должна была гореть у ног святой девы. Но их приносили слишком много; двести свечей разной величины пылали в Гроте круглые сутки, и все же невозможно было исчерпать этот невероятный, непрестанно возраставший запас. Ходили слухи, что преподобные отцы вынуждены перепродавать воск. Некоторые почитатели Грота с гордостью признавали, что одного дохода от свечей хватило бы на ведение всего лурдского дела.
Раймонда и г-жа Дезаньо были поражены количеством свечей. Сколько их! Сколько их! Особенно много лежало тут маленьких свечек, тех, что стоили от десяти сантимов до одного франка. Г-н де Герсен пустился в вычисления и запутался. Пьер молча смотрел на эти груды воска, предназначенного для сжигания на ярком солнце во славу божию; и хотя он не считал, что из всего надо извлекать материальную пользу, и понимал, что существуют обманчивые радости и удовольствия, потребные человеку, как хлеб насущный, он все же подумал, что можно было бы раздать нищим деньги, которые стоит весь этот воск; а ведь он обратится в дым.
— Ну, а как же мне послать бутылку? Я должна исполнить поручение, — сказала г-жа Дезаньо.
— Зайдемте в контору, — ответил Жерар. — Это пятиминутное дело.
Пришлось снова пересечь площадь Розер и подняться по лестнице, которая вела в собор. Контора находилась наверху, налево, в самом начале Крестного пути. Это была невзрачная хибарка, немало пострадавшая от ветра и дождя; вывеска гласила: «Обращаться сюда по поводу церковных служб, пожертвований, а также по делам религиозных братств. Даются советы. Принимаются заказы на посылку лурдской воды. Подписка на „Летопись лурдской богоматери“. Сколько миллионов людей прошло через эту жалкую контору, которая, очевидно, была выстроена, когда только еще закладывали фундамент стоявшего рядом с нею собора!
Все с любопытством вошли в контору. Но там они увидели только задвижное окошечко. Г-же Дезаньо пришлось нагнуться к нему, чтобы дать адрес приятельницы, и когда она уплатила один франк семьдесят сантимов, ей выдали квитанцию, какую железнодорожный служащий выдает при приемке багажа.
Выйдя из конторы, Жерар указал на обширное здание площадью в двести или триста метров.
— Посмотрите, вот здесь живут преподобные отцы.
— Но их никогда не видно, — заметил Пьер.
Жерар удивленно посмотрел на него и, помолчав, добавил:
— Их, вероятно, потому не видно, что во время паломничества они отдают Грот и все остальное в распоряжение монахов из общины Успения.
Пьер посмотрел на здание, похожее на крепость. Окна были закрыты, дом как будто вымер. Однако все исходило оттуда и все туда направлялось. И молодому священнику казалось, что он видит гигантские грабли, которые беззвучно подбирают сбежавшийся люд, сгребают для преподобных отцов золото и кровь народных масс.
А Жерар тихо продолжал:
— Посмотрите-ка, они иногда показываются. Вот как раз идет сам настоятель, преподобный отец Капдебарт.
И в самом деле, мимо них прошел монах, неотесанный крестьянин, коренастый, нескладный, с большой головой и угловатыми чертами. В его тусклых глазах нельзя было ничего прочесть, грубое, угрюмое лицо было словно вылеплено из бурой глины. Когда-то монсеньер Лоранс из политических соображений поручил организацию и ведение хозяйства Грота миссионерам Гарезона, суровым и упорным горцам, страстно влюбленным в землю.
