спросить у брата. Однако тут же согласился принять заказ. Запряженное двумя лошадьми ландо до Гаварни стоило пятьдесят франков. Но, обрадовавшись, что ему довелось поговорить по душам, польщенный тем, что к нему отнеслись как к порядочному человеку, он уступил за сорок. Их четверо, значит, с каждого будет причитаться по десять франков. Условились выехать ночью, часа в три, чтобы вернуться в понедельник вечером, пораньше.
— Экипаж будет подан к гостинице Видений в назначенный час, — повторил с напыщенным видом Казабан. — Положитесь на меня, сударь!
Он прислушался. В соседней комнате не прекращался стук посуды. Там по-прежнему ели с жадностью, которая, казалось, обуяла весь Лурд. Послышался голос, требовавший еще хлеба.
— Простите, — с живостью сказал Казабан, — меня зовут.
Не вытерев рук, еще жирных от помады, он устремился в столовую. Дверь на секунду приоткрылась, и Пьер заметил на стене столовой благочестивые картинки; особенно удивил его вид Грота. Вероятно, парикмахер вешал их только в дни паломничества, чтобы доставить удовольствие своим нахлебникам.
Было около трех часов. Выйдя на улицу, Пьер и г-н де Герсен с удивлением услышали громкий перезвон колоколов. Колоколу собора, возвещавшему вечерню, вторила приходская церковь, а теперь подавали голос один за другим монастыри. Кристальный звон колокола кармелиток смешивался с низким гулом колокола общины Святого Духа, радостный благовест монастыря сестер Невера звучал в лад с колоколами обители доминиканок. В погожие праздничные дни колокольный звон разносился над кровлями Лурда с утра до вечера. Какая веселая звонкая песнь разливалась в голубом небе, над прожорливым городом, который наконец насытился и, счастливый и довольный, переваривал завтрак на солнышке.
Как только наступил вечер, Мария заволновалась: она узнала от г-жи де Жонкьер, что барон Сюир получил для нее у аббата Фуркада разрешение и она сможет провести ночь у Грота. Каждую минуту она спрашивала сестру Гиацинту:
— Скажите, пожалуйста, сестра, есть уже девять часов?
— Нет, нет, дитя мое, еще нет и половины девятого… Вот вам теплый шерстяной платок, накиньте его на рассвете, потому что Гав близко, а утра в этой горной местности прохладные.
— Ах, сестра, ночи так хороши! А я так плохо сплю в палате! На свежем воздухе мне не будет хуже… Боже мой, как я счастлива, какое наслаждение — провести целую ночь со святой девой!
Вся палата завидовала ей. Молиться ночь напролет перед Гротом — ведь это несказанная радость, высшее блаженство! Говорили, будто избранные видели в ночной тиши святую деву. Но добиться такой милости нельзя без высокого покровительства. Преподобные отцы неохотно давали разрешение с тех пор, как несколько больных умерло там, словно заснув в экстазе.
— Не правда ли, дитя мое, вы причаститесь в Гроте до того, как вас привезут сюда? — спросила сестра Гиацинта.
Пробило девять часов. Неужели Пьер, обычно такой точный, забыл о ней? Марии говорили, что она увидит всю процессию с факелами, если отправится тотчас же. Каждый вечер религиозные обряды заканчивались таким шествием, но по воскресным дням оно было красивее, чем по будням, а в это воскресенье шествие ожидалось на редкость пышное. Должно было пройти около тридцати тысяч паломников с горящими свечами в руках. Все великолепие ночных небес предстанет взору; звезды сойдут на землю. Больные жаловались: какая обида быть прикованным к постели и не видеть этих чудес!
— Дорогое дитя, — сказала г-жа де Жонкьер, — вот и ваш отец с господином аббатом.
Мария просияла и забыла про утомительное ожидание.
— Ах, Пьер, умоляю вас, поспешим! поспешим!
Отец и Пьер спустили ее во двор, священник впрягся в маленькую тележку, и она медленно покатилась под звездным небом; г-н де Герсен шел рядом. Стояла изумительно прекрасная безлунная ночь, темно-синее бархатное небо было усеяно алмазами звезд, а мягкий, чистый воздух, напоенный ароматом гор, овевал теплом. По улице шло множество паломников, направляясь к Гроту; но люди вели себя скромно, у всех был сосредоточенный вид, не слышно было праздной дневной болтовни. За площадью Мерласс темнота как бы раздвигалась, необъятное небо раскинулось над спокойными, словно тихая гладь озера, лужайками и густыми тенистыми деревьями; чуть левее вздымался ввысь тонкий светлый шпиль собора.
