самолета немецких, три наших.
Самолеты носились друг за другим, и вот из одного брызнул дым и потянулся, как пыль за машиной.
— Ура! — заорали во ржи. — «Юнкерса» подбили! Ура!..
Самолеты, точно испугавшись криков, улетели.
Все смотрели, как из горящего «юнкерса» выпрыгнул человек, как раскрылся парашют, немецкий самолет ударился о землю за леском.
Топча хлеб, сотни людей побежали к месту приземления парашютиста. Со стороны деревни тоже бежали люди с косами, граблями, палками.
Немецкий летчик приземлился неудачно: часть купола парашюта упала на деревья, немца ударило о ствол, но он сумел отстегнуть ремни, выхватил пистолет и, прихрамывая, побежал. Зря бежал, бежать-то было некуда.
Его в момент окружили.
Образовался круг диаметром метров в двести. В середине стоял живой фашист с пистолетом. В шлеме, комбинезоне, на боку планшетка. Он пошел. И круг людей двинулся, за ним в полном молчании. Немец шел в середине круга. Злобы ни у кого не было. Было любопытство.
Когда в город приезжал бродячий зоопарк, в «Милицейском саду» ставили клетки, в них показывали диких зверей. Посетители ходили от клетки к клетке, смотрели. У клеток с обезьянами смеялись, бросали конфеты, яблоки. В гостях у слона вели себя тихо, тоже одаривали подарками и восхищались хоботом: «Говорят, иголку поднять с земли может». У клеток, в которых содержались крокодилы, размышляли: «Что за зверь? Кожа в буграх, глаза закрытые. Может, помер? Хитрый, гад! Притворяется. Попробуй войди в клетку — мигом хапнет. Хапнет как пить дать! Живодер! Особенно на воле свирепый!»
Точно так же сейчас люди смотрели на немца.
Вроде и человек… Две ноги, две руки, голова. Похож на человека. Чего же он бомбил, стрелял из пулеметов, убивал ребятишек? Во гад! Фашист! Опасный на воле, хапнет, только попадись в лапы.
— Ахтунг, их бин… — раздался женский голос.
Первые слова я понял, потом, естественно, — ни бельмеса. В круг вошла женщина. Люди ахнули: «Осмелела гражданочка. Ты гляди, заговорила с фашистом!»
— Тетя Клара! — закричал Рогдай. Это была она, наша соседка, наша дорогая тетя Кларочка, наша любимая!
Мы попытались подбежать к ней, но нас не пустили.
— Спугнете, — зашикали на нас. — Смотрите, тетка-то идет к нему, идет… Не стреляет. Испугался.
— Знакомая ваша, что ли? Учительница по немецкому, да?
— Учительница, учительница… — разошлось по кругу. — Чего это она балакает?
— Тихо, не мешай слушать, — зашикали кругом.
Хотя никто ничего по-немецки не понимал, слушали беседу тети Клары с фашистам внимательно.
— Говорит, говорит… Ругает небось. Так его, так, паразита, чтобы не бомбил! Гражданка, скажи ему, что все равно победим. Скажи, что Гитлер дурак!
— Тише, товарищи. Не мешайте! Гляди, гляди, отвечает.
— Понял, мать честная, понял!
— Глазами-то, глазами-то зыркает… Совесть заела!
— Она ему сейчас… Знаете как! — распространялись в свою очередь мы с братом. — Она строгая… Как начнет ругаться, так все слушаются. Во какая она строгая!
— Разойдись! — послышалось сзади. Это подбежали бойцы с винтовками наперевес.
— Брать живьем! Живьем его! Допрашивать будем!
Немец занервничал, вскинул пистолет…
— Ложись!.. — раздалась команда.
И все попадали на землю. Остались стоять лишь тетя Клара и немец.
— Товарищи, — обернулась она в ту сторону, где лежали бойцы. — Не стреляйте. Я его уговорю. Не стреляйте!
Она заговорила быстро-быстро по-немецки. Она медленно двигалась к немцу. Тот слушал ее. Замотал головой, поднес пистолет к виску.
— Нихт! Нихт!.. — заговорила еще быстрее тетя Клара. Она подбежала к немцу, положила руку на пистолет.
Пистолет опустился. Немец огляделся, что-то сказал и отшвырнул оружие в сторону.
— Бей его! — вскочил мужик с топором.
— Назад! Ни с места! Кто тронет пальцем пленного, пойдет под трибунал!
Люди встали, рожь осталась примятой. К немцу подошел капитан с броневичка. Немец выпрямился, встал по команде «смирно», откозырял. Капитан не ответил на приветствие.
Вели пленного по дороге кагалом. Люди вспоминали подробности пленения врага, восхищались мужеством тети Клары. Мы еле-еле пробились к ней.
— Мальчики мои! — заплакала она. — Мальчики мои!..
Она стала целовать нас. И чего плакала? Даже неудобно… Такой герой — и плачет. Немца уговорила в плен сдаться — не плакала. Увидела нас — плачет.
Бойцы, закинув винтовки за спины, тоже было присоединились к ликующей толпе, но им скомандовали:
— Скройся! Равняйсь! Кончай базар! На ваш век пленных хватит. Шагом арш! Запевай!
И солдаты запели:
— Клара Никитишна, — улыбнулся капитан. — Великая просьба: будьте переводчиком. Поверьте опыту — он даст показания. Очень нужно. Для командования…
Немец шел прихрамывая, боязливо поглядывая на окружающих его людей. Оказывается, враги тоже боятся.
В броневичке сидели в два слоя: немец с шофером, я на коленях у капитана, Рогдай на коленях у тети Клары.
— Сюрприз! — радовался капитан. — А вы немка?
— Нет, — сухо ответила тетя Клара.
Я изучал затылок пленного. По затылку никак нельзя было поверить, что впереди сидит фашист. От него пахло бензином. Он достал сигареты, закурил, пепел стряхивал в кулечек из бумаги. Когда машину тормозило, я утыкался в его спину. Он ничего… Не кусался, не брыкался, что было весьма удивительно.
— Откуда язык знаете? — продолжал разговор капитан.
— Учила, — ответила тетя Клара.
— Где?
— Давно… Немецкий и французский… Разговариваю свободно. Я и братья…
— Где братья сейчас? Воюют? На каком фронте?
— Старший отвоевался. Умер от тифа. Младший… говорят, застрелился в Стамбуле. Может быть… Он у нас был слабохарактерный… Это что, допрос?
— Да нет, — смутился капитан. Он замолчал и перестал стучать по моей спине пальцем.
