили, потому что он чем-то должен был выделяться среди других людей. У него должна была быть некая особенность — уродство или болезнь, вызывающая судороги, или какой-то редкий дар — словом, некое отличие. Именно так появились первые лидеры. И в считанные годы племя стало сильным, ибо в нем осталось определенное количество мужчин, способных прокормить всех членов рода, определенное количество женщин, способных к деторождению, определенное количество детей, которые подрастали и постепенно увеличивали число первых и вторых — охотников и матерей. Знаешь ли ты, что дает женщине наивысшее наслаждение?
— Секс.
— Ответ неверный. Главная отрада замужней женщины — кормить. Смотреть, как ест ее муж. Это — миг ее торжества, ибо весь день она думала об ужине. Вероятно, истоки этого уходят в какую-то седую старину, когда мог настать голод, когда грозило вымирание и когда был обнаружен путь к выживанию.
— Ты жалеешь о том, что у нас нет детей?
— Но ведь их не случилось, не так ли? Как может не хватать того, что не случилось?
— А как ты считаешь: будь у нас дети, наш брак был бы иным?
— Откуда же мне знать? Я могу лишь смотреть на моих друзей и подруг и спрашивать себя — они стали счастливей от того, что у них есть дети? Одни стали, другие — нет. Можно обрести счастье в детях, но это не улучшает и не ухудшает супружеские отношения. Эти люди — что с детьми, что без детей — по-прежнему считают себя вправе контролировать жизнь своего спутника. По-прежнему уверены, что обещание «быть счастливым до гроба» должно быть исполнено, пусть даже ценой ежедневного ощущения того, что ты — несчастлив.
— Война плохо на тебя подействовала, Эстер. Из-за нее ты соприкоснулась с реальностью, которая совсем не похожа на ту жизнь, которую мы ведем здесь. Да, я знаю, что когда-нибудь умру, и поэтому отношусь к каждому новому дню как к дарованному мне свыше чуду. Но это не заставляет меня упорно вникать в такие предметы, как любовь, счастье, секс, пропитание, брак.
— Война не дает мне думать. На войне я просто существую — и все на этом. Когда сознаю, что в любой миг меня может прошить шальная пуля, я говорю себе: «Как хорошо, что не надо тревожиться о том, что будет с моим ребенком». Но еще я говорю: «Как жаль — я умру, и от меня ничего не останется. Я оказалась способна лишь потерять жизнь, а принести ее в мир — нет».
— С нами творится что-то не то? Я спрашиваю потому, что мне порой кажется — ты хочешь мне сказать что-то важное, но потом не поддерживаешь разговор.
— Да, что-то не то... Мы с тобой обязаны быть счастливы вместе. Ты считаешь, что обязан мне всем, что есть в тебе сейчас, я считаю, что должна быть польщена тем, что рядом — такой человек, как ты.
— Я живу с женщиной, которую люблю. И, не всегда сознавая это, спрашиваю себя порой: «Что со мной не так?»
— Замечательно, что ты понимаешь это. И с тобой все так, и со мной — тоже, хоть и я задаю себе этот вопрос.
Беда в том, как мы с тобой теперь стали проявлять свою любовь. Если признаем, что это создает трудности, то сумеем с этими трудностями сжиться и стать счастливыми. Это была бы постоянная борьба, и благодаря ей мы оставались бы живыми, деятельными, активными и покоряли бы одну вселенную за другой. Но мы с тобой движемся в ту точку, где трудности и проблемы сглаживаются, приспосабливаются к нам. Где любовь перестает порождать проблемы и столкновения — и становится всего лишь решением.
— И что же здесь не так?
— Все. Я чувствую, что энергия любви, то, что называется страстью, больше не пронизывает ни мое тело, ни душу.
— Но ведь что-то же остается?
— Остается? Неужели всякий брак должен завершиться тем, что страсть уступает место тому, для чего придуман термин «устоявшиеся отношения»? Ты нужен мне. Мне не хватает тебя. Порой я ревную тебя. Мне нравится думать о том, что подать тебе на ужин, хотя ты иногда не замечаешь, что ешь. Все это так. Но исчезла радость.
— Никуда она не исчезла. Когда ты далеко, мне хочется, чтобы ты была рядом. Я воображаю, как и о чем мы с тобой будем разговаривать, когда ты или я вернемся домой. Я звоню тебе узнать, все ли в порядке, мне ежедневно надо слышать твой голос. Заявляю со всей ответственностью, что по-прежнему влюблен в тебя.
— То же самое происходит и со мной. Но вот разлука кончается — и мы начинаем спорить, ссориться по пустякам, и каждый хочет переделать другого, хочет навязать ему свой взгляд на мир. И порой, в безмолвии наших сердец оба мы говорим себе: «Как хорошо, наверно, быть свободным и не нести никаких
