прошел четыре класса и два коридора. Некогда было учиться — семья замучила.
Старший сержант закручинился, вспомнив, наверное, про классы и длинные школьные коридоры, а может, он вспомнил семью, которая его мучила и не давала учиться.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
Все бойцы и командиры давали нам советы, как жить, чтоб мы с братом не совершали тех ошибок, которые совершили они, бойцы и командиры, в своей жизни.
Так, рядовой Шуленин, правофланговый роты охраны, несуразный дядька лет под сорок, посоветовал не привыкать к куреву. Курил он жадно и невероятно много. Отрывал клок газеты, бросал на него горсть махорки, заворачивал, точно играл на губной гармошке, брал цигарку, как карандаш, и затягивался… Валил дым. Можно было подумать, что у него горит что-то внутри.
— Вредно беспрерывно чадить! — говорили товарищи. — По полпачки зараз вытягиваешь. Сердце и легкие не выдюжат, загнешься.
— А!.. — отмахивался Шуленин. — Мой батюшка не курил, а раньше сорока помер.
Шуленину не хватало фронтовой нормы питания — он ходил голодным. И не мудрено — менял в деревне хлеб на махорку.
— Не втягивайтесь в курево, — тряс оглоблей-цигаркой Шуленин. — Остальное дело наживное. Остальное мелочи.
Видно, учить легче, чем самому быть ученому. Лишь дядя Боря всегда старался зажечь, так сказать, личным примером. Он носил на коромысле воду в баню. Вода расплескивалась, он шел не спеша, не отрывая глаз от ведер, старался погасить движением корпуса колебания коромысла, отчего ведра раскачивались сильнее, вода перехлестывала через край, и он доносил до бочек по полведра.
Мы с Рогдаем шуровали в предбаннике.
Стучали швабры, передвигались с места на место скамейки, хотелось побыстрее разделаться с «боевой задачей».
— Отойди! — кричали мы друг другу. — Куда лезешь, не видишь, уже вытер?
— Вытер! Размазал — не вытер.
— Размахался! Убери швабру!
— Как дам сейчас!..
— Попробуй! Тебе сам дам…
На вопли приходил дядя Боря. Смотрел и говорил:
— Очень плохо, товарищи! Не рапота — песопразие! Семь раз отрежь — один раз отмерь… Нет, наопорот: семь раз отмерь — раз отрежь. Тише едешь, дальше будешь…
Выпалив запас русских пословиц, он брал швабру, наматывал на нее тряпку и ловко и, самое главное, чисто вытирал предбанник.
Удивительный человек был дядя Боря! Он не умел кричать на людей, даже отдавая приказания нам, непосредственным своим подчиненным, он никогда не забывал добавить: «Пожалуйста! Палун!»
Ростом дядя Боря Сепп не выдался, зато глаза у него были в пол-лица — добрые, грустные, синие… Когда он глядел на тебя, становилось невозможно врать.
Командир роты появился неожиданно, мы не видели, когда он вошел в предбанник. В руках он держал сверток. Появление командира было таким внезапным, что мы вскрикнули.
— Сено-солома! — весело засмеялся Прохладный. — Ох и говоруны! Ну и слухачи! Да вас на передовой немецкие разведчики взяли бы, вы бы и не пикнули, очухались бы в немецких траншеях. Никакой бдительности!
— Некогда по сторонам глядеть, — ответил дядя Боря. — Мы уборку производим.
— Ну и что — уборку? На передовой ухо держи торчком.
— Мы не на передовом крае, — сказал упрямо дядя Боря.
— На передовой поздно учиться, — ответил младший лейтенант.
Он сел на лавку, положил сверток, исподлобья поглядел на Сеппа, точно приноравливаясь, с какого бока навалиться. От правого глаза к уху Прохладного тянулся глубокий красный шрам, отчего взгляд казался свирепым.
— Как вы сюда попали? — спросил с восторгом Рогдай. Он галдел на Прохладного влюбленными глазами. — Я не видел.
— Учитесь, товарищ Сепп, любознательности, — усмехнулся Прохладный. — Рядовой Козлов- младший интересуется. Отвечаю: «Тренировочка!» Сено-солома. Чтоб приемы стали второй натурой, чтоб автоматически, как, например, утром ты умываешься. Умываться тебе не в тягость? Так и здесь. Покажи, как входишь, родовой Козлов-младший, продемонстрируй. Выйди и войди.
Рогдай выскользнул из бани, постоял за дверью, затем вбежал, радостно улыбаясь: мол, здравствуйте, вот и я.
— Неправильно! — оживился младший лейтенант и сдержанно засмеялся. — Зачем встал в проеме, как бычок? Ты уже труп. Да, да, не дрыгайся! На свет тебя сразу пристрелят из парабеллума или шмайзера.
Прохладный встал, пружинистой походкой прошелся по бане, как огромный кот; он шел бесшумно, скользя на носках, метнулся в угол. И оттуда, из темного угла, сказал резко:
— Соображай… С улицы темно, не видно. Проскочил в дверь, не стой, тебя видно в дверях. Сразу в сторону. Очередь из автомата… Лучше вначале брось вперед гранату. Следом за взрывом — вперед! Осколков нет. Очередь… За печку, в угол. Все. Захватил — и сразу к бойнице, бей врага из его же пулемета.
— Зачем детям пулемет! — отозвался дядя Боря. — Им в школу ходить нужно, а мы им про гранату… Про убийство. Им нужно читать Брема, прививать любовь к людям и природе.
— Правильно! — зло оборвал Сеппа Прохладный. — Но сейчас война. И даже в мирное время их нужно учить убивать — вернее, побеждать врага.
— Вы говорите чудовищные вещи! Соопразите, что вы говорите детям! — ужаснулся дядя Боря. Губы у него тряслись, он стоял бледный. — Это преступление — воспитывать из детей упийц!
— Нервный! — всплеснул руками Прохладный. — Не убийц — солдат революции. Ох ты, интеллигенция! Вы, Сепп, будете жить до первой бомбежки! А зачем нам лишние трупы? Может, хватит жертв? Может, пора фашистов лупить в хвост и в гриву? Понимаете, цирлих-манирлих разводит! А если завтра пацанам в разведку идти? Чего уставились, как невинная девушка? Война! И на них форма будет надета. Во, берите, принес сапоги. Нашли. Форму взял какой-то старший сержант, артиллерист, обещал подогнать по росту. Будет все по уставу.
— Но ведь они дети! Зачем детям в разведку?
— Что дети? Разве фашист думает, что они дети? Вы знаете, что он творит? Я ходил туда, за линию фронта, из окружения два раза вышел. Насмотрелся! И мы знали, что он рано или поздно полезет на нас. Знали! Его пугает слово «убей»! А их отца убили, их мать убили, таких, как они, сколько сгубили? Рвы их телами забросали. Ему страшно слово «убей»! Другого выхода нет. И ребят нужно учить убивать врага! Ну- ка, иди сюда! — подозвал меня младший лейтенант.
Он выхватил из ножен штык от полуавтоматической винтовки.
— Бери! — приказал Прохладный.
Он нервно прошелся по бане. На щеках у него прыгали желваки.
— Нападай! — приказал ротный. — Приказываю: бей штыком! Меня бей!
— Как?
— Обыкновенно! В грудь или живот. Что, боишься?
