Это звучало так, словно мы с ней переживали важнейший исторический момент, но те, кто возвращался домой, видели только бездомных бездельников, заполняющих улицы Парижа и отпугивающих туристов, которые так славно пополняют городской бюджет. «Бедные матери, — думали прохожие, — с ума, наверно, сходят: произвели их на свет, а те совсем от рук отбились».
Я сам был таким когда-то в ту пору, когда движение хиппи пыталось показать свою силу — рок-концерты на стадионах, волосы до плеч, разноцветные джинсы, «пацифики», пальцы, растопыренные в виде буквы «V» и означающие «мир и любовь». Все кончилось тем, чего опасается Михаил, — они стали еще одним продуктом потребления, исчезли с лица земли, уничтожили своих идолов.
По улице шел одинокий прохожий. Юноша в коже приблизился к нему, протягивая руку. Он просил подаяния. Вместо того чтобы ускорить шаги и пробурчать что-то вроде «мелких нет», прохожий остановился, оглядел всю компанию и громко произнес:
— У меня долгов — примерно на сто тысяч из-за экономического положения в Европе, дома и непомерных расходов, в которые ввергает меня жена. Иными словами — мне хуже, чем вам, гораздо хуже! Дайте мне хоть одну монетку — уменьшить мой долг.
Лукреция — та девушка, которую Михаил называл своей возлюбленной, — протянула ему кредитку в пятьдесят евро.
— Купите себе немножко икры. Надо же как-то скрасить вашу убогую жизнь.
Прохожий как ни в чем не бывало взял деньги, поблагодарил и удалился. Пятьдесят евро! У этой итальянской девушки в кармане — пятьдесят евро. А они клянчат подаяние!
— Хватит торчать здесь, — сказал юнец в коже.
— А куда мы пойдем? — спросил Михаил. Поищем других. Север или юг?
«Запад», — решила Анастасия, которая, как я только что услышал, развивала свой дар.
Мы прошли мимо колокольни собора Сен-Жак, у которого много веков назад собирались паломники, отправляясь в Сантьяго-де-Компостела. Миновали Нотр-Дам, где встретили еще нескольких «новых варваров». Водку допили, и я купил еще две бутылки, хоть и не был уверен, что все мои спутники достигли совершеннолетия. Никто не сказал мне спасибо, восприняв угощение как должное.
Я отметил, что начинаю пьянеть и поглядываю на одну из вновь пришедших девиц с интересом. Все они галдели, пинали мусорные баки и не произносили ничего, решительно ничего интересного.
Мы перешли на другой берег Сены и остановились перед лентой, какими обычно огораживают место будущего строительства. Пришлось сойти на мостовую и вернуться на тротуар метров через пять.
— Не сняли, — сказал парень, присоединившийся к нам недавно.
— Что? — осведомился я.
— А это еще кто?
— Наш друг, — ответила Лукреция. — Ты, наверно, читал какую-нибудь из его книг.
Парень узнал меня, однако не проявил ни удивления, ни восторга — наоборот, спросил, не могу ли я дать ему денег, в чем было ему сейчас же отказано.
— Если хотите знать, зачем здесь эта лента, раскошеливайтесь. Всему на свете — своя цена, и вы это знаете лучше, чем кто-либо еще. А информация — один из самых дорогих продуктов.
Никто не пришел мне на помощь, и мне пришлось уплатить евро за ответ.
— Не сняли ленту. Это мы ее здесь привязали. Видите, здесь не идет никакой стройки — всего лишь дурацкий кусок бело-красного пластика, который запрещает проход по этому дурацкому тротуару. Однако никому и в голову не приходит спросить, зачем он тут: все послушно сходят на мостовую, рискуя попасть под машину, и через несколько шагов вновь поднимаются на тротуар. Кстати, я читал, что с вами случилась неприятность?
— Именно потому, что я шел по проезжей части.
— Ничего, в этих случаях люди удваивают внимание: это и подвигло нас на эту затею с лентой. Пусть знают, что происходит вокруг.
— Ничего подобного, — заметила девушка, которую я счел привлекательной. — Это всего лишь шутка. Придумано, чтобы посмеяться над людьми, которые подчиняются неизвестно чему. Бессмысленно, и не имеет значения, и никто не попадает под машину.
К ватаге присоединились новые члены — теперь их было одиннадцать и две немецкие овчарки. Теперь они уже не просили подаяния, потому что никто не решался приблизиться к банде дикарей, которым доставляло удовольствие пугать людей. Пить было нечего, и все поглядели на меня так, словно поить их входило в мои обязанности, и попросили купить еще водки. Я понял, что это мой «пропуск» в паломничество, и стал искать магазин.
Девушка, на которую я обратил внимание, — она годилась мне в дочери — перехватила мой взгляд и завела со мной разговор. Я знал, что это — всего лишь провокация, однако разговор поддержал. Нет, она ничего не стала рассказывать о себе, а спросила, знаю ли я, сколько котов и столбов изображено на заднем плане десятидолларовой купюры?
— Котов и столбов?
— Видите, вы и не знаете. Вы не придаете значения деньгам. Так вот, там выгравировано четыре кота и одиннадцать столбов света.
