ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
Я шел домой. Земля легко отталкивалась от ног, точно земной шар стал шариком размерам с футбольный мяч. Я пел. Громко. И песня врывалась в развалины, и дома (они были когда-то домами) подпевали. «Здравствуй, мой город! — пел я. — Я навсегда твой! Только твой! Улицы, скверы, моя земля, ты будешь вновь цвести и радоваться, ты будешь живой, пока я жив, пока бьется мое сердце. Мой Воронеж! Любимый Воронеж! Единственный. Я счастлив, что я твой сын. Да, счастлив!»
Около десятой школы я наткнулся на создание, одетое в странную одежду. С трудам я сообразил, что одет ребенок в пальтишко, перешитое из мешка. Ребенок стоял на кривых ножках, сосал палец и смотрел исподлобья.
— Ты откуда взялся? — присел я перед ним, как Зинченко перед бомбой.
Ребенок глядел на хлеб.
На хлебозаводе нам выдали как премию по буханке на брата. Я нес ее домой. И хотя есть хотелось до умопомрачения, я не отщипнул ни крошки.
— Чернушки хочешь? — спросил я.
— Там Настенька, Ванечка и мама, — сказало создание, вынуло черный палец изо рта и показало на развалины школы.
— Столько много, — несколько растерялся я. — Что ж… Иди, показывай. Тебя как зовут?
— Елочка, — ответил человек в мешке.
Елочка неожиданно шустро побежала во двор, я еле поспевал за ней. В Воронеже дома рушились по строгому порядку — вначале крыши, затем перекрытия, потом стены, самыми живучими были лестничные пролеты, ребра домов. Елочка свернула в парадное, там на ступеньках сидела женщина. Рядом на мешке с лямками из веревки девочка лет двенадцати укачивала еще одного ребенка, видимо, Ванечку.
— Можно войти? — спросил я.
— Заходите, заходите! — ответила женщина и встала. Небольшого роста, черненькая, с обветренным крестьянским лицом. Бросилось в глаза, что на ногах у нее лапти. В лаптях хорошо ходить, когда сухо, но весной… Ноги не просыхают.
— Приехали недавно? — спросил я, не зная о чем говорить.
— Добрались.
— Тут школа. Вы жили в ней?
— Я учительница. Литературы. Преподавала в восьмых-десятых классах. Наш дом исчез, я пришла в школу, и тоже никого нет. Прямо ума не приложу, куда податься. Хотя бы кого-нибудь из коллег разыскать. Кто-то должен же вернуться раньше. Ты, мальчик, случайно не знаешь, где теперь гороно помещается?
— По-моему, нигде.
— Такого не может быть, — твердо заявила женщина. Мальчик закашлял, она взяла его от девочки, мальчик увидел хлеб, умолк, уставился на буханку, как на мороженое.
— Возьмите, — протянул я буханку.
— Зачем? — смутилась женщина. — Нам бы гороно найти. Учителя — они необходимы, тем более теперь. При немцах работали лишь начальные. Фашисты готовили послушных. Рабов. А рабу знаний нельзя давать, иначе он взбунтуется. Фашисты хотели перечеркнуть многовековую культуру России. Их офицеры не знали ни Тургенев, ни Грибоедова, они понятия не имели о Лермонтове, Блоке, слышали кое-что лишь о Толстом. Представляете, они краем уха слышали, что был такой писатель Лев Толстой. Я готовилась к урокам. Нет, молодой человек, учителя необходимы, как воздух. Я буду рассказывать о Пушкине… У меня чудом сохранилась… Настенька, возьми Ванечку, сейчас…
Женщина развязала сидор и достала книгу, обернутую клеенкой. Протянула мне. Я раскрыл, прочитал: «Обломов».
