случаях у нее есть несомненные права, которые следовало предоставить юридической дискуссии; руководство исполнительной власти за весь период сессии становится привычным и знакомым. И это делается без всяких дурных намерений.
Взгляды современных лиц, занимающих судебные и исполнительные посты, совершенно честны. Вывести их из обычной деятельности может лишь ловкость других или их собственная оплошность. Возможно, так будет продолжаться еще некоторое время; но это продлится недолго. Человечество вскоре научится извлекать пользу из каждого права и власти, которыми оно владеет или может принять на себя. Народные деньги и свобода народа, которые, как предполагалось, должны были быть переданы трем органам магистрата, а оказались не намеренно в руках лишь одного, как вскоре обнаружится, будут источником благосостояния и господства для тех, кто ими владеет. В народных деньгах и свободе народа одновременно сочетаются орудие и цель приобретения. За деньги мы достанем людей, говорил Цезарь, а с людьми мы сделаем деньги. Наша ассамблея также не должна заблуждаться относительно честности своих собственных целей и заключать, что эти неограниченные власти никогда не будут обесчещены, потому что она сама не склонна злоупотреблять ими. Следует ожидать того времени, а оно недалеко, когда коррупция в этой стране, как и в той, откуда мы происходим, охватит правительство и распространится на основную массу нашего народа; когда правительство купит голоса народа и заставит его заплатить полной ценой. Человеческая природа одинакова на обоих берегах Атлантического океана и останется одинаковой под влиянием одних и тех же обстоятельств. Настало время остерегаться коррупции и тирании, пока они не завладели нами. Лучше волка не впускать в загон, чем надеяться на избавление от его зубов и когтей, после того как он войдет...
Поэтому если считают, что нет законного препятствия для присвоения ассамблеей всех властей — законодательной, исполнительной и судебной и что эти власти могут попасть в руки немногих депутатов, то народ, несомненно, скажет (и его представители, пока они честны, посоветуют ему сказать), что он не будет принимать как закон никакие акты, если они не рассмотрены и не одобрены большинством депутатов.
Перечисляя недостатки конституции, было бы неправильно учитывать только ошибки отдельных лиц. В декабре 1776 г., когда наше положение было весьма бедственным, в палате депутатов было предложено назначить диктатора и облечь его законодательной, исполнительной и судебной, гражданской и военной властью, правом решать вопросы жизни и смерти, властью над нашими гражданами и нашим имуществом; и в июне 1781 г., снова в период бедствия, было повторено то же предложение, и не хватило лишь нескольких голосов, чтобы оно прошло. Тот, кто вступил в эту борьбу просто из любви к свободе и чувства попранных прав, кто решил пожертвовать всем и встретить любую опасность для восстановления этих прав на твердой основе, кто не имел в виду отдавать свою кровь и имущество ради скверных намерений заменить одну [тиранию] другой, а хотел, чтобы власти, которые будут им управлять, находились в руках большого числа людей по его собственному выбору, с тем чтобы продажная воля ни одного человека не могла в будущем притеснять его,— такой человек должен быть поражен и обескуражен, когда ему говорят, что значительная часть избранных им людей замышляла передать права в одни руки и отдать его [во власть] деспоту, пришедшему на смену ограниченной монархии. Как должны быть поруганы и сведены на нет все его усилия и жертвы, если можно одним-единственным голосованием повергнуть его к стопам одного человека! Во имя бога, откуда у них такая власть? Неужели она проистекает из наших древних законов? Но подобный [закон] не мог быть издан. Может быть, она берет начало из какого-нибудь закона нашей конституции, выраженного словами или подразумеваемого? Но весь характер конституции по букве и духу полностью противоречит этому. Основной закон конституции заключается в том, что штат должен управляться как федерация. Конституция предусматривает республиканское устройство, объявляет вне закона использование всякой власти, не установленной законом, называя это прерогативой, ставит на эту основу всю систему наших законов и, сводя их вместе, делает выбор: должны они быть оставлены или аннулированы. Она никогда не предусматривает никаких обстоятельств (и не допускает, что такие могут возникнуть), при которых от того и от другого приходится временно воздерживаться; отнюдь нет. Наши древние законы ясно гласят, что те, кто сами являются лишь депутатами, не должны передавать другим полномочий, которые требуют честности и умения правильно ими пользоваться. Быть