Пьер забеспокоился — по мере приближения к Гроту толпа становилась все гуще. По площади Розер уже трудно было двигаться.
— И думать нечего подойти близко к Гроту, — сказал священник, останавливаясь. — Лучше всего выйти на аллею позади убежища для паломников и там переждать.
Но Марии очень хотелось увидеть начало шествия.
— Друг мой, умоляю вас, довезите меня до Гава. Я посмотрю хотя бы издали.
Господин де Герсен, также сгоравший от любопытства, в свою очередь, стал настаивать.
— Не беспокойтесь, — сказал он, — я иду сзади и слежу за тем, чтобы никто ее не толкнул.
Пьер снова потащил тележку. Понадобилось четверть часа, чтобы добраться до одной из арок под правой лестницей, — такая была теснота. Затем он двинулся наискосок и оказался на набережной Гава, где на тротуаре стояли толпы любопытных; он прошел еще с полсотни метров и поставил тележку у самого парапета, откуда прекрасно был виден Грот.
— Вам будет хорошо здесь?
— О да, спасибо! Только посадите меня, я лучше увижу.
Господин де Герсен посадил Марию, а сам встал на каменную скамью, тянувшуюся вдоль набережной. Там уже теснились любопытные, словно им предстояло смотреть на фейерверк. Все становились на цыпочки и вытягивали шею. И Пьер заинтересовался, как другие, хотя ничего еще не было видно.
В шествии участвовало тридцать тысяч человек, и народ все подходил. У каждого в руках была свечка, вставленная в пакетик из белой бумаги с голубым изображением лурдской богоматери. Но свечи еще не были зажжены. Над волнующимся морем голов сиял огнями Грот, отбрасывая яркие отсветы, словно кузница. Громкий гул, дыхание толпы создавали впечатление, что здесь собрались тысячи людей, которые задыхаются в этой давке; шествие терялось во мраке, разворачиваясь, словно живой покров. Люди шли под деревьями, по ту сторону Грота, в сгущавшейся тьме, где трудно было даже заподозрить их присутствие. Наконец то тут, то там замелькали огоньки, словно искры, пронизавшие тьму. Их становилось все больше, затрепетали бесчисленные звездочки, потянулись млечные пути, возникли целые созвездия. Тридцать тысяч свечей зажглись одна о другую, затмевая яркое сияние Грота; желтые огоньки огромного костра озарили все пространство.
— О Пьер, как это красиво! — прошептала Мария. — Словно воскресли бедняки, души простых тружеников, — они проснулись и засияли.
— Великолепно, великолепно! — повторял г-н де Герсен, в котором заговорил художник. — Посмотрите, вон там две линии огней пересекаются и образуют крест.
Пьера растрогали слова Марии. Маленькие язычки пламени, светящиеся точки, скромные, как души простых людей, слившись воедино, сияли, словно солнце. А вдали непрерывно возникали все новые и новые, словно заблудившиеся, огни.
— Ах, — тихо сказал Пьер, — смотрите, вон появился одинокий мерцающий огонек… Видите его, Мария? Как он медленно вливается в это море огня…
Стало светло, как днем. Освещенные снизу, деревья зеленели, словно нарисованные, напоминая декорацию. Хоругви с вышитыми на них фигурами святых, украшенные шелковыми шнурами, стояли неподвижно, резко выделяясь над этим движущимся костром. Вся скала, до самого собора, шпиль которого белел на черном фоне неба, была озарена отблеском пламени свечей; холмы по ту сторону Гава были также освещены, и среди темной зелени мелькали светлые фасады монастырей.
Произошла минутная заминка. Пылающее море светильников, катившее свои сверкающие волны, казалось, вот-вот разольется рекою. Но тут хоругви заколебались, и шествие свернуло в сторону.
— Как, — воскликнул г-н де Герсен, — значит, они здесь не пойдут?
Пьеру известен был маршрут шествия, и он объяснил, что процессия поднимется сперва по дороге, которая вьется по лесистому склону (прокладка ее стоила огромных денег), затем, обойдя собор, спустится
