Потемкин' на химической микстуре, над которой он мудрит для тебя, он употребляет все сорта превосходных и весьма здоровых трав. Они мне назвали все травы по именам и прозваниям. Я могла бы сделать особый Каталог (но так как это не портит дела и в него не входит, то я откладываю его до другого раза). Но, – прибавили малые духи двухдюймового роста, – есть две травы, растущие на одном и том же стебле, которые он не ставит ни во что, или которые не хочет или забывает вводить туда. Однако, это очень существенно для тебя и для твоего счастья, чтобы они там находились. Эти травы – нежность и деликатность. Они не имеют других имен, но стебель, из которого они исходят, имеет священое имя для душ благородного происхождения. Я была поражена тем, что сказали мне духи. Я поспешила принести щепотку этих трав, о которых мне сказали духи, к вашему перегонному кубу. Все прочее осталось втуне. Но хотя я пошла на цыпочках и едва приблизилась к вашему перегонному кубу, как нашла вас на своем пути. Вы оттолкнули меня с такой силой, что я проснулась внезапно, и глаза мои купались в слезах оттого, что единственные травы, которые могли сделать хорошей микстуру, здоровой и приятной для меня, были именно те, которыми вы пренебрегли и о которых вы не хотели даже слушать. Проснувшись, я собралась с духом и сказала: 'Нужно, чтобы он знал мой сон'. Вот он. Если он вас не забавляет, вам стоит только сказать Калиостро, чтобы он держал своих духов в узде, чтобы они перестали являться мне, и я легко обойдусь без них
442. Екатерина II – Г.А. Потемкину
[После 21 марта 1776]
От Вашей Светлости подобного бешенства ожидать надлежит, буде доказать Вам угодно в публике так, как и передо мною, сколь мало границы имеет Ваша необузданность. И, конечно, сие будет неоспоримый знак Вашей ко мне неблагодарности, так как и малой Вашей ко мне привязанности, ибо оно противно как воле моей, так и несходственно с положением дел и состоянием персон.
Венский двор один. Из того должно судить, сколь надежна я есмь в тех персон[ах], коих я рекомендую им к вышним достоинствам. Так-то оказывается попечение Ваше о славе моей.
[После 21 марта 1776]
Батинька Князь! До рождения моего Творец назначил тебя мне быть другом, ибо сотворил тебя быть ко мне расположенным таковым. За дар твой благодарствую, равномерно же за ласку, которую вижу и с зрительною трубкою, и без нее, куда не обращуся.
444. Екатерина II – Г.А. Потемкину
[4 апреля 1776. С.-Петербург]
Защитница и друг твой тебе советует надеть Прусский орден и сие будет учтивость и аттенция.
[9 апреля 1776. С.-Петербург]
Когда Принц о чем говорить тебе будет, то выслушай, да мне скажи, чтоб по материи разобрать было можно. Советовать в твою пользу я всегда рада. О преданности твоей не сумневаюсь. Добра ночь, ложусь спать.
446. Екатерина II – Г.А. Потемкину
[10 апреля 1776. С.-Петербург]
Я была в четыре часа, и она мучилась путем. Потом успокоились боли, и я ходила пить кофе. И выпивши, опять пошла и нашла ее в муке, коя скоро паки так перестала, что заснула так крепко, что храпела. Я, видя, что дело будет продолжительно, пошла убираться. Убравшись, опять пошла. Настоящие боли перестали и он идет ломом. Сие может продлиться весьма долго. Я приказала, чтоб меня кликнули, когда увидят, что дело сериознее будет. У меня у самой спина ломит, как у роженицы, чаю, от безпокойства.
[12 апреля 1776]
M[onsieur], пророчество мое сбылось. Неуместность употребления приобретенной Вами поверхности причиняет мне вред, а Вас отдаляет от ваших желаний. И так, прошу для Бога не пользоваться моей к Вам страстью, но выслушать ко времяни и к случаю мои резоны, кои, право, основаны не на пустых отговорках.
Теперь не могу ответствовать ни за четверг, ни за пятницу, ниже за воскресенье. Я знаю, что ты все сие за пустошь, за лукавство примешь, но оно самое истинное. Ну хотя единожды послушай меня, хотя бы для того, чтоб я сказать могла, что слушайся. Прощай, миленький, люблю тебя чрезвычайно и очень весела, а впрочем здорова, да ночь была крута.
448. Екатерина II – Г.А. Потемкину
[После 15 апреля 1776. Царское Село]
Естьли Вы удовольствия не находите в беспрестанной со мною быть ссоре, естьли есть в Вас искра малейшей любви, то прошу Вас убавить несколько спыльчивости Ваши, выслушав иногда и мои речи, не горячась. Я от самой пятницы, выключая вчерашний день, несказанное терплю безпокойствие. Естьли покой мой Вам дорог, зделайте милость, перестаньте ворчать и дайте место чувствам, спокойствием и тишиной совокупленные, и кои, следовательно, приятнее быть могут, нежели теперешнее состоянье.
Я, право, человек такой, который не токмо ласковые слова и обхожденье любит, но и лицо ласковое. А из пасмурности часто сему противное выходит. В ожиданьи действия сего письма по воле Вашей, однако же, пребываю в надежде доброй, без которой и я, как и прочие люди, жить не могла.
Всемилостивейшая Государыня!
Вашему Императорскому Величеству известны все дерзновенные поступки бывшего сечи Запорожской кошевого Петра Калнишевского и его сообщников судьи Павла Головатого и писаря Ивана Глобы, коих вероломное буйство столь велико, что не дерзаю уже я, Всемилостивейшая Государыня, исчислением онаго трогать нежное и человеколюбивое Ваше сердце, а притом и не нахожу ни малой надобности приступать к каковым-либо изследованиям, имея явственным доводом оригинальные к старшинам ордера, изъявляющие великость преступления их пред освященным Вашего Императорского Величества престолом, которою по всем гражданским и политическим законам заслужили по всей справедливости смертную казнь.
Но как всегдашняя блистательной души Вашей спутница добродетель побеждает суровость злобы кротким и матерним исправлением, то и осмеливаюсь я всеподданнейше представить, не соизволите ли высочайше указать помянутым, преданным праведному суду Вашему узникам, почувствовавшим тягость своего преступления, объявить милосердное избавление их от заслуживаемого ими наказания, а вместо того по изведанной уже опасности от ближнего пребывания их к бывшим запорожским местам повелеть отправить на вечное содержание в монастыри; из коих кошевого в Соловецкий, а протчих в состоящие в Сибири
