Я стою на высшей точке моста, мне хочется плакать от унижения и бессилия, но глаза тут же осушает пылью и машинными газами холодный майский ветер. Я поняла, откуда эта жёлтая взвесь в воздухе. Это смесь неубранного с зимы песка на тротуарах и пыльца от разрушенных старых зданий города.
Собираются вот дома жилые на Шпалерке снести, прекрасные старинные дома в завитушках и маскаронах, чтобы всадить сюда, в сердце города, дома пластиковые уродливые, которые везде одинаковы, во всех странах. И так-то набережную Невы чудовищно испортили. «МЕГАФОН» и «ГАЗПРОМ» светят красным и синим огнём грубо очень, буквы размером с этаж, в воде невской изящной эта похабень отражается, убивая красоту мостов, Ростральных колонн, Петропавловской крепости. Я вот не пойму, отчего я, частный человек, и все мы, общественный народ, почему мы должны смотреть на эти уродливые надписи, за которые соответствующие организации проплатили каким-то чинушам. Почему одна частная фирма имеет право за небольшую деньгу уродовать вид целого крупного города? Это что, в каком то законе прописано, что частный шкурный интерес фирмы выше общественного и эстетического интереса целого города?
Ну не зря же город называют северной Венецией! Тайна красоты — в тонком-тонком нежном колорите, когда всё из мелких витиеватых деталей состоит, разноцветных; в тонкой гамме. Когда розовое, жёлтое, серое, золотое, терракотовое, когда белый орнамент и игра теней в лепном декоре. Когда Нева мерцает своими мелкими разноцветными волнами. Когда румянец северного больного неба перекликается с тонкой раскраской домов. А тут такие буквищи уродливые прямые и бездушные небо застили над Невой! Тьфу! Кругом грубые прямоугольные неигривые формы, локальные грубые серые цвета, и ничего, кроме серого современный архитектор не знает. Дома уродские из серого пластика торчат, коробки какие-то цементные заслоняют виды Невы. Хотят Башню Газпрома впердолить в берег Невы, вместо того, чтобы облагородить историческую панораму оригинальными и разноцветными малоэтажными особнячками. Тьфу, гадость. Идёшь по городу, и каждый день блевотина и гадость, блевотина и гадость, блевотина и гадость.
Людей на Шпалерке хотели объегорить. Летом устроили собрание жильцов, чтобы они подмахнули свои подписи по решением ЖКХ сносить дома. Народ вдруг опомнился, пришли все-все жильцы. Мохнорылые дельцы московские, которые хотели на фук развести жильцов, удивились. Но всё равно решили народишко глупый обмануть. Микрофон не давали народу, несколько часов несли всякую лживую хрень, чтобы народ обмануть, и чтобы потом оптом поставить подписи на снос. Вечно спящий Владик зашёл случайно, его кто-то из жильцов позвал, за руку привёл. Влад пять минут послушал словесный понос, который несли инвесторы. Врать ведь легко — надо говорить слащаво, кругло, вставлять термины и воспевать закон и благо. Влад это сразу просёк и пошёл напролом в своей военной форме к микрофону. Его пытались не пускать, а он как бизон шёл и шёл, как такому бритому под ноль, рослому и страшному, с папиломами на ушах, отказать можно! Чиновнички испугались. Влад выхватил у жирного нежного инвестора микрофон из его заплывшей жиром нерусской руки в золотых перстнях, он гаркнул в микрофон: «А вы тут не крутите. Говорите немедленно и прямо: когда расселение? Сколько даёте за метр? Или где будете давать квартиры!». Инвесторы закрутились в пляске лжи, так как именно на эти вопросы отвечать не хотели, именно тут то и была их нажива — людей опустить, отобрать бесплатно и в полцены, а кой кого вообще со свету сжить, чтоб денег не дать. «И как там конституционное право на сохранность и доступ к культурным ценностям? А!», — строго добавил Влад.
Инвесторы тут вообще заверещали. Владик сказал: «Если вы сейчас на вопросы не ответите, так нечего людям и мозги парить!». «Ну, мы в таком тоне разговаривать с вами не будем!», — заюлили лживые нелюди. «Да, кстати, — сказал Владик напоследок, когда уже целая орава пыталась вырвать из рук его микрофон. — Если вы людей обманете, начнёте выселять кого, так тут дворы отлично простреливаются. Мы тут каждый поворот и нишу знаем. Из пулемёта тут отлично стрелять будет! И люки у нас тут большие, трупы легко туда заталкиваются. И вообще, сколько вы квартир хотите расселять? 248? Ну, так с каждой по 200 рублей, на киллера хватит. Адреса ваши найти несложно, базы данных в метро продают на каждом шагу».
