семенную ссуду. А что такое возить в распутицу эти недостающие семена, знаем только мы, председатели колхозов, да, пожалуй, еще шоферы, которые почем зря ругают нас и все руководство — и совершенно справедливо! А знает ли товарищ докладчик, — Гребенкин устремил взгляд на председателя облисполкома, — какой ущерб наносится народному хозяйству вот этими встречными перевозками семенного зерна? Я, товарищи, приведу вам цифры по нашему району. В областной сводке по хлебосдаче мы в числе первого десятка, а семян у нас недостает шесть тысяч тонн. Они были вывезены на элеватор почти за двести километров в осеннюю распутицу, а в весеннюю распутицу мы будем перевозить с того же самого элеватора обратно в колхозы те же шесть тысяч тонн. Осенью будем рассчитываться со ссудой и отвезем уже шесть тысяч шестьсот тонн. Вы представляете, товарищи, что это такое? — повернулся Гребенкин к столу президиума. — Кому это нужно? Ради временного самоутешения мы страшно подрываем экономику колхозов. Мы подсчитали: стоимость перевозок этого зерна составляет больше двух миллионов рублей. Я не говорю уже о том, что транспорт мог бы перевозить другие нужные грузы.
Гребенкин говорил далее, что подобная игра с семенным материалом сказывается и на снижении урожаев. Колхозы завозят недостающие семена с полей неведомых им хозяйств, с семенами попадают сорняки, которых раньше здесь не встречали. И таким образом происходит как бы организованное распространение сорняков по колхозам области.
Этот вред, по словам Гребенкина, невозможно подсчитать — так он велик и страшен.
— А теперь об учете хлеба, — продолжал Гребенкин. — Откуда пошло у нас выражение: бункерный вес зерна? Недобрый человек придумал его. Комбайнеры, даже и те, которые отличаются исключительной честностью, начинают мудрить. Им же выгодно иметь как можно больше массы, а не чистого зерна. У нас делали анализ зерна, поступающего из комбайнов. До чего дошло? Комбайнер Еремушкин — один из передовых в МТС по намолоту зерна — выдавал из бункеров массу, содержащую до сорока процентов сору. А плата и за сор производится чистым зерном, полноценными деньгами. Надо, товарищи, бросить эту игру и считать зерно зерном, а мусор мусором. Почему у нас до сих пор не получается с третьими очистками для комбайнов? Почему нет хороших конструкций очисток, созданных комбайнерами? Да потому, что самим комбайнерам это невыгодно. А вот давайте сделаем так: если из бункера идет зерно, пригодное для сдачи, давайте уплатим комбайнеру в два, а то и в три раза больше. Вот тогда за один год у нас появятся тысячи предложений об усовершенствовании очисток комбайнов.
— Правильно, Гребенкин! Еще! Все выкладывай!
Эти одобрительные возгласы были лучшей и вполне понятной реакцией — об этих вопросах, волновавших всех, говорилось до сих пор только вполголоса.
В перерыве я спросил Соколова, как он расценивает выступление Гребенкина.
— А что ж, понимаешь, — сказал он, — все правильно. У нас в районе поговаривали насчет тридцатитысячников: практики у них маловато. Я тоже так подумывал. А дело-то, понимаешь, не только в практике. Сергей Устиныч сказал то, чего не сказали бы тысячи таких, как я. Стало быть, и пользы для общего дела такой большой не было бы.
К нам подошел улыбающийся Гребенкин. Соколов протянул ему руку.
— Молодец, Сергей Устиныч! Под твоими словами каждый председатель подпишется.
В руке у Гребенкина — книга очерков Овечкина.
— Увлекаешься? — спросил я.
— Читал и в газетах, а теперь вот в книжке… Помнишь про два костра? Хорошо написано! Но не до конца…
— Тебе, видно, понравилось всех критиковать!
