9
В колхозной конторе было оживленно.
Председатель артели Корень — рослый, плечистый, лет тридцати пяти, — заметно смутился, здороваясь с Павловым.
— Сегодня все специалисты собрались здесь…
А колхозный парторг Соловей добавил:
— Разрабатываем наш стратегический план.
Шапошников предупредил Павлова, что Соловей до последнего времени работал в парткоме, да и Корень всего второй год председательствует, а до того был управляющим фермой в совхозе у Никанорова.
— У нас, Андрей Михайлович, все бы ничего, но, знаете, земля очень уж измотана… В прошлый урожайный год некоторые наши поля дали всего лишь по четыре центнера, — сетовал Корень. — Земли наши должны паровать. Другого выхода нет.
— И сколько же под пары намечаете?
Корень с беспокойством покосился на Шапошникова. А тот добродушно рассмеялся:
— Чего, Митрофан Корнеевич, оглядываешься? Говори все, как есть.
Похоже, что этот смех и слова секретаря райкома растопили внутреннюю скованность Корня. Он заговорил совсем другим тоном, уверенным, боевым.
— Мы, Андрей Михайлович, думаем так. Если начнем каждый год отдавать под пары по десять процентов пашни, то бедовать нам придется еще долго. К нашей ферме, где я работал, прирезали от соседнего колхоза около двух тысяч гектаров, сору там было — страшно! Никаноров распорядился: половину под пары. На другой год вторую половину. А потом какие урожаи пошли! Вот и мы так решили… Нынче четвертую часть под пары, а потом пойдет, как в обычном севообороте, около пятнадцати процентов.
Председателя поддержал парторг.
— Надо учитывать, Андрей Михайлович, — степенно, спокойно заговорил он, — тут не только земля в порядок приводится… Вот график этот выравниваем. — Он протянул Павлову лист, на котором изображены уже знакомые Павлову кривые, отражающие напряженность работ. — Тракторов у нас все же поменьше, чем в богатых колхозах. Потому мы всегда и не управлялись вовремя с полевыми работами. У богатых соседей и зяби ранней побольше, значит, земли почище, а отсюда — урожай получше. А нынче, видите, как график строим? До уборки почти сорок процентов земли под будущий урожай подготовим: пары и зябь после подсолнечника и многолетних трав. Кукурузы немножко оставили.
Снова заговорил Корень:
— С будущего года, Андрей Михайлович, зерновых у нас на десять процентов прибавится. Тракторов прикупим, потому что надеемся на доход. Стало быть, и будущий год пройдет нормально, в смысле напряженности. А там уж пойдем! — решительно заключил он.
По своему многолетнему опыту Павлов знал, как важно, когда сам себе ясно представляешь перспективу. Вот и руководители отстающего колхоза, наконец, увидели перспективу, а вместе с ней обрели уверенность. Пройдет каких-нибудь годика три — и они крепко станут на ноги.
В кабинет председателя заглянул пожилой мужчина.
— Можно мне? — напевно произнес он. А зайдя в комнату, отвесил низкий поклон всем сразу, снял с головы поношенную шапку.
— Зачем пожаловал, Трофим Пантелеевич? — спросил Корень.
— Так все за тем же, — ответил старик. — Говорят, первый секретарь приехал, дай, думаю, расскажу ему про нашу несправедливость. Так что, товарищ Павлов, к вам я пришел… Дела у вас тут большие, надо думать, только и у меня тоже неотложные.
Корень подал стул Трофиму Пантелеевичу. Но тот небрежно отмахнулся:
— Мы и постоять можем… — Но все же крепко уселся, видно, готовясь к долгому разговору. — Хорошее постановление вышло насчет пенсий колхозникам, товарищ Павлов, — заговорил он миролюбиво. Потом положил свою шапку на колени и многозначительно помолчал. — Все наши старики премного благодарны, — степенно продолжал он. — Вот только маленько чего-то недодумано получилось, не по- справедливому вышло.
— Что же именно? — спросил Павлов.