Поднялся страшный скандал, собрание закончили, не собрав подписей, московские жиртресты быстро куда-то утекли. Жильцы минут пять сидели в мёртвой тишине и отупении. Когда собрание начиналось, все эмоционально и неконкретно кричали, а тут, когда на конкретные вопросы были получены конкретные ответы в виде исчезновения и испарения в воздух, тут народ как-то ошалел и призадумался. Потом все стали подходить к Владу и жать ему руку.
— Спасибо, товарищ скинхед. Вы нас спасли! — так говорили они Владу.
Вчера, в часу седьмом, зашла я на Чернышевскую. Нам с сыном Юрой надо было кой-куда зайти по делам, визы сделать. Неожиданно на меня что-то ужасное навалилось, внезапное расслабление желудка и кишечника, мистическое и столь могучее, что пришлось воспользоваться услугами биотуалета. Сейчас вместо фундаментальных домиков — туалетов с разветвлённой системой унитазов делают хлипкую, неприличную, звуко — и газопроницаемую кабинку биотуалета. Я еле выждала очередь из 5 человек, подпрыгивая и извиваясь, отдала свою сумку сыну и вошла в кабинку. И так-то биотуалет — ужасная вещь, какая-то бадья пластиковая с кошмарной жидкостью колеблется, сесть на неё нельзя, надо ногами встать, а встаёшь — и упираешься головой в потолок, сгибаешься — и вообще не видишь, куда ты и что делаешь, если попадёшь в бадью — тебя оттуда обдаёт ответной волной, если промахнёшься — вообще можешь стенку туалета уделать.
В-общем, меня взорвало так, что аж все стены были уделаны и началась страшная вонь. Тётенька кассирша за тонкой перегородкой, бесчеловечно расположенная между двумя отсеками биотуалетов, вся зашуршала и стала опрыскиваться струями из освежителя воздуха. Ужасная у неё работа!
Но, блин, в кабинке не оказалось бумаги! Пришлось пожертвовать перчатками. Я долго ими утиралась и пыталась утереть стены, потом вышла из насквозь осквернённой кабинки, которой уже после меня пользоваться никто не мог. Я сказала Юре: «Быстро, быстро бежим отсюда, пока кассирша биотуалетная не вышла и не узнала, какой вред её предприятию я нанесла. А то она нас просто убьёт!». Мы резво убежали.
За углом Юра мне сказал:
— Когда ты вошла в кабинку, в этот самый миг, откуда ни возьмись, из-за угла появилась целая процессия высокопоставленных чиновников. Они важно осматривали дома вокруг, и глава свиты сказала: «Что это за уродливая громадина стоит тут!», — и указала в мою сторону. Я сначала подумал, что это она про меня. Потом понял, что дом старинный им не нравится, и его они хотят снести. Но тут ты стала так громко пердеть и вонять, что делегация с подозрением посмотрела на кабинки биотуалета, возле которых остановилась, и тут ты такой громкий звук издала, что все быстро ушли и забыли обсуждать дальше свои планы. Возможно, мама, ты спасла от сноса старинный дом!
Мы с Юрой едем в Финляндию. Мы едем на красивом автобусе как раз мимо дома Владика. Владик мне звонит на мобилу как раз в этот миг:
— Ты где?
— Да я в Финляндию еду, как раз мимо твоего дома!
— К финикам? Ах ты, как всё просто теперь стало! Не то, что раньше!
Я слышу особые интонации в голосе Влада. Я чувствую всеми фибрами души своей, как Влад завидует. Гражданин мира, блин, который теперь по своей ксиве даже до Москвы доехать не может.
На границе на фонарях сидят три чайки и один баклан. Они орут, жадно всматриваются в выезжающих за границу, вырывают булку чуть ли не из рук. Мне показалось, что вот оно — явное переселение душ. В этих трёх чаек переселились души трёх умерших интердевочек. Эти чайки хорошенькие, очень хищно жадные, готовые прямо изо рта у вас прокорм себе вырвать. Белёсый крупный баклан с хитрыми и жадными, чуть печальными глазами — это явно бывший фарцовщик, которого на том свете снизили в должности и воплотили в баклана, но зато и бонус — летай за границу туда-сюда, свобода полная, и вот он смотрит так печально, что как вот раньше нужно было надрываться, чтоб в Финляндию попасть и ихние товары покупать, их продукты кушать. А теперь — так всё просто. Мотайся туда сюда. Не дожил, бля, до свободы то…
