маршрутом, что и я катала себя, мы наматывали круги в одном направлении — по подводника Кузмина, потом по Счастливой, я быстрее — они медленнее, но нас объединяло общее знание подводных камней — там ямка, тут лужа жуткая, которую лучше объехать, там будет трясти, а здесь вообще лучше проехать по дворам.
Второй мой маршрут был познавательным, я решила уехать как можно дальше на юго-запад, по Дачному проспекту и за него, до залива. Меня так тревожили эти чайки в небе, которые ежедневно по вечерам, красиво крича, летели в небе косяками в сторону залива. Где ты залив, хочу увидеть тебя! И я направилась по маршруту вечерних чаек.
Всё время приходилось переходить дороги, я через дорогу вела велосипед, я неуверенно себя чувствовала. Навстречу мне било огненное солнце, дымные дома сменяли друг друга, всюду шла стройка, всюду поражали гигантские супермаркеты и полное отсутствие домов культуры, люди новой цивилизации должны были бесконечно жрать и обустраивать свои цементные норы всякими слоями и прокладками, линолеумами, утеплителями, обоями и плитками. Юго-запад был ещё тот райончик, метро было далеко, и каждое человечье существо, измученное зависимостью от маршруток и автобусов до метро, норовило купить машину. Я видела за рулём усталых тёток, девушек и дедков, особенно меня изумил дряхлый- дряхлый дед, ехавший мне навстречу по тротуару подле длинного дома на старой машине типа латанная- перелатанная «Победа». Красиво алели гроздья рябины на деревьях, выросших возле домов. Деревьев могло бы, и должно бы было быть и больше, в связи с катастрофическим количеством машин в этих местах. Там, где был залив, была какая-то насыпь и что-то промышленное за длинным забором. Залив увидеть так и не довелось. Вечно эти люди-мрази портят себе и таким эстетам, как я, жизнь, лишая болезненно самого желанного и красивого. Я так жаждала увидеть серый металлический залив под закатным белым солнцем в этот день!
В третий раз я разработала ещё маршрут. Я добралась до парка Александрино. Там были отличные дорожки гравиевые, по ним нужно было сильнее жать на педали, трение сопротивлялось. Я мотала круги мимо мамаш и папаш с колясками, почему-то много было приличных папаш, выгуливающих своих младенцев по парку, много было пожилых дам и старушек, гуляющих в основном парами и стайками, поддерживающими своё здоровье. Старые мужчины сидели на двух скамьях со столом в углу парка и дулись в разные игры, мне показалось, что в шахматы, домино и карты. Я набрала скорость и пронеслась мимо них, они на меня посмотрели. Потом я ещё раза четыре пронеслась мимо них со всё большей скоростью, они крякали, видя меня, у одного чуть ли кепку не сдуло. Я подумала, что скоро у них будет для меня кличка «Гуля — ветерок». Типа: «Вот, Гулька-ветерок промчалась». Пару раз я чуть не намотала на колёса беспечных, собирающих корм белок. Белки были тут совсем распущенные, не боявшиеся людей. Кой-где они ели с рук людей орешки, особенно любили кормить белок пожилые четы, или одинокие мужчины и женщины.
В одном месте я увидела маньяка в тёмном углу парка-леса. Это был хилый молодой человек с подлой улыбочкой, он что-то нёс в пакете, он как-то всё норовил зайти в глушь, я мимо него несколько раз проскакивала, опасаясь, что он вставит палку в колёса, сшибёт, завалит, убьёт и испытает наконец-то таким противоестественным сложным образом свой хилый оргазм. Может, конечно, он забирался в самую нелюдимую глушь парка, чтобы пописать… Я решила миновать маньяка и свернула на узкую дорожку соседнюю. Но неожиданно навстречу мне по ней выехали на велосипедах два подростка-мальчика. Я попыталась объехать их справа, по правилам движения, но один мальчик поехал тоже справа, я дёрнула влево, и наехала на левого мальчика. Это был странный мальчик со смазанным ртом и носом, то ли волчья пасть, то ли немножко даун, у нас был такой одноклассник, умный, но со следами вины беспробудного алкоголизма отца. Мы с мальчиком мягко упали на грунт, сцепившись колёсами. Мальчик сказал мне изумлённо и возмущённо: «Вы что так едете!», я почувствовала ссадину на ноге до крови, вот была бы гадость, если б кровь бы хлынула б и промочила бы брючину, тоже мне, веловелосипепепедистка. Я сделал ещё пару кругов, боль стихла, но мальчик даун потряс воображение. Перед этим я читала в Интернете про ксенофобию, и вот оно наехало на меня — Ксенофобио, мальчуган со смазанным лицом в капюшоне.