Я мысленно пообещал себе, что, как только мне в руки попадет бумажка в десять долларов, я обязательно проверю.
— Наркотики у вас в ходу?
— Бывает, но редко. Спиртное — чаще. Наркотики — не наш стиль. Это — черта вашего поколения, правда ведь? Моя мать, например, законченная наркоманка, только она не колется и не нюхает, а готовит обед для нашей семьи, или исступленно наводит порядок в доме, или волнуется из-за меня. Когда у моего отца что-то не ладится на работе, она переживает из-за него. Можете себе представить? С ума сходит из-за меня, из-за моих братьев, из-за всего на свете! Мне приходится так напрягаться, чтобы делать вид, будто у меня все и всегда распрекрасно, что я предпочитаю уходить из дому.
Ну, вот вам и очередная личная история.
— Разве не то же самое было с вашей женой? — спросил белокурый юноша с колечком на веке. — Она ведь тоже ушла из дому? Ей тоже приходилось притворяться, что все хорошо?
Неужели Эстер и кому-нибудь из этих юнцов дала лоскут гимнастерки в запекшейся крови?
— Она тоже страдала! — расхохоталась Лукреция. — А теперь, насколько нам известно, больше не страдает. Вот это — настоящая отвага!
— А что же здесь делала моя жена?
— Сопровождала монгола, распространявшего очень странные идеи о любви — мы только сейчас начинаем их понимать толком. Расспрашивала. Рассказывала о себе. А в один прекрасный день — прекратила. Заявила, что устала жаловаться. Мы предлагали ей все бросить и присоединиться к нам — мы собирались тогда в Северную Африку. Она поблагодарила, объяснила, что у нее другие планы и что поедет в другую сторону.
— А ты не читал его новую книгу? — спросила его Анастасия.
— Нет, мне не интересно. Говорят, она чересчур романтична. Ну так что, когда ж мы купим зелья?
Прохожие расступались перед нами, словно мы были самураями, ворвавшимися в деревню, бандитами, нагрянувшими в городок на Дальнем Западе, варварами, вторгшимися в Рим. Хотя никто из ватаги никому не угрожал, никого не задевал, агрессивность сквозила во всем их облике — в манере одеваться, в пирсинге, в громких голосах. Они были другими. Мы дошли наконец до винного магазина и, вселяя в меня тревогу и смущение, вломились туда всей толпой и принялись шарить на полках.
Кого из них я знал? — Одного Михаила: да и то — можно ли было поручиться, что он рассказал мне правду о себе? А если они что-нибудь стащат? А если у кого-то из них припрятано оружие? Я ведь вошел вместе с ними — не придется ли, как самому старшему, отвечать за них?
Кассир беспрестанно поглядывал в зеркало, помещенное на потолке небольшого торгового зала. Мои спутники, видя его озабоченность, вели себя буйно. Атмосфера сгущалась. Я быстро купил три бутылки водки и поспешил к выходу.
Женщина, расплачивавшаяся за пачку сигарет, заметила, что и в ее времена бывали в Париже богемные артисты и художники, однако не носились по нему банды юнцов, угрожая всем и каждому. А потом посоветовала кассиру вызвать полицию.
— Я уверена, что вот-вот случится что-нибудь нехорошее, — добавила она вполголоса.
Кассир был явно перепуган этим нашествием на свой маленький мир, выстроенный ценой многих усилий и лишений, — на свой магазинчик, где, должно быть, утром обслуживал покупателей сын, днем — жена, а сам он — по вечерам. Он сделал покупательнице знак, и я понял, что полицию он уже вызвал.
Я ненавижу соваться не в свое дело и лезть, куда не просят. Но трусость проявлять не люблю — каждый раз, как это случается, я на неделю теряю самоуважение.
— Не беспокойтесь... Но было уже поздно.
Появились двое полицейских, но ватага людей, одетых как инопланетяне, не обратила на них никакого внимания, ибо привыкла дразнить блюстителей существующего порядка. Все это они уже проделывали много раз. И знали, что не совершили никакого преступления — ну, разве что не соблюдали законов моды, но ведь мода — штука переменчивая. Думаю, что им все же стало не по себе, но они никак этого не показали и продолжали вопить на весь магазин.
— Однажды я услышала от одного комедианта: «Все дураки должны записать в свое удостоверение личности, что они — дураки», — сказала Анастасия, обращаясь ко всем сразу. — И тогда сразу будет понятно, с кем имеешь дело.
— Дураки и в самом деле представляют собой опасность для общества, — ответила девушка с ангельской наружностью и в костюме вампира — та самая, что просвещала меня насчет десятидолларовых купюр. — Раз в год они должны проходить проверку и получать лицензию на право ходить по улицам, как автомобилисты получают права.
Полицейские, которые были ненамного старше представителей «племени», промолчали.
— Знаете, чего бы мне хотелось? — услышал я голос Михаила, который был скрыт от меня полками. — Поменять местами ярлыки на всех этих упаковках. Люди бы тогда растерялись вконец: не знали бы, в каком виде употреблять — варить или жарить, охлаждать или разогревать. Ведь теперь, если не прочтешь
