земном шаре моей недвижимой собственности будет только койко-место.
Пыталась встать на очередь — на улучшение жилья. Не поставили нас. У нас 29 жилых метров на 4 человек, а, оказывается, что учитываются не жилые метры, а общая площадь. Общая площадь — 41 метр. То есть на 1 метр больше, чем нужно. Было бы 39 метров — то есть меньше, чем 10 метров на человека, то поставили бы. Я поражена этой хитрости. То есть выходит, что один член нашей семьи должен жить в совмещённом санузле или на 5-метровой кухне под газовой горелкой. В 21 веке человек в России — это дерьмо, ни на что право не имеющий, вопреки конституции, которую новая элита ещё не успела под себя окончательно заточить, но чинуши уже успели придумать лазейку — подменить норму жизни общими метрами. Какая беспросветная гадость!
Нина говорит:
— Всё же хорошо, что у тебя Владик есть. Красавчик. И живёт в центре.
Я думаю: «Ну и что. Если бы она знала, как депрессивно мне ходить к самцу в очень грязную его прокуренную комнату, видеть его всё в том же синем протёртом костюме в красную и белую полоску, как грустно мне видеть, что годы идут, и ничего не меняется, ничего в его и моей жизни. И никаких перспектив что-то не видно, разве что чудо расчудесное произойдёт немыслимое, а на свои силы надеяться абсолютно нечего…»
Звонила мне Лена и рыдала на ту же тему. Сын подрос, и вдруг она поняла, что нужно квартиру ему купить. Или комнату хотя бы. И пока она об этом думала, вдруг сволочи какие-то подняли астрономически цены на жильё. Откуда эти нули выросли — никто не понял. Что, песок, цемент, зарплаты подорожали? Нет вроде. Песок как был песком, так и остался. И арматура тоже. И люди получают столько же. Так откуда цены то выросли в одночасье в разы? Этого никто не понял. Но кинули всю страну.
Лена звонит и рыдает. До неё вдруг дошло, что при всей её прыти ей на квартиру не заработать никогда. Она увидела это слово «никогда». Даже если она вся ужом извиваться будет, если по 100 тысяч рублей в месяц зарабатывать будет — всё равно она не купит. Ведь надо на что-то и жить, и уже от 100 000 отщипнётся часть денег. А квартира самая паршивая стоит уже миллионы. Да и 100 000 ей в месяц никак не заработать, нереальные это деньги для неё и её мужа. И в этой жизни рассчитывать на свои силы уже нельзя. Если только сын не женится на богатой девице с отдельной квартирой. А так — труба, труба…
Ночью Владик пялится в компьютер, пялится могуче своими глазками, видавшими всякие виды, от чего они у него потеряли свою изначальную природную зоркость. Так как он воин, барон Литопурк хренов, он должен ежедневно побеждать, покорять кого-то, у кого-то что-то насильственно отбирать. Раньше воины отбирали жизнь и собственность, жён, скот, земли и вещицы, современная ипостась городского воина в виде Влада по ночам хищнически разоряет Интернет. Владик, меломан и киноман, теперь, с двумя компами, — варварский ненасытный коллекционер. Он теперь обладатель десятков тысяч записей музыки и тысяч фильмов, в основном элитарного, малопонятного и недоступного обывателям кино.
Ещё у Влада, как и у многих творческих людей, какие-то тормоза. Им кажется, что свою музыку или своё кино можно делать, когда познаешь все-все деяния своих конкурентов. Неверие в себя у Владика выражается в количественном беспределе. Это мешает, но в этом есть уважительное отношение к творчеству других людей. И Влад качает, качает, популяризирует самые свежие достижения мировой культуры среди своих друзей, потом пишет что-то своё.
Я теперь дружу со стариком Вспышкиным. Мы с ним гуляем по городу, он всех своими шипами, белой бородой и чёрной кожей возбуждает, а также алой футболочкой с надписью «Секс». По вечерам я болтаю с художником Гущиным и с астрономом Пайковым. Если собрать в кучу Вспышкина, Гущина, Пайкова и Владика, то получится один милый мужчина, который удовлетворяет все мои потребности, кроме денег. Деньги я добываю сама, маленькие такие, плюгавенькие деньги. Это не те деньги, на которые можно купить машину, взять кредит на жильё или съездить проветриться по миру. Это деньги на еду мне и двум подрастающим моим щенятам-пацанам, которые иногда ужасно много едят, а иногда ничего не едят, но иногда хотят мяса и супа, и фруктов и соков, и овощей и мороженого с пирожным. Я как конь пишу статейки в 5 журналов, добытые маленькие деньги тут же, как пылесосом, вытягиваются из меня.
