убраться с места стычки во избежание встречи с другими шайками. Держась левее, скитальцы скоро вышли снова к ручью и здесь дождались восхода луны, после чего, отдохнув и покурив, тронулись дальше.
XIII. Лес Джуджу
К утру следующего дня измученные усталостью и бессонницей путники выбрались на берег Магалазари.
Утро было прекрасное. Мягкие лучи солнца ложились на голубую воду быстрой и широкой реки ослепительными полосами. Противоположный берег был покрыт густым лесом, сияющим и воздушно-легким в береговом тумане. Чайки, цапли и ибисы перелетали реку; их крылья при внезапных поворотах то чернели, то золотились. В том месте, где Гент вышел к воде, была небольшая цепь лужаек, разделяющих береговой лес изумрудными пятнами, осыпанными цветами. Здесь летали крошечные африканские колибри, металлические дрозды, дикие голуби и голубокрылые сивоворонки. Лес за лужайками был выше и гуще, чем лес, окружающий Гента; в нем, казалось, царила вечная тьма.
Перейдя лужайку, охотник с удивлением заметил сеть тропинок, ведущих в глубину леса. По- видимому, невдалеке были селения, относительно которых оба решительно ничего не знали. Однако, рассмотрев тропу, Цаупере сказал:
— Музунгу, это дорога в Джуджу. Лес Джуджу. Вон там.
Гент понял, в чем дело. Он не раз слышал о священных рощах, наполненных памятниками умершим. Эти памятники состоят обыкновенно из куч различных вещей, камней, а иногда просто из столбов, обвешанных тряпками. Самое же слово «Джуджа» — означает посвящение таинственной силе, властвующей над жизнью и смертью, — родственное понятию древних о Реке-судьбе.
Суеверие делало лес Джуджу неприкосновенным. Сюда могли входить только короли, колдуны и родственники умерших. Остальным под страхом смерти запрещалось переступать границу леса.
— А, Джуджу, — сказал Гент. — Ну что же, он нам бесполезен, Цаупере; идем к берегу делать плот.
Внезапная мысль остановила его.
— Постой. — Он не знал, как Цаупере относится к Джуджу. — Пойдем в священный лес. Ты не боишься?
— О, этот Джуджу — чужой, — наивно ответил дикарь; он боялся только своих племенных духов.
Они пошли по тропе и углубились в прохладный полумрак. Тропинка пересекалась другими тропинками, ветви сплетались над головой, образуя глухие коридоры листвы. Гент шел осторожно, осматриваясь; быть замеченным здесь — значило вызвать ряд опасностей, но, на его счастье, они никого не встретили.
Сначала попадались бедные Джуджу — кучи черепков под навесом на хворосте, пучки стрел, кучи циновок и костей, но затем тропинка, расширяясь, привела к небольшой лужайке, где стоял внушительный навес, поддерживаемый шестами. Под ним лежало два слоновых клыка, горшки, оружие, несколько цветных тряпок, штук двадцать медных браслетов, а на вершине кучи стояло именно то, что искал Гент, то есть пирога. Она была длинна, широка посредине, без скамеек, с высоко загнутой кормой и носом. Тут же стояло несколько длинных весел с лопастями на обоих концах; ими гребли стоя. Пирога была сделана из плотной легкой коры, сшитой сухими жилами; осмотрев ее, Гент убедился, что на ней можно плыть хоть сейчас.
Предстояло, следовательно, ограбить Джуджу.
Цаупере несмело коснулся пироги, но решительные движения охотника заразили его отвагой. Они не мешкая взвалили пирогу на плечи и после нескольких остановок, запыхавшиеся, но довольные, спустили ее на воду. Она оказалась немного верткой, но устойчивой и могла выдержать четырех человек.
— Садись, музунгу, — сказал негр, перенося в пирогу всю поклажу, спрятанную среди кустов на время поисков лодки. — Цаупере будет править. Вода хороша, идет скоро.
Берег, от которого они отправлялись, был крут, и быстрое течение реки стремительно понесло лодку; без весел она пошла со скоростью быстро шагающего человека. Все шло до сих пор удачно, лишь мысль о еде несколько беспокоила Гента: запас проса и сухарей, взятый им, подходил к концу. На сегодня еще хватило бы, но следующий день требовал размышления. Впрочем, он надеялся за сутки быть далеко от владений и протекторатов Мирамбо, так что не исключалась возможность войти в сношения с жителями попутных селений.
Цаупере, стоя позади Гента, ловко вертел веслом, ударяя то с правой, то с левой стороны пироги. Вид реки был дик и прекрасен.
Сверкающая вода, металлическая, темная у далекого берега и ясная вблизи, отражала рассеянные по течению лесные острова. Они казались зелеными зданиями причудливых форм. Там блестели яркие цветы. Вглядевшись в поверхность реки, глаз различал множество лазурных оттенков, полных обаяния. Лес ближнего берега свешивался над струями, образуя тенистый коридор, где изредка блестели солнечные пятна. Речка тянулась крутыми поворотами и зигзагами, поэтому плывущий видел впереди как бы большое озеро, а сзади и по сторонам стоял лес. В отдалении, благодаря блеску воды и миражам радужного тумана, лес терял натуральный зеленый цвет, сияя розовой и голубой окраской; отдельные деревья с пышными перистыми вершинами стояли подобно прозрачным теням. Иногда лес сменялся тростниковыми зарослями, скрывающими озера и болота; там кружилось множество водяных птиц, а река почти до середины течения была скрыта гниющими растениями. Встречались скалистые возвышения, отвесно спускавшиеся к воде; косые или горизонтальные полосы горных пород расцвечивали их поверхность бурыми, желтыми, черными и красно-коричневыми оттенками.
Цаупере, видимо, чувствовал себя хорошо, так как начал тихо, монотонно слагать песню. Гент не понимал его языка, но, перелагая песню на язык своих впечатлений, получил приблизительно следующее:
Но если бы Гент знал, что пел Цаупере (пел он вот что:
