[5 декабря 1789]
Матушка родная, Всемилостивейшая Государыня! При всех Ваших милостях совет, чтоб я не заспесивился, меня удивляет1. Когда я подал сумнение о себе в сем случае. Какой резон ожидать от меня того, что сродно подлецам. И отчего мне возгордиться. Ревность и усердие с неограниченным к Вам долгом движут меня на службу. А успехи подает Бог. Естли я чем горд, то тем счастливым разположением моей души, чтоб всех благ ожидать от Бога. Я християнин, то и слава моя в служении. Сколько наших братии, любящих хвастовство и наполняющих донесения личностью, затевая на себя, что все предвидят, и выводят нечаянные события последствиями своих планов, которых никогда не бывало. Есть ли подобное кичение в реляциях моих? Я торжественно и с радостию исповедую, что все доброе подает мне Бог, и еще больше скажу, что я один внутренне чувствую, что Он мне внушает способы к предприятиям: сколько раз я себя видел изъята из среды бедствий, не ожидая человеческих возможностей. То же, что от меня зависит, я даю не скупою рукой, пекусь о пользе Вашей и сердцем, и душею. Не уподобляюсь тем начальникам, которые довольствуются только для очищения себя – лишь приказать, а делается или нет, о том и не думают. Все свидетели моих забот и что я ночи не сплю от оных. Хранение людей Ваших крепко у меня лежит на сердце, и Бог мне свидетель, что не потерял ни одного, ради снискания себе славы. Не получили от меня газетчики ни рубля.
Ежели бы я мог поднять на рамена тягости всех, охотно б я себя навьючил, и Вы бы увидели нового Атланта. Сколько наших братии, которые ради себя жертвуют армиями. Но я, конечно, скорей себя положу за всех. И ныне, когда на неприятеля не пущено ни одного ядра из Ваших орудий, когда почти не пропал никто, смерть была очень близка ко мне. Спесь личную я оставляю тем подлецам, которые наполнены ко мне завистью и за добро платят пакостьми, а буду всегда в моих правилах, то есть: превосходить всех в усердии к Вам, служить потом и кровию, отдавать всем справедливость выше, нежели бы они сами признавали; беречь вверенных мне людей паче себя, посвящать успехи Богу и ожидать одобрений от неприятеля.
Сколь бы я ни трудился и что бы ни делал, я никогда не заслужу милостей Ваших. Сии мысли в душе моей крепко основаны, сими я хочу гордиться.
Посыланный от меня в Вену с донесением к Императору предупрежден был двумя часами: въезжая в город, нашел до тридцати тысяч народу, вышедших ему на встречу. Все кричали обо мне. В театре, когда актер кстате упомянул, что я прислал известие о Бендерах, весь театр захлопал. Курьер посажен был в первое место, и замучили его, таскавши по ложам в шесть дней его пребывания. Появились пояса у дам и перс[т]ни с моим названием. Здесь подношу перстень, который курьеру с руки отдала Princesse Esterhasy {Княгиня Эстергази
Матушка, Вы охраняете меня от спеси и в то же время увенчиваете лаврами – un ornement pareil appartient aux Heros et je ne suis qu'un Zele serviteur, ce luxe militaire n'est pas du tout pour ma tete, agisses en veritable mere, prepares moi une bonne mitre Episcopale et un couvert bien situe {украшением несравненным, принадлежащим героям, а я служу лишь рвением. Это воинское великолепие совсем не для моей головы. Будьте родной матерью: приготовьте мне епископскую митру и тихую обитель
Готов я был еще третьего дни отправить мои донесения, но известясь, что едет турок, посланный ко мне от Мавроения, ожидал его. Сей привез седьмое уже одно за одним письмо – все о перемирии3, но я ему наотрез скажу, что не с ним трактовать мне следует: он великий бездельник. От Гассан- паши нету еще известия, чтобы он был визирь. Печать еще не пришла, и я думаю, что поостановится по получении известия об Аккермане, а еще больше о Бендерах. Я думаю, есть в Конст[антинополе] замешательство.
О Польше нужно думать и предупредить, как я прежде писал. Я все силы употребляю их усыпить, но, матушка, не верю Г[рафу] Штакельберху4. Расписывает он свои ложные донесения, а вдруг выдет что ни есть неожидаемое. Воля Ваша, Король Польский плутишка и весь пруссак5.
Подношу здесь письмо Императорово в копии6. Кампания будущая требует заранее быть предположена, и войски удобно на виды поставить должно. Но, не имея повеления о Кубанских и Кавказских войсках, как требовал, не могу даже и своих расположить.
По локале действий флот будет близок к сухопутным силам, и флотилия совсем в Дунае, то уже под моим флагом оный будет. Коли Бог поможет, недалеко стану от них и что увижу, то бой.
Прости, матушка. Что приедет от Вас курьер, то поскачу в Херсон готовить к раннему выходу флот и флотилию, на которую поездку употреблю 12 дней, чем ничего не потеряю ради переписки с визирем, ибо ежели он подлинно визирь, то уже не в Измаиле, но в Шумне будет.
По смерть вернейший Ваш питомец
и вернейший и благодарнейший
подданный
Князь Потемкин Таврический
P.S. Министр польский, находящийся в Стокгольме, уведомляет Короля и Республику, что у нас будет в России скоро революция.
1022. Екатерина II – Г.А. Потемкину
Друг мой любезный Князь Григорий Александрович. Из письма твоего от 22 ноября вижу я, что ты уже прибыл в Яссы и что рано наставшая зима причинила тебе новые заботы, что люди сбережены, но скота спасти нельзя было. Я уверена, что ты трудов не щадишь, но что же делать? С погодою бороться нельзя. Из писем Гассан-паши еще не видно, чтоб турки тогда весьма заботились о мире. Но естьли с ними негоциация откроется, то ты отнюдь не связан трактовать обще с цесарцами. У нас давно договоренность в сем деле – всякому стараться о себе и мириться, как луче может. Я бы того и желала, чтоб не чрез французов и не чрез кого сие дело происходило, но безпосредственно1. Кауницова куча советников пускай остается у Кобурга, а до нас и до тебя им дела нет. Касательно Молдавских пунктов, кои еще у цесарцев, перепишись с Кобургом, чтоб вывел войски в Валахию и оные оставил.
За поздравление со днем моего ангела благодарствую, также за прекрасные турецкие чашечки. Что ты устал, о том жалею и желаю, чтоб Бог подкрепил твои силы душевные и телесные. Прости, мой друг, я здорова и весела.
Дек[абря] 7, 1789 г.
Вчерась мы воспоминали штурм Очаковский, и я была у молебна. Платону Алекс[андровичу] даю самый лучий аттестат.
Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович. Письмы твои от 5 декабря я сегодня получила и спешу на оные ответствовать с едущим к тебе курьером. Ты дивишься моему совету, чтоб ты не заспесивел – вот каково писать за тысячи верст. Естьли б я с тобою говорила в ту минуту на словах, то б ты, поцаловав руку у меня, разстался бы со мною со слезами радости. Как мне тебе не сказать – не заспесивься, видя тебя покрытым успехами, коими тебя Бог благословил? Mon ame, remplie de joye, n'a fait rien autre chose que de Vous avertir un instant, qu'elle souhaitait que Vous evities la seule chose qui pouvoit nuire a toute la grandeur de la Votre, lises у mon amitie vraiment maternelle pour Vous, et puis c'est tout; qui a mieux merite cette couronne de Lauriers que je Vous envoye aujourd'hui que Vous? La voila; puissies-Vous la porter cent ans. De mitre Episcopate assurement Vous n'en aures jamais de moi; et un couvent ne sauroit etre habite par celui dont de nom retentit dans l'Asie et dans l'Europe, il est trop petit pour lui {Исполненная радостию душа моя хочет только одного – выразить желание, чтобы вы избегнули единственной вещи, которая могла бы повредить величию вашей души. Узнайте в этом только одно материнское к вам чувство. Кто лучше вас заслужил сегодня посылаемый вам лавровый венец? Примите его и носите, если возможно, сто лет. Епископской митры вы, разумеется, никогда от меня не получите, и монастырь никогда не будет жилищем человека, которого имя раздается в Азии и Европе – это слишком мало для него
По твоим цареградским известиям видно, что тамо унынья великие. Булгакова они заподлинно выпустили, и он, как ты уже о том ведаешь, я чаю, из Вены, приехал 3 дек[абря] в Триест. Я писала, кой час сведала о сем, к нему, чтоб ехал к тебе, а в Вену, чтоб укротили ему карантин. Странно, что поныне неизвестно, кто визирем? О Польше я писала к тебе чрез Попова и жду твои ответные письмы о сем. О Кубанских и Кавказских войсках также чрез него к тебе писано. Дай Бог, чтоб на мир враги наши податливы были, но естьли мири не будет, то, конечно, стараться должно о будущей кампании. Что из Швеции польский министр пишет, будто здесь революция вскоре будет, сия весть и к нам пришла из Финляндии, где Король Шведский оную основал на том, будто для того и боясь оной, я сюда велела идти шести баталионам гвардии зимовать, из чего он заключил, что сие страха ради революции, и сказал, что шести полкам велено уже для того идти к Петербургу. Однако, слава Богу, мы здесь в добром здоровье.
Дамы венские умнее выдумывают поясы и перстни, нежели наши барыни. Благодарствую за присланный перстень Княгини Эстергази, je fais de bon coeur chorus avec elle. Adieu, mon cher Ami, portes Vous bien {от души повторяю вместе с ней. Прощайте, мой дорогой друг, будьте здоровы
Декабря 20, 1789 г.
Князь Василий Вас[ильевич] Долгорукой довез ко мне твое письмо от 27 ноября.
1024. Екатерина II – Г.А. Потемкину
Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович. Прочтя в другой раз твое письмо от 5 дек[абря], я тронута была до слезы изъявлением души и сердца и чувствами твоими. Да благословит сам Господь Бог все деяния твои. Что я для тебя ни делала, ты всему тому достоин. Прости, умница, будь здоров и благополучен.
