смешались в едином вопле, толпой овладело безумие. Крики, возгласы, молитвы прерывались стонами. Больные поднимались со своих жалких коек, простирали к Гроту дрожащие руки, искривленные пальцы, словно хотели схватить чудо на пути шествия. «Господи Иисусе, спаси нас, мы погибаем!.. Господи Иисусе, к стопам твоим припадаем, исцели нас. Господи Иисусе, сыне бога живого, исцели нас!» Исступленные, обезумевшие люди трижды жалобно взывали к небу, слезы заливали горящие лица, преображенные жаждой жизни. Безумие достигло предела, все инстинктивно устремились к святым дарам, и этот порыв был так неотразим, что Берто велел санитарам оцепить подход к балдахину, — это было необходимо для защиты святой чаши. Санитары устроили цепь, каждый крепко обхватил руками шею соседа, и таким образом образовалась настоящая живая стена. Теперь уже не осталось никаких лазеек, никто не мог бы здесь пройти. Но все же эта живая цепь с трудом сдерживала натиск несчастных, жаждавших жизни, жаждавших прикоснуться к Христу; она колебалась, то и дело отступая к балдахину, а сам балдахин качался среди толпы, точно священный корабль в бурю. И вот разразились чудеса — в атмосфере священного безумия, среди молений и рыданий, словно во время грозы, когда разверзается небо и на землю сыплются молнии. Парализованная встала и бросила костыли. Раздался пронзительный крик, и с тюфяка поднялась женщина, закутанная, как в саван, в белое одеяло; говорили, что это воскресла полумертвая чахоточная. Произошло еще два чуда: слепая внезапно увидела пылающий Грот; немая упала на колени и громким, ясным голосом стала благодарить святую деву. И все они распростерлись у ног лурдской богоматери, вне себя от счастья и глубокой признательности.
Пьер не спускал глаз с Марии, и то, что он увидел, взволновало его до умиления. Глаза больной, еще лишенные всякого выражения, расширились, а бледное, застывшее лицо исказилось, словно от невыносимой боли. Она ничего не говорила и, казалось, была в отчаянии, думая, что это новый приступ болезни. Но в ту минуту, когда проносили святые дары и она увидела сверкнувшую на солнце чашу, ее словно ослепило молнией. Глаза ее вспыхнули, в них появилась жизнь, и они загорелись, как звезды. Лицо оживилось, покрылось румянцем, осветилось радостной, здоровой улыбкой. Пьер увидел, как она сразу встала, выпрямилась в своей тележке и, слегка пошатываясь, заикаясь, произнесла с огромной нежностью:
— Ах, мой друг… ах, мой друг!..
Он быстро подошел, чтобы поддержать девушку. Но она отстранила его жестом, чувствуя прилив сил; она была так трогательна, так хороша в своем скромном черном платье из дешевенькой шерстяной материи, в мягких туфлях, которые никогда не снимала, стройная и худенькая, в золотом нимбе роскошных белокурых волос, прикрытых кружевной косынкой. Она встала на ноги, сильная дрожь сотрясала ее девственное тело, словно в нем происходил могучий процесс возрождения. Сперва освободились от сковывавших их цепей ноги. Потом она ощутила, как в жилах ее заструилась кровь, в ней зарождалась женщина, супруга, мать; и вот в последний раз она с ужасом почувствовала, как тяжелый ком подступил к горлу. Но на этот раз он не застрял у нее в горле, она не стала задыхаться и, выбрасывая из себя мучительную тяжесть, радостно крикнула:
— Я исцелена!.. Я исцелена!..
Необычайное зрелище представилось тогда глазам всех. Одеяло упало к ногам Марии, ослепительно прекрасное лицо ее сияло торжеством. Ее ликующий крик всколыхнул всю толпу. Девушка словно выросла и стояла, радостная, сияющая, а толпа смотрела на нее, никого, кроме нее, не видя.
— Я исцелена, исцелена!
Сильное потрясение вызвало у Пьера слезы, и он заплакал. Вслед за ним разрыдались и остальные. Безудержный восторг овладел тысячами взволнованных паломников, давивших друг друга, чтобы увидеть исцеленную, оглашавших воздух криками, словами благодарности и хвалы. Разразилась буря аплодисментов, и гром их прокатился по всей долине.
Отец Фуркад потрясал руками, отец Массиас кричал что-то с кафедры; наконец его услышали:
— Бог посетил нас, дорогие братья, дорогие сестры…
И он запел «Magnificat».