Влад надо мной издевается, что мне так мало платят. Издеваться можно так же над Пайковым, который работает в обсерватории и получает 8 тысяч рублей в месяц за свой уникальный исторический труд, ибо он сделал великое открытие, по иному показывающее строение Вселенной. Пайкову вроде как светит рано-поздно Нобелевская, но сейчас он убогий скромный мужчинка, живущий со старушкой-матерью в смежных комнатках, сын спит, мечтая о сексе, а мама идёт через его комнату в туалет. Никакая самка к Пайкову в дом не пойдёт. Пайков получает столько же, сколько знакомый поэт шизофреник. Поэт периодически лечится в дурке, и вот ему сделали пожизненную инвалидскую по мозгам пенсию в 7 тысяч рублей. Я, если посчитать, тоже получаю 7 тысяч. То есть в три раза больше, но если поделить на троих, то тоже оно и выйдет. Все мы семитысячные, то бишь раза в два больше чем МРОТ. МРОТ — это жить чтоб совсем не жить, а только-только на волосок не сдохнуть. Два МРОТа — это всё ж можно порой в секонд- хэнде купить свитерок новый, с французского негра какого-нибудь снятый, в контейнер брошенный, там протравленный и перепроданный на территории великой России.
Влад трубит уже о 3 тысячах евро, которые он требовал бы за труд типа моего от моего журнала, рекламирующего брюлики, дорогие машины, коттеджи и всякую дорогую хренотень для буржуйков и менеджеров. Он говорит: «Давай я буду журналюгой вместо тебя. Уж я то твоего хозяина то поприжму, уж он то мне будет платить по честному, отдавая зарплату от рекламы!».
«Сформулируй мне задачу!», — трубит на меня Влад. «Отстань, Влад. Ни один человек в мире тебе задачу не сформулирует. Ты пойми, что человек в мире бесконечно одинок, особенно талантливый и самобытный человек. Ты сам должен сформулировать себе задачу, сам её придумать себе, сам её выполнить, сам её предложить и продать. Ты же не исполнитель какой-нибудь рабский, ты ж не можешь быть лакеем и пресмыкаться в угоду хозяину. Твой продукт авторский. И тут с деньгами — труба. То есть труба перекрыта. Потом, когда-нибудь ты станешь богат… Отстань от меня Влад, не сформулирую я тебе задачу. Музыку пиши сам для себя, по внутреннему приказу своему и пожеланию, и старайся писать так, чтобы точнейшим образом голос свой выразить».
Влад сидит всю ночь у компа, я зарубаюсь на его диване. Влад лазает на форумы и с кем-то весело трындит, иногда он издаёт возгласы, хохочет, потом быстро-быстро щёлкает кнопками, набирая язвительный ответ кому-то. Я полусплю и думаю:
«Как все вот так переговариваются, как бы голоса под землёй. Или ангелы незримые бестелесные — шу-шу-шу, зу-зу-зу. Даже и уст то нет, и даже и голосов то нет, и тел нет, и возраста нет, а лишь квинтэссенция одна в виде письменности. От тела — только пальцы от рук, касающиеся кнопок. И денег никаких. Никакой корысти, кроме как у Била Гейтса, да там провайдеров всяких с проводами своими, рекламистов всяких невнятных. Неужели рекламу кто читает в нете? А люди в нете — это ж херувимы, это человечество будущего, это бестелесье, ни пищи, ни желудков, ни дыхания, ни запахов, ни кожи, ни волос. Токмо сущности духовные в виде слова, поверхностные неземныя касания.
А там, на поверхности, под солнцем — то, иная жизнь. Жизнь надземная, дозволенная, разрешённая, узаконенная — там, на телеэкранах, там, в газетах, журналах и книжках. Там то, что можно, там гласность и взглядность, громкий звук, броские надписи, пляска картинок. И то, что сверху, это как раз самое нутряное и есть, телесное всё такое и низовое. Всё о жизни тела и для жизни тела. Прокладки, зубы, попки детские писающие и срущие в памперсах, сиськи соблазняющие натянутые, жиры на брюхах, импотенция, органы и железы, сердце оторванное, жратва, кухня с чадом, сковородки дымные, мясо, кожа, тела, шампуни, крема, кожа старая и в прыщах, седые и лысые головы, ноги в туфлях, телеса в шубах, ремонты бесконечные, когда хлипкими ламинатами и сайдингами заменяют крепкие честные поверхности. Одно безумное мерзкое проклятущее поганое тело, биооболочка дрянная, скафандрики, скорлупки человечков дрябленькие, несовершенные, вонючие, с детских лет уже гниющие, ломающиеся, портящиеся, нуждающиеся в подпорках и питании. И делает это материальное и телесное вид, что оно вечное, ибо увековечено снимками, фотографиями, фильмами в момент цветения, делает вид, что бессмертно, тело это товарное, искусственное, оторванное от жизни. А никакой там жизни реальной нет, всё придуманное, чтобы больше