Моё место на велосипеде как физического тела было непривычным, меня было много, у меня были расставлены руки и ноги, у меня появилась длина по асфальту и ширина, а также высота. Под прекрасно закруглявшимися ветками кустов и деревьев, растущих как бы специально антропоморфно, под человека, приходилось пригибать голову, чтоб ветки не дали по глазам. Трудно было лавировать между заставленными рядами машин и движущейся навстречу ещё одной бедолаге машине, которой нужно было проехать и куда-то приткнуться. Пешком когда я шла, можно было прижаться к машине и дать дорогу. На велосипеде часто было не разъехаться, приходилось вжиматься в щели. Я думала об автомобилистах, захапавших себе в два-три раза больше пространства, чем я. Они эгоистично попрятались внутрь своих коробок, под крышки, они там изнывали от слабости ненужных им мышц, там им нужен был только хороший глазомер и чуткие пальцы на рычагах… Они воняли. Они дышали как человек, сжигая кислород и выделяя углекислоту, но делали это во сто крат больше. Каждый жалкий человечишко на машине были типа как на стоголовом табуне коней, и эти сто коней жрали кислород, воняли задами как сто лошадей, при этом они питались не возобновляемой травой, а невозобновляемой нефтью. Зачем такая мощь мелким людишкам?
Я же восседала на точке седла, как некий паук, я через зажатый зад держала всё тело и всю железную структуру велосипеда, мой зад был точкой сбора моего тела и тела велосипеда. Жир уходил из меня, тело собиралось, необласканное грубым любовником снаружи. Велосипед был моим скульптором, он лепил моё тело, он ласкал его, он его, где надо, подтягивал. Я вспоминала Влада, который в постели был застенчив и туп, пролетарий несчастный. Наши контакты с ним были эгоистичны до крайности, гладить его тело в бородавках, прыщах и родинках было сложно. Я гладила только его бритую голову, это было необычайно приятно, так как голова его в многочисленных жёстких колючках была как велюр, как искусственный мебельный бархат. Влад тоже был велосипедист, в отличие от меня, с полупрофессиональным прошлым. Его тело тоже собирала не ласка другого человека, а жёсткое сидение и жёсткая конструкция, приспособленная для бесконечно одинокого эгоистического тела.
Я всё время думала о соборности самой себя, что вот я так невыразительна и невидима из-за того, что вот до сих пор не собрана в точку, не нашла своего духовного велосипеда, этого жёсткого точечного седла, которое стало бы моим центром сборки, заставило бы трудиться все-все мышцы от макушки до пальцев ног и рук, которое бы вытягивало б мой скелет и укрепляло бы вяленький такой мой позвоночник. Когда я найду свой духовный велосипед, свою могучую точку опоры, то всё переменится. Я стану Я, я соберу воедино тысячи моих Я центробежных, я отсеку вялые случайности, сконцентрируюсь на главном, оно даст мне и внешнюю форму, и одежду даст, и лицо у меня появится.
Владик теперь одевается в магазине «Сплав» для охотников, рыболовов и охранников. Там нашили одежды из пятнистых военных тканей защитного цвета: и футболки пятнистые, и комбинезоны, и штаны, и кеды, и шарфы, и куртки зимние. Сапоги хорошие там продаются, на шнурках, на подошвах рифленых. Влад там всего себя одел. В карманы спереди на грудке защитного цвета Влад складывает всякие полезные вещи. Он кладёт туда сидишек и дивидишек штук по 10, нож свой тупой и чёрный, шуруповёрты и проводки для компьютеров. Владик же пиратище у нас, вот и носит пиратскую продукцию, распространяет её всюду бесплатно или за очень маленькую денежку. Он стал вдруг ярым врагом денег. Говорит, что всё должно быть бесплатным, особенно в сфере культуры. Фильмы, песни, музыка, стихи — всё должно быть доступным и бесплатным, пусть пользуются все, кто имеет потребность. Я абсолютно с Владом согласна. Мне вообще пираты нравятся. Они надкусывают мерзкую наёпку капитализмом людишек-баранов. «Капитализм — сдохни!», как пишут на заборах вдоль железных дорог какие-то хорошие молодые, а может и не молодые люди.
И вот Влад теперь выглядит так. На животе у него куча дисков, как у кенгуру большого размера и к тому же самца. Сверху Влад, вечно мёрзнущий (так как не пьёт, ест экономно, калорий нет в его организме излишних), сверху Влад одевает куртку толстую на дутом синтепоне, защитного цвета, в пятнышках. На черепе, который Влад аккуратно продолжает брить по мере зарастания, он шапочек не носит. На ногах у него шнурованные полусапожки из чёрной военной кожи. Так как карманы на животе переполнены, силуэт у Влада как у беременного десантника на сносях. Или как у пузатого офицера, который съел все солдатские пайки, спортом ни хрена не занимается, и пузо отрастил. Когда Влад идёт по улице, он вызывает уважение
