Следующим президентом России я вижу Владимира Владимировича Путина, человека судьбы. Не знаю, что придет на смену стремительно ветшающей политической модели, но что-то прийти должно. Я думаю, что мы недооцениваем революционного потенциала Владимира Владимировича. Не как личности, но как исторической фигуры, предопределенной местом и временем. Он был назначен исполняющим обязанности Президента России в день, указанный Нострадамусом как момент прихода «великого короля Ужаса». Путин — это знак. Причем извлечение этого знака из его политико-психологической конкретики — дело тончайшей теургической операции. К ней — к такой операции — не готовы и не способны ни его оппоненты, ни его союзники, ни его сторонники. Я думаю, что Путин носит в душе нечто очень серьезное и очень странное.
Мой покойный друг, великий французский писатель Жан Парвулеско, написал визионерскую книгу «Путин и евразийская империя»[18], в которой прямым текстом пишет о том, что «Владимир Путин — это человек судьбы». В последней части есть его интервью со мной, где я сформулировал проблему так: «Политическая битва за Путина есть битва за смысл истории» — «La lutte politique pour Vladimire Poutine c'est la lutte pour le sens de l'histoire». Но все это — по ту сторону ельцинизма, по ту сторону… Перешагнуть смогут не все. И время потребует новых людей, новых политических органов и новых изданий.
В какой-то момент у части населения России начало складываться впечатление, что мы движемся в сторону «либеральной диктатуры», когда сталинскими методами будут внедряться грефовские реформы. Все либеральное плохо. Диктатура — тоже. Сталинские методы требуют соответствующей мобилизационной идеологии. В случае либерализма этого не достичь. Опасения напрасны. Я думаю, что это временное явление, и весь либеральный курс будет постепенно свернут. Не стоит паниковать раньше времени. Лучше усиливать и делать необратимой державную линию российского руководства. Вместе с тем пока геополитика в России — это дозревающий плод. То, что на поверхности, за редким исключением, больше напоминает плачевные результаты аборта. В думе прежних созывов действовал перманентный балаган в виде комитета по геополитике, где над дискредитацией этой дисциплины трудились одичалые ЛДПРовские кадры. Именно какие-то депутатские отбросы, которым не нашлось места в серьезных комитетах, сбились в свое время в думскую комиссию по геополитике. Состояние геополитики неудовлетворительно, так как вместо серьезной научной работы, исследования первоисточников, переводов и т. д. все предпочитают грубо списывать из моих учебников и статей огромные куски, чаще всего без ссылок, и разбавлять их собственным «оригинальным» бредом. Наибольшее количество базовых текстов перевели и опубликовали мы в хрестоматийном разделе моего же учебника «Основы геополитики». Я надеюсь, что этот вал думских и недумских плагиаторов пройдет и в нашей стране сложится нормальная полноценная квалифицированная школа, фундамент которой я заложил. Но для этого должно пройти время.
Я остаюсь сторонником Путина, хотя и считаю, что внешняя политика после 11 сентября 2001 года могла быть более адекватной. Нет никаких сомнений в том, что прозападные настроения в нашем обществе и в политической элите на тот момент все еще были сильны. Это не могло радовать, однако даже тогда тактические ходы Кремля нельзя было рассматривать как отказ от евразийской геополитики как таковой. Это была в большей степени пиаровская агония тех политических сил, которым в новой евразийской России не найдется места.
Надо отметить и еще один важнейший момент. Между проамериканским и проевропейским курсом имеется существенная разница. Проевропейский курс — часть евразийской геополитической стратегии. Евросоюз имеет с США общую культуру, но разные интересы. С Россией Европа имеет разную культуру — подчас антагонистическую, но сходные интересы, особенно — в энергетическом секторе. Стратегический союз России с Европой важен для Европы и для России, но неприемлем для США. Эта сложная картина определяет frame геополитической стратегии Москвы.
Путин, спецслужбы, армия и НАТО
В области спецслужб евразийский курс Путина подразумевает следующую диалектику. Максимально евразийской спецслужбой по определению является ГРУ, военная разведка. Так как интересы державы в чистом виде — вне зависимости от специфики политического режима — в любом государстве вверено защищать, в первую очередь, армии, то ГРУ традиционно выполняло функции именно стратегического планирования. КГБ СССР, как и нынешняя ФСБ, приоритетно занимались политическими вопросами, вторичными в отношении геополитики. При Горбачеве КГБ сыграл на первых порах отрицательную роль, упустив из виду стратегические интересы страны и всего Восточного блока, допустив распад Союза и всей системы. Это сопровождалось оттеснением ГРУ и маргинализацией Вооруженных сил. На следующем этапе реформ сам КГБ стал жертвой антиевразийской инерции, и на первый план выдвинулась структура МВД, занятая преимущественно уголовной стороной реальности, не озабоченная ни политикой, ни тем более геополитикой. Усиление МВД приходится на середину 90-х годов, когда атмосфера в российской политике и в обществе в целом была максимально далека от евразийства. Тогда доминировали, напротив, установки на атлантизм, оппортунизм, олигархия, неумеренная коррупция, откровенная брезгливость к собственной стране, ее истории, ее народу, ненависть к государству и т. д.
Но по мере ужесточения внешнеполитической ситуации для России необходимость геополитики стала все более осознаваться ее истеблишментом. Приход бывшего офицера КГБ Владимира Путина — это важный симптом. Ситуация со спецслужбами стала разворачиваться в обратном направлении. Усиление КГБ в какой-то момент стало важным
Хотелось бы затронуть еще одно решение Владимира Путина. В свое время он одобрил проведение мероприятий по поэтапному переходу к комплектованию части Вооруженных сил РФ на контрактной основе вместо призывной. Я имею к этой проблеме некоторое отношение, так как разрабатывал геополитические модели реформирования Вооруженных сил, в частности раздел, связанный со стратегическими перспективами. И могу дать единственно верный ответ, почему военная реформа, в том числе и переход на контрактную основу, тормозится. Дело в том, что военная реформа как практика должна быть реализацией положений военной доктрины как теории. Такие вещи между собой теснейшим образом взаимосвязаны и не могут существовать отдельно друг от друга. Ныне существующая военная доктрина является двусмысленной, поскольку не отвечает на самый главный вопрос: «Кто является нашим потенциальным противником». А ответ на этот вопрос и определяет весь строй военной доктрины и, соответственно, ход военной реформы, где перевод армии на контрактную основу — лишь один из элементов. Именно относительно этого главного, причинного пункта о потенциальном противнике и ведется все эти годы невидимая, но очень активная и жесткая борьба между силовыми министерствами и ведомствами и политическим руководством страны.
Военные настаивают на том, что раз американцы в качестве одного из своих самых вероятных потенциальных противников рассматривают Россию или так называемый евразийский блок, то и мы должны считать США своим основным противником. Что логично. Этому противодействует Кремль. Соответственно, реформирования армии не происходит, а все связанные с этим вопросы, в том числе и о контрактной основе, носят неконкретный и отвлеченный характер. При Путине, казалось, был достигнут консенсус — принята концепция национальной безопасности, ориентированной на многополярный мир, что делает США как строителя однополярного мира нашим главным потенциальным противником. Но события 11 сентября 2001 года спутали все карты — после них стало опять не понятно, является ли для нас Америка противником или нет? Если нет, то России надо делать армию, где стратегический сектор будет минимизирован, а максимум внимания будет отдано созданию профессиональных компактных