— А вот я расскажу про свою жизнь, товарищ Павлов… С малых лет я пастухом, такая, выходит, у меня прохвессия… Как колхоз организовали, я опять же пастухом. И так до нонешнего году. Никаких там выходных дней не соблюдал, отпусков нашему брату не полагалось… Раз только, после войны уж, сына хоронить ездил. Умер Митрий от ран, на войне полученных. Пять ден брал отпуску. Вот и все… А мой сосед Пётра Васильев за все эти года ну от силы пять сезонов в колхозе работал, а то все где-то в бегах был… Когда уж устал от бегов, то последние три года в сторожах ходил. А когда начали считать пенсию, вышло хуже некуда: ему двенадцать рублей, по-старому, значит, сто двадцать, и мне двенадцать. А все время говорят — по труду у нас и оплата. Где же тут по труду?
Он строго посмотрел на Павлова. А тот сразу не мог найти нужных слов для ответа.
Выручил сам Трофим Пантелеевич:
— У нас, у отстающих, стало быть, как получилось? Уравнение сплошное: всем колхозникам-старикам по двенадцати рублей. Оно, товарищ Павлов, не на это моя обида… Мы ить по-стольку-то и на трудодни в хорошие годы не получали, где там! — вздохнул он. — Не против двенадцати говорю… А вот если и в отстающем добросовестным колхозникам дать бы по двенадцати, а кто лодыря гонял да над исправными колхозниками посмеивался, тому все же таки надо бы поменьше определить, тогда было бы, товарищ Павлов, как следует — по труду… А так вышла несправедливость… Я своим начальникам говорил, а оне свое: радоваться надо! Мы и радуемся, спасибо говорим. Только справедливость-то, товарищ Павлов, дороже двенадцати рублей. Я так понимаю…
И опять Павлов в затруднении: что сказать Трофиму Пантелеевичу? В обкоме разговор о пенсиях возникал не раз. Некоторые колхозы — самые отстающие — были преобразованы в совхозы. Престарелые колхозники тех артелей получают минимальный размер пенсий — тридцать рублей. В богатых колхозах пенсии тоже где-то в этих пределах. А в отстающих довольствуются установленным минимумом в двенадцать рублей. И это не может не обижать тех, кто всю свою силу отдал родному колхозу. Они мирились, когда на трудодень получали мало, мирились, потому что понимали: столько получилось в артельном хозяйстве. Но хоть и мало давали на трудодень, однако в прямой зависимости от вложенного труда, по трудодням! А теперь вдруг всех уравняли, как бы зачеркнули то, что было гордостью любого честного колхозника. Так что же сказать Трофиму Пантелеевичу?
— А как бы вы поступили? — задает вопрос Трофиму Пантелеевичу Павлов, чтоб время выиграть.
— Так я к вам, товарищ Павлов, пришел, — откашлянув в кулак, скромно произнес Трофим Пантелеевич. — Моего совету в таких делах не спрашивают.
— Но все же? Как следовало бы поступить, чтобы не было обидно таким честным труженикам, как вы.
— Как поступить. Вот и надо так поступать, чтобы не обидно было, — упрямо твердил старик. — Есть у меня дочка, вышла за комбайнера с Кубани, туда и уехала. Тоже в колхозе живут. Так вот ее мужа отец тоже на пенсию вышел, как и я. Только ему шестьдесят два с полтиной начислено. А тоже свинарем больше работал, нашего же порядка дело-то… Вот и думаю я: неужто же в пять раз хуже его работал Трофим Пантелеевич?! Если, думаю себе, так, то ему и целкового не надо давать. Вот так: не давать! — совсем рассердился Трофим Пантелеевич. Он помял свою шапку, взглянул на Павлова. — Лучше и больше я работать не смог, если бы молодость мне вернули. Не смог бы! Сколько сил было — все в колхоз положил. Вот и сказал, чего думал… А как сделать? Надо сделать по-справедливому, по труду, стало быть…
Павлов посмотрел на всех сидевших в комнате, на низко склоненную голову Соловья, на насупленного Корня. Все угрюмо молчат… Наверное, и к ним с этим вопросом обращались не раз. И Павлов не в силах что-либо теперь поправить, изменить. «А почему не в силах? — начинает нервничать он. — Почему не в силах? Ведь это затрагивает интересы самых честных колхозников!»
