заглядывали, да уж к новому председателю?
Мы разговорились. Матрена Харитоновна поставила самовар, а с морозу чай был как нельзя кстати.
— А чего произошло? — отвечала на мой вопрос Матрена Харитоновна. — Ничего такого не произошло. Я-то шибко рада за Ивана Ивановича… Он теперь хоть на спокое… Хотя, по правде сказать, и тут весь день с самой зорьки на колхозном огороде. Мы, говорит, столько овощей нарастим, что пол-области прокормим! Веселый такой стал! Навоз возят. А тут обложили каждую семью: сдавай в неделю по ведру золы и по ведру помета птичьего. Вот и выполняем твердое задание, — рассмеялась хозяйка. — Я ему все уши прожужжала: поедем к дочери — хорошо там в совхозе живут, и нас приглашают. Так нет же — ни в какую! «Я, — говорит, — и тут еще могу пользу приносить, да на своей земле как-то спокойней». А за ним уже и из другого района приезжали, — тихо, словно по секрету, продолжала Матрена Харитоновна. — Сергей Устиныч, а вместе с ним ихний секретарь приезжал. Долго уговаривали Ивана Ивановича: поедем, и конец. Колхоз-то уж сильно расписывали: все-то будто там можно быстро поправить, и колхозники про Ивана-то Ивановича будто слышали и попросили самого секретаря поехать пригласить. Уж и я напоследок слово замолвила: «Поедем, Иван Иванович, ведь люди просят, надо уважить». А он ни в какую! И слушать не хочет. «Когда, — говорит, — умру, тогда со своим селом расстанусь…» Да оно, может, и верно, лучше ему здесь… Вот только беспокойство все. Прокурор сколько раз приезжал, допрашивал Иван Ивановича. Недоглядел, вишь. Осенью-то убирали хлеба и ночами. Вот какой-то комбайнер и высыпал зерно на стерню, да, видно, никому не наказал, что хлеб там оставленный. А трактористы зябь пахать стали да кучу и увидели. Ну, тогда акт составили, и все уж забыли, а теперь Ивану Ивановичу на шею это все повесили: недоглядел, вот и отвечай. Оно, конечно, недоглядел. Все-таки, говорят, пудов шестьдесят там было, в кучке-то, и все сопрело… Тяжело это слушать Ивану Ивановичу, тяжело. Посоветовались мы с ним да вчера отвезли в колхозную кладовую десять центнеров своей пшеницы. А теперь и спокойней нам обоим.
Рассказ Матрены Харитоновны потряс меня до глубины души. На десяти тысячах гектаров затерялся в стерне бункер зерна, и вся вина — на одного бывшего председателя… Странно как-то. Но мне вспомнились гневные слова самого Соколова: «Кто виноват?» Да, за такую ошибку, принесшую материальный ущерб государственному или общественному добру, должен кто-то отвечать, и не только морально, но и материально.
И Соколов первым подал пример такой ответственности!
Я пошел разыскивать Соколова и на улице неожиданно встретил Зину.
С раскрасневшимся на морозе лицом, в черном полушубочке, подбитом белым мехом, в пыжиковой шапке, Зина выглядела красавицей. Она чему-то улыбалась — видно, дела в порядке. Но когда я заговорил о Соколове, брови ее нахмурились и на лбу появилась едва заметная складочка.
Она сразу набросилась на меня:
— Вот ездите, пишете обо всем, кажется: о навозе, о задержании снега, а вот о судьбах несправедливо обиженных людей некому писать.
Однако вскоре Зина успокоилась и, улыбнувшись, уже оправдывалась:
— Эта вспышка не случайна. Иной раз так досадно делается, что, честное слово, не знаешь, как все и понять.