может, такое заявление было основано на предполагаемом праве авторов этих законов покидать свои посты в момент бедственного положения? Те же законы запрещают покидать свой пост даже в обычных случаях; и даже больше — передавать власть в другие руки и другим органам, не посоветовавшись с народом. В этих законах никогда не допускается мысль, что народ подобно овцам или иному скоту может передаваться из рук в руки, не считаясь с его собственной волей. Разве это произошло по необходимости? Крайние случаи, когда правительство распускается, не передают его полномочий олигархии или монархии. Они возвращают в руки народа всю власть, которую он дал, и предоставляют народ, как совокупность отдельных личностей, самому себе. Вождь может предложить [свою кандидатуру], но не навязывать себя или быть навязанным народу. Тем более не может народ подставлять свою шею под его меч и отдавать свою жизнь его воле и капризу. Необходимость, которая должна привести в движение эти огромные силы, должна по крайней мере быть осязательной и непреодолимой. Однако в обоих случаях, когда этого опасались или так хотели с нами поступить, события опровергли [эти опасения]. Это было опровергнуто также предшествовавшим опытом штатов, сходных с нашим; некоторые из них преодолели еще большие трудности, не отказавшись от своих форм правления. Когда впервые было сделано предложение [установить диктатуру], Массачусетс счел достаточной даже форму правления комитетов, чтобы продержаться при вторжении. Но в то время, как делалось это предложение, к нам никто не вторгался. Когда предложение было сделано во второй раз, то наряду с Массачусетсом в Род-Айленде, Нью-Йорке, Нью-Джерси и Пенсильвании республиканская форма правления была признана способной пройти через самые суровые испытания. Только в нашем штате было так мало добродетели, что страх должен был вселиться в сердца людей, стать движущей силой их поступков и основой управления. Сама мысль [о диктатуре] была изменой против народа, против человечества в целом. Дать в руки своим угнетателям доказательство (о чем они протрубили бы на весь мир) неспособности республиканского правительства защитить народ от беды во время нависшей опасности — это все равно, что дать себя навечно заковать в цепи, под которыми сгибаются шеи. Те, которые допускают при всяком случае право передачи бразд правления, должны быть уверены, что стадо, которое они передают под бичи и топор диктатора, положит свои головы на плаху по первому его кивку. Но если наши ассамблеи так думают о народе, я полагаю, они не поняли его характера. Я считаю, что вместо укрепления и усиления правительства ради новых свершений при существующих трудностях бразды правления следовало бы передать несовершенному аппарату окружных комитетов, пока не будет создан Конвент и снова ритмично не заработают его колеса. Какое это было трудное время, вызвавшее замешательство, подвергшее испытанию преданность наших соотечественников республиканскому правительству! Те, кто одобрял эту меру, [установление диктатуры] (а одобряло большинство, я знаю это лично, так как был соратником этих людей в борьбе за общее дело и часто убеждался в чистоте их принципов), обольщались примером древней республики, конституция и обстоятельства которой существенно отличались [от наших]. Они искали прецедент в истории Рима — единственном месте, где его можно было найти и где он также оказался фатальным. Они взяли [в качестве примера] республику, раздиравшуюся острейшей борьбой враждующих группировок и мятежами, где правительство состояло из жестокой, бесчувственной аристократия, стоявшей над ожесточившимся народом, доведенным до отчаяния нищетой и жалким положением. Вспыхивавшие мятежи можно было усмирить при труднейших обстоятельствах только всемогущей рукой одного деспота. Поэтому конституция римлян временно допустила к власти тирана, назвав его «диктатором». А этот временный тиран, как [обычно] бывает, остался навсегда. Они неправильно отнесли этот прецедент к народу, мягкому по своему характеру, терпеливому в испытании, объединившемуся за свою свободу, преданному своим вождям. Но если конституция римского государства позволила сенату передать все свои права воле одного человека, разве отсюда следует, что ассамблея Вирджинии имеет то же право? Какая статья нашей конституции заменила все непредусмотренные случаи конституцией Рима (сохранив соответствующий пункт)? Или разве возможен тут перенос ad libitum{1} в другую форму правительства, чтобы нами управляли прецеденты? Для какого угнетения нельзя найти прецедента в этом мире bellum omnium in omnia?{2} Пытаясь обосновать это предложение, я не могу обнаружить ничего, что хотя бы в какой-то степени