— Обломовщина в самом деле сидит в каждом из нас. Точно я знала, кто такой Обломов, — продолжала она. — И мы должны бороться, чтобы изжить в себе примиренчество ко всякому злу, но не только в душе. Мы активно должны действовать. Для добра. И это значит: борьба. Это значит быть недовольным собою не только в мыслях, но, главное, в действиях. Чтобы каждый день становиться лучше, чем вчера, узнавать новое и обязательно что-то свершать.
Стало скучно. Я отдал Настеньке хлеб. Она взяла. Вынула ножик, отрезала по равной доле, дала Елочке, матери, а Ванечке отрезала самый большой, с коркой. Тот ухватил и сунул в рот.
— Скажи спасибо! — потребовала мать.
Мальчик закивал.
— Он так благодарит, — пояснила женщина.
Я чесал затылок. Думал. Занудная тетка. Восторженная, наподобие Розы. И любит долго говорить о красивом, как тетя Клара. «Прекрасно! Изумительно!» Что прекрасно, что изумительно? Где они будут ночевать? Учительница в лаптях, Елочка в мешке.
— Откуда приехали? — спросил я резко.
— Мы пришли, — объяснила женщина. — Немцы эвакуировали, правильнее будет сказать, выгнали из города. Потом гнали на запад. Я спасла детей от сорока бомбежек, от плена, от тифа, от… от голода не совсем. Теперь все позади. Теперь впереди работа. Работа… Звонок, выходишь из учительской, самые подвижные дети бегут по коридору, чтобы вперед тебя успеть в класс. Подойдешь к двери, постоишь, чтобы расселись, входишь, как на праздник, дежурный командует: «Встать!» — «Садитесь». Да вы тоже садитесь, садитесь, — предложила она. — Разворачиваешь журнал и говоришь: «Сегодня мы приступаем к изучению творчества великого русского поэта Державина. Прежде чем ознакомиться с его вкладом в русскую словесность, вначале вкратце расскажу об исторической обстановке».
— Потом расскажете, — сказал я. — Собирайтесь!
— Куда?
— Пошли к нам. Места хватит.
— А родители? Они не будут возражать? Вначале нужно у них спросить.
— Родителей нет. Мы с братом живем.
— Мы сейчас, — сказала женщина и передала мальчика Настеньке.
— Давайте помогу, — я взял сидор и навьючил себе на спину.
Женщина разливалась в благодарности. Я не слушал. Я вел их к Дому артистов. Женщина пыталась забежать вперед. Она тарахтела, как движок. Не могла остановиться.
— Известно ли вам, что Державин принимал участие в подавлении Пугачевского восстания? Он был офицером. Возглавлял, как теперь называют, контрразведку.
— Особняк, — поправил я.
— Единственно, за кого Пугачев обещал вознаграждение, и очень большое, был Державин. И однажды Пугачев чуть его не поймал. Но будущий поэт сумел ускакать. Время было сложным, как всегда. Державин был, конечно, продуктом своей эпохи.
— У вас продуктовые карточки есть? — спросил я. Видно, я был продуктом своей эпохи.
— Найдем гороно, дадут, — сказала женщина.
— Его нет, — сказал я. — Ничего нет.
— Не спорьте, — уверенно возразила женщина. — Есть Советская власть, обязательно есть и Наркомпрос. Вы, юноша, плохо разбираетесь в устройстве Советского государства. Первое, что дала Советская власть народу, — мир, землю и образование. Это три кита, на которых держится наша власть. Запомните. Зовут меня Серафима Петровна.
Прежде чем спуститься в подвал, Серафима Петровна долго терла лапти о камень, выдаивала воду и грязь. Еще было светло, и коптилка в подвале не горела. Косые лучи солнца перегородили жилье на секторы. Посредине стояли ящики из-под снарядов, изображавшие стол, на ящиках закусь. Сало, жареная картошка, белый хлеб ломтями, ибо Рогдай считал, что большому куску рот рад, и ломал хлеб, как дрова.
— Ласточка пришла, — встретил меня Рогдай. Леша сидел на толстой чурке, заменявшей кресло,