И пока мы шли по поселку, Зина рассказала мне:
— Приезжает к нам Обухов вместе с главным агрономом МТС Дмитриевым. Ну, думаю, мою работу будут проверять! А они созывают общее собрание. И вдруг: Соколова надо заменить. Обухов начал с того, что у Ивана Ивановича образования нет, а теперь будто нельзя быть председателем без диплома. А кончил тем, что Соколов попросил райком освободить его по состоянию здоровья. Колхозники зашумели: почему председатель о здоровье ничего не говорил? Некоторые заявили, что если надо, то для Соколова дадут отпуск на курорт и за счет колхоза. Словом, началось что-то непонятное. Все требуют ответа от Ивана Ивановича: чем болен? А если болен, отправляйся на курорт. А Иван Иванович говорит, что он староват и что без образования трудно стало управляться с большим хозяйством. Словом, просит освободить. После стали обсуждать кандидатуру нового председателя. А колхозники не хотят Дмитриева — очень молодой. Обухов разъясняет: «Дмитриев — агроном, с высшим образованием, будучи в МТС, несколькими колхозами руководил». А люди кричат: «У нас агроном есть, нам хозяин нужен, давай хорошего хозяина!» Кто-то предложил вернуть в колхоз Василия Матвеевича Петрова. Он председателем в колхозе Калинина. И все за это предложение. Давай Василия Матвеевича, и все тут! Обухов несколько раз выступал, а под конец, видимо, рассердился и крикнул: «Что вы тут антимонию разводите! Вы же знаете, что по-вашему не будет». После этого поднимается наш дед Савелий Петрович, помните его? Вот он и говорит: «А если по-нашему не будет, то нам, мужики, и делать тут нечего!» Прямо так и сказал! Все хотели уходить, но тут объявили, что собрание переносится на завтра. Потом было партийное собрание. Я не знаю, что там говорилось, но на другой день на собрании выступил Иван Иванович и просил колхозников согласиться с кандидатурой Дмитриева, поскольку его рекомендует райком. А колхозники ни в какую. Они сами давай упрашивать Ивана Ивановича отказаться от своего заявления и оставаться председателем. Уже к вечеру Обухов поставил вопрос на голосование. За Дмитриева — девятнадцать голосов, остальные — против. Так и не избрали председателем. А Обухов уехал и приказал Дмитриеву руководить колхозом. Вот так теперь и живем… Вопреки всяким законам и здравому рассудку.
Вечером я побеседовал с авторами письма в редакцию, и все они в один голос заявили, что Соколова силой заставили уйти и что Обухов невзлюбил его за то, что он сильно критиковал Обухова за неправильное руководство.
Сам же Соколов говорил уклончиво:
— Колхозники просьбу мою уважили…
Я попытался вызвать его на откровенность, сообщил о разговоре с Обуховым.
— Если уж Михаил Николаевич так рассуждает, то вот вам, понимаешь, все как было, — заговорил Иван Иванович. — После уборки я маленько прихворнул. Наш районный доктор, Виктор Петрович, говорит: надо подремонтироваться. Советует в Кисловодск, сердчишко подлечить. И так он строго про мое сердце сказал, что, понимаешь, я маленько испугался. Ведь за всю жизнь отпусков мы не пользовали, не было такого заведения для председателя колхоза, да и здоровье ничего — не пошаливало. А тут… Я первым делом к Михаилу Николаевичу: прошу помочь путевку купить. Мне доктор посоветовал через райком это делать. По правде сказать, Михаил Николаевич внимательно отнесся: попросил написать заявление, обязательно сказать, что с сердцем плохо, потом, понимаешь, приложить справку врача. А после совещания в области…
Соколов добавил еще одну немаловажную деталь: на партийном собрании в колхозе Обухов потребовал от него, чтобы он написал уже официальное заявление об освобождении.
Как же быть с письмом колхозников? Ведь формально все правильно: Соколов собственноручно написал заявление об освобождении, и собрание удовлетворило его просьбу. Ненормально лишь то, что в колхозе нет законного председателя.
В Дронкино я вернулся вместе с делегатами на районную партийную конференцию. Среди делегатов был и Соколов. Представителем обкома на конференцию приехал завотделом Конусов. Я переговорил с ним о письме колхозников, и Конусов посоветовал обождать. Он обещал сразу после конференции заняться этим делом, выехать в колхоз «Сибиряк». И я остался ждать.
8
С отчетным докладом выступил Обухов. Он умело построил его, сделав упор на дела, принесшие славу району: хлебозаготовки за два года выполнены, денежные доходы колхозов удвоились, подбор председателей закончен: все, кроме одного, — со специальным образованием. Вообще успехи хотя и не особенно крупные, но в сравнении с ближайшими соседними районами были. Это радовало всех. Делегаты тоже говорили об успехах, и было ясно, что работа райкома будет признана удовлетворительной. Это понимал и Обухов. Он был весел, шутил в перерывах с делегатами. Но вот в выступлении Григорьева — председателя колхоза «Труд» — проскользнул упрек райкому за то, что лучшего председателя колхоза