— А что же — критиковать легче всего, — рассмеялся Гребенкин. — А два костра — это… Вот два района — Корниловский и Лабинский. В Корниловском, ты знаешь, дым столбом — шумят. Каждый год обязательно выше всех, в газетах о корниловцах пишут чаще всего как об инициаторах. Одним словом, дровишек в свой костер они бросают все время, и костер горит. А теперь вопрос: что варится на этом костре? Или люди только огоньком интересуются, да, как ребятишки, — помнишь, поди, свое детство? — сырых веток в костер, чтобы дыму больше было. А вот в Лабинском районе дыму этого не пускают, пламени не видно, шуму нет. А ведь на их костре все время кое-что варится. Лабинцы и по животноводству на первое место выползли потихоньку, и по другим делам стали на виду. Так что костер не для костра делается, а для варева…
— Критиковать руководство — самое легкое дело.
Это заявил Обухов. Гребенкин тотчас ответил:
— Но все же не легче, чем подписать рапорт о сдаче семян.
— А ты вот скажи: как же надо руководить?
— На этот вопрос ответ дан давно, — серьезно заговорил Гребенкин. — Руководить — это предвидеть! Если бы ты, товарищ Обухов, предвидел, что сданные семена придется весной завозить, ты бы осенью поставил вопрос перед обкомом: товарищи, семена сдаем! А ты не поставил… Если бы мы предвидели, что к осени не будет нужного количества силосоуборочной техники, не утраивали бы посевы силосных…
…Прения становились все более острыми. Создалось впечатление, что у председательствующего под конец совещания были оставлены самые толковые ораторы. Критиковали областных руководителей, называли фамилии уполномоченных, которые заставляли сеять рано на сорных полях или приложили руку к сдаче семенного зерна.
Выступив последним, секретарь обкома отметил как отрадный факт, что на совещании имели место сильная, справедливая критика и откровенный разговор по самым главным вопросам сельского хозяйства.
7
В пакете, присланном из редакции, — копия коллективного письма колхозников артели «Сибиряк». Из письма было видно, что Соколов уже не работает председателем, что его место занимает бывший агроном МТС Дмитриев, которого, как говорилось в письме, «колхозники не выбирали и не выберут» своим вожаком. Они просили газету помочь «исправить эту большую несправедливость», напечатать их письмо в газете.
Приехав в Дронкино, я зашел в райком.
— Опять заявление, — недовольно поморщился Обухов. — Держатся за последнего неграмотного председателя… А вообще этот вопрос уже разбирался, — заявил Обухов. — Кто-то из колхоза уже писал в обком, оттуда приезжал инструктор, выяснял… Да, собственно говоря, тут и разбираться нечего: Соколов сам просил. По болезни. Чего старика мучить?
Говоря о Дмитриеве, Обухов заявил так:
— Компания Соколова пытается провалить кандидатуру, предложенную райкомом. Соколов там пятьдесят лет живет. Полвека! Все, наверное, родня ему — вот и… Да, — спохватился Обухов, — собственно, о Соколове-то и речи нет. Колхозники его отвергли, они просят вернуть в колхоз этого… бывшего заместителя — Петрова.
Я заметил, что Петров тоже не имеет специального образования, значит, в районе стало уже двенадцать процентов председателей без образования.
— Это секретарь обкома свеликодушничал: приезжал он в колхоз Калинина, колхозники просят сменить председателя и называют этого заместителя Соколова. Ну, секретарь говорит: «Давайте поддержим инициативу колхозников». Вот и послали. А в сводке, — усмехнулся Обухов, — все-таки шесть процентов.
— Но Дмитриев пока не председатель, не избран.
— Изберут! После конференции сам поеду — изберут!
В колхоз «Сибиряк» я приехал днем. В конторе сказали, что Соколов теперь заходит редко, но, как заметил бухгалтер, «он колхозный огород превратит в золотой клад».
Я отправился на квартиру Соколова, но дома его не застал.
— Давненько что-то не заглядывали, — пожурила меня Матрена Харитоновна. — Или, может, и