Компания медленно спустилась через площадь Мерласс на широкий бульвар, огибающий левую лестницу и выходящий на улицу Грота. Был уже второй час, а во всем городе еще продолжался завтрак — пятьдесят тысяч паломников и любопытных еще не успели занять места за столом. Уходя из гостиницы, Пьер видел, что за табльдотом теснились едоки, санитары сидели вплотную в „столовке“, да и на улице, на каждом шагу виднелись столы. Всюду ели, ели без конца… Здесь, на свежем воздухе, по обеим сторонам широкой мостовой расположился простой люд; на тротуарах, под парусиновым навесом, стояли столы, вернее, доски, положенные на козлы, и длинные скамьи. Здесь продавали бульон, молоко и кофе по два су за чашку. Хлебцы, грудами лежавшие в высоких корзинах, стоили тоже по два су. На палках, поддерживавших навес, болтались связки сосисок, окорока, колбасы. Иные уличные рестораторы жарили картошку, другие тушили дешевое мясо с луком. Едкий дым, резкие запахи, пыль от непрерывного шарканья ног поднимались ввысь. Около каждой палатки люди терпеливо ждали очереди, едоки сменяли друг друга, рассаживаясь на скамейках вдоль стола, покрытого клеенкой, такого узкого, что на нем едва умещались две миски с супом. Усталые паломники спешили удовлетворить нестерпимый голод, ненасытный аппетит, какой вызывают сильные нравственные потрясения. Изнурив себя бесконечными молитвами, самозабвенным преклонением перед небесной легендой, человек давал волю своим животным инстинктам. В тот воскресный день, под ослепительным небом, люди обжирались и веселились, точно на ярмарке, радуясь жизни, несмотря на отвратительные болезни и слишком редкие явления чудес.
— Что же вы хотите! Едят и веселятся! — проговорил Жерар, угадывая мысли своих спутников.
— Ах, бедные люди! — пробормотал Пьер. — Это вполне законно.
Он сознавал, что природа берет свое, и это его трогало. Но когда они спустились по бульвару на улицу Грота, он стал возмущаться, глядя, с каким остервенением продавщицы свечей и букетов набрасывались на прохожих. Это были большей частью молодые женщины, простоволосые или с накинутым на голову платком, — они приставали к покупателям с необычайной назойливостью; старухи не уступали молодым. У всех под мышкой было по пачке свечей; предлагая их, они размахивали свечкой перед носом гуляющих и совали им в руки свой товар, приговаривая: „Сударь, сударыня, купите свечку, она принесет вам счастье!“ Одного прохожего окружили три молоденькие торговки и чуть не оборвали ему фалды сюртука. Не менее назойливы были и продавщицы, предлагавшие туго перевязанные букеты, большие и круглые, как кочан капусты. „Букет, сударыня, купите букет для святой девы!“ Если даме удавалось увильнуть, вслед ей неслась брань. Торговля, беззастенчивая торговля преследовала паломников почти до самого Грота. Торгаши не только подвизались в лавках, которых было так много, что каждая улица превращалась в базар, но устремлялись вслед за прохожими, преграждали им дорогу, развозили на ручных тележках четки, медали, статуэтки и картинки религиозного содержания. И люди покупали, покупали, почти с таким же азартом, с каким поглощали еду, — покупали, чтобы привезти что-нибудь на память об этой священной ярмарке. В толкучку, создаваемую уличными продавцами, много жизни и веселья вносили мальчишки, кричавшие: „Газета Грота“!» Их тонкие, пронзительные голоса так и звенели в ушах: «Газета Грота»! Утренний выпуск! Два су. «Газета Грота»!
Среди непрерывных толчков, в движущемся потоке людей, маленькое общество разделилось. Раймонда и Жерар отстали. Улыбаясь, они тихо разговаривали. Г-жа Дезаньо остановилась, позвала их:
— Идите же, мы потеряем друг друга!
Когда они подходили, Пьер слышал, как Раймонда сказала:
— Мама так занята! Поговорите с ней перед отъездом.
А Жерар ответил:
— Обязательно. Я так счастлив, мадемуазель!
Во время очаровательной прогулки среди достопримечательностей Лурда и был решен этот брак. Раймонда победила; Жерар, ведя под руку веселую и благоразумную девушку, решил наконец сделать предложение.
Господин де Герсен, подняв голову, воскликнул:
— Посмотрите-ка на тот балкон; кажется, это та богатая семья, которая ехала с нами в поезде, — помните? — больная дама с мужем и сестрой.
Он говорил о супругах Дьелафе; они занимали второй этаж в новом доме с окнами, выходившими на газоны Розера, и сейчас находились на балконе. Квартирку обставили со всей роскошью, какою можно было располагать в Лурде: в комнатах имелись ковры, портьеры; прислугу сюда заранее прислали из Парижа. По случаю хорошей погоды большое кресло, в котором лежала больная, выкатили на балкон. На ней был кружевной пеньюар. Муж, как всегда, затянутый в строгий сюртук, стоял по правую руку от нее, а сестра, в изумительном бледно-сиреневом туалете, улыбаясь, сидела слева; время от времени она наклонялась к больной и Что-то ей говорила, но не получала ответа.