Тысячи голосов подхватили гимн, изливая свою любовь и благодарность. Процессия остановилась, аббат Жюден вошел в Грот с чашей, но не спешил давать благословение. По ту сторону решетки его ждал балдахин, окруженный священниками в стихарях и облачениях, сверкавших в лучах заката снежной белизной и золотом.
Мария, рыдая, опустилась на колени, преисполненная веры и любви, и, пока длилось пение, горячо молилась. Но толпа хотела видеть, как она ходит, женщины, радуясь за нее, звали ее, какие-то люди окружили девушку и почти понесли ее, подталкивая к бюро регистрации исцелений, где было бы доказано это чудо — ослепительное, как солнце. Мария шла, позабыв про тележку, Пьер следовал за нею; девушка, семь лет не владевшая ногами, двигалась неуверенно, с очаровательной неловкостью и встревоженным, восхищенным видом, словно ребенок, делающий первые шаги; и это было так трогательно, так прелестно, что Пьер думал только об огромном счастье, которое выпало на долю этой девушки, вернувшейся к жизни и молодости. Ах, милый друг детства, нежная далекая любовь! Она станет наконец красивой, очаровательной женщиной, какой обещала быть, когда резвилась в маленьком садике в Нейи, под высокими деревьями, залитыми солнцем!
Толпа бурно проявляла свои чувства, поток людей катился вслед за Марией по направлению к бюро; перед дверью все остановились в лихорадочном ожидании, с ней впустили только Пьера.
В тот день в бюро регистрации исцелений было мало народу. В маленькой квадратной комнатке с нагретыми деревянными стенами и простой мебелью — соломенными стульями и двумя, неодинаковой высоты, столами — находилось, кроме обычного персонала, пять или шесть молчаливых врачей. За столами сидели надзиратель бассейна и два молодых священника, которые разбирали списки и перелистывали дела; отец Даржелес, сидя за столом, писал заметку в газету. Доктор Бонами как раз осматривал Элизу Руке: она в третий раз пришла в бюро показать заживающую язву.
— Вы когда-нибудь видели, господа, чтобы так быстро вылечивалась волчанка?.. Я знаю, появилась новая книга об исцеляющей силе веры; там говорится, что некоторые виды язв возникают на нервной почве. Но это далеко не доказано, и я сомневаюсь, чтобы врачебная комиссия могла объяснить выздоровление молодой особы естественным путем… Вы написали, отец, в своей заметке, — обратился он к отцу Даржелесу, — что нагноение совершенно исчезло и кожа принимает естественный оттенок?
Но он не дослушал ответа: вошла Мария в сопровождении Пьера, и Бонами по сиянию, разлитому на лице исцеленной, тотчас же угадал, как ему повезло. Она была очаровательна, словно создана для того, чтобы увлекать и обращать толпы. Он быстро отошел от Элизы Руке, узнал имя вновь прибывшей и попросил одного из молодых священников разыскать ее дело. Мария пошатнулась, и Бонами хотел усадить ее в кресло.
— О нет, нет! — воскликнула она. — Я так счастлива, что могу стоять на ногах!
Пьер взглядом искал доктора Шассеня и огорчился, что его здесь нет. Он отошел в сторону, дожидаясь, пока найдут дело Марии, но папки все не находили, хотя перерыли все ящики.
— Ну-ка, — повторял доктор Бонами, — Мария де Герсен, Мария де Герсен… Я видел это имя.
Наконец Рабуэн нашел дело под другой буквой алфавита, и Бонами, ознакомившись с врачебными свидетельствами, весь загорелся.
— Вот интересный случай, господа. Прошу вас, слушайте внимательно… У барышни, стоящей перед вами, было серьезное поражение спинного мозга. Эти два свидетельства, подписанные врачами парижского медицинского факультета, хорошо известными нашим коллегам, должны рассеять сомнения даже самых недоверчивых людей.
Он передал свидетельства находившимся в зале врачам, и те стали читать их, покачивая головой. Подписи принадлежали врачам, весьма опытным и пользующимся прекрасной репутацией.
— Что ж, господа, спорить не приходится; раз у больной такие свидетельства, остается узнать, какие изменения произошли в состоянии барышни.
Но прежде чем начать опрос, он обратился к Пьеру:
— Господин аббат, вы, кажется, приехали с мадемуазель из Парижа. Вы спрашивали мнение врачей перед отъездом?
Священник содрогнулся, несмотря на радость.
— Я присутствовал при консилиуме, сударь.